Сквозь стеклянную дверь и стеклянные окна-стены виднелись площадь и скверик в дальнем углу, образованном выступами «карловой» стены. В скверике — люди. С газетами в руках. В прошлом году Вовка отдыхал в этом скверике. И тоже с газетой, подобранной на скамье. Ну, что ж… теперь вот сидит в баре, как фон-барон.
Впрочем, не фон-барон, не-ет… Заметил Вовка, что его форма привлекает внимание подвыпивших морячков. Примечал взгляды. У них вроде спор возник по поводу отсутствия погон на Вовкиных плечах. Потом сообразили: кадет! Ну, ясно… хотя две лычки спороты с рукава, но красный треугольный флажок остался на месте. Сообразили, служивые, что к чему.
Ему нравилось примечать эти мелкие детали. Примечать и отгадывать их значение. Появилось чувство общности. Возможно, сыграло роль дневное общение с сэром Джоном. Тот расшевелил Вовку, до того взбудоражил парня, что фразы и словечки, вконопаченные в голову курсанта настырной англичанкой и лежавшие доселе мертвым грузом, вдруг точно и осмысленно начали слетать с языка. Хотят бы здесь, в баре, когда заказывал сандвичи, у него не возникло проблем с барменом. И этих понимал, парней Ее Величества. И то — одним лыком шиты, одним морем крещены, одним океаном повязаны, а что говорят по-разному, так это дело наживное. Главное, душу понять.
Невинные напитки «кадета» вызвали грубоватые шутки. Мол, знаем, как это бывает! Сидишь на мели, камрад? Вовка не подал вида, но оскорбился. Едва не заявив, бедолага, что он, мол, как все советские моряки, не пьют виски по идейным соображениям. Но фраза получилась сложной, а уж сказать «по идейным»… ни в зуб ногой, да, не по зубам ему. Не-по-зубам! И уж вот тут-то совершил глупость: пошел к стойке и выложил два фунта за бутылец «Уайт хорс», «Белой лошади» то есть. А никто и внимания не обратил. Включились зеленые лампионы, заиграла музыка. Матросы, кто был с девчонками, принялись рок-н-роллить, а старички-унтеры покинули бар. А тот морячок, что спросил про «мель», подсел к нему, завел разговор о России и о «советах». Тогда-то Вовка и вспомнил, что парень этот, с товарищем, катил с ним бок-о-бок в такой же коляске, под таким же балдахином, с таким же старичком на козлах, как незабвенный теперь сэр Джон.
Поболтали. Выпили «Лошади». Фразы-то складывались с трудом. Но выпили. За знакомство, за флота, за море. Тут все ясно-понятно, все без булды.
Вовка не опьянел, но состояние было странным. Как во сне: хочешь убежать от кого-то — пыхтишь, силишься, а ноги — не твои. Чужие ноги, ватные. На них стоять трудно, не то что бежать, спасаться, когти, как говорится, рвать. Но то — во сне. Сейчас Вовку разморило, скособочило. Под потолком шелестели вентиляторы — пересел под струю, благо новый знакомый освободил стул и перебрался к своим. Вовка решил чуток подождать, собраться и, оставив бутылку (да ну ее — к чертям собачьим!), намылиться в дверь. Вот угомонятся танцоры, освободят дорогу — он и дунет в порт, прямиком на причал. В запасе минут двадцать — двадцать пять. Уже недостаточных. Явно. Но… Хватятся же его — подождут. А может, Гордеич уже и сейчас дежурит. Ждет, чтобы паспорт забрать. Ей-ей, этим… словом, этим — что важно? Не человек, нет. Важно собрать у матросов все загранпаспорта и спрятать в сейф. А после ладони потереть: поррядок!
Вот сейчас он подымется и…
Ох, ох, ох… Гладко было на бумаге, да забыли про овраги, а по ним ходить.
…ладони потереть: порядок, мол, в танковых войсках. А он им назло? Назло им заварил всю эту кашу, так, что ли?
Ввалилась — на рок-н-ролл прилетели? — компания. Именно ввалилась, именно компания. Будь то в России, Вовка бы сказал: гоп-компания. Так бы и сказал. И это — все. А так — парни как парни. Человек семь. И три девицы. Тоже не из страны победившего социализма. Вовка на таких не заглядывался. Считал вульгарными, если… гм, цивилизованным языком. И парни особенные. Есть крепыши: оторви да брось. И в подпитии. Таким, наверно, тогда веселье, когда море по колено, а кулаки три дня как чешутся. У заводилы (с платком на шее и при карабас-барабасовых усах) для шика, видимо, цветок приколот к кармашку безрукавки. Белый. Кажется, хризантемой зовется. Остальные парни разные, но одеты похоже, отметил Вовка. Машинально. Как факт. Ведь компания, раздвигая танцующих, просочилась к Вовкиному столику и к соседнему, пустовавшему с тех пор, как покинули бар местные «Прометеи».
Все бы ничего, но…
Все переменилось и очень стремительно.
Вовке что-то сказали. Вовка не понял. Не дождавшись ответа, ребята сдвинули столики. Ему не жалко — гуляйте. Вы — хозяева, он — гость, но… Нет, так не договаривались: одна из девиц защебетала, закартавила, зацокала и присела к Вовке. И не просто — повисла. Правой лапкой — за шею, прижалась к плечу, левой плеснула «лошади» в пустой стакан и снова пискнула что-то, припадая к нему губами.
Ах ты!.. Опомнился. Смешно, но не дома, и черт его знает, как себя вести. Руку красотки все-таки сбросил. Может быть, слишком резко, может быть. Однако реакция девицы, говоря суровым языком газеты, была неадекватной Вовкиному поступку, Она завизжала и… укусила его за ухо! Поблазнилось что-то дуре! Но кровь-то течет! До крови цапнула!
Вовка вскочил — девица вцепилась в руку. Главное, не понять: смеется или плачет? и какой во всем этом смысл? и есть ли он вообще?! У Вовки голова — кругом, а заводила с цветком — тут как тут. Сорвал с себя платок и петлей набросил на Вовкину шею. Стиснул, потянул концы — глаза на лоб: ма-ама!
…а по ним ходить.
Меньше всего хотелось Вовке ввязываться в драку. Не нужны ему неприятности, не нужны. Но в глазах-то темнело, и напирать стали. Хошь-не хошь, а нужно спасаться. И Вовка, чтобы ослабить удавку, шагнул, отпихнув девицу, прямо к парню и, почувствовав, что сейчас на него бросятся эти, ударил справа в роскошный, что метелка, ус.
И завертелась карусель.
Вовку бить не дали, Вовке бить не дали. Парни в бескозырках были оскорблены. Как, наших бьют, бьют наших с океана? И заслонили Вовку плечами. А морячок с широкой нашивкой у плеча, с которым познакомился, но не обменялся именами, потащил Вовку за дверь. Что-то говорил, но от волнения, от нервной встряски, влетали в уши отдельные слова: «не стоит», «мы сами», «в порт». Да, в порт, куда он безнадежно опаздывал. Вернее, уже опоздал. А если?… Вот же — коляска и… На вахте сэр Джон!
В баре звенели стекла. Уже мелькали за стеклами бескозырки с помпонами: кажется, французский флот, забыв о поражении при Трафальгаре, пришел на помощь бриттам.
На причале — ни души. Вот так — ни катера, ни Гордеича, а ведь наверняка сидит сейчас у помпы и доказывает, что он не виноват в том, что этот подлец Струков смылся от группы, укатил в коляске и где его теперь искать? Ищи-свищи…
Вовка разделся до трусов. Потом и трусы снял, а ботинки поставил в сторонку: не сопрут за ночь — утром заберет.
Одежду стиснул, скрутил в плотный сверток и стянул ремнем Паспорт моряка — в самой-самой середке, куда не скоро доберется вода. Резинкой, вынутой из трусов, пристроил сверток к затылку.
Закат угасал, а музыка делалась все слышнее, все громче. Летела к нему, а он плыл, держа на корму огромного «Рафаэля». Белый сахарный город, набитый туристами… Лайнер пришел днем, когда Вовка жарился на пляже. «Каскад», крохотный мятый «Каскад», прятался за ним и тоже слушал музыку с итальянца.
А Вовка Струков плыл, плыл до тех пор, пока тихую: музыку не забил трескотней движок мотобота: помполит послал команду на розыски «беглеца». На носу алела в последних лучах лысина электромеханика. Гордеич бдил, Гордеич был на боевом посту…
Вовке Струкову прихлопнули визу: опозорил.
Владимир Струков работал в порту, работал на разных посудинах, закончил училище и, хотя каждый год подавал на визу, получил ее только через семь лет.
Владимир Васильевич Струков, капитан дальнего плаванья, держит в каюте портрет адмирала Нельсона и репродукцию с картины, изображающей Трафальгарское сражение. Когда его спрашивают о причинах, видимо, пристрастного выбора изображений, Владимир Васильевич отвечает, что «было дело под… Трафальгаром». Он принял, правда, косвенное участие в битве, но, тем не менее, подобно Нельсону, понес некоторый урон. Тот был смертельно ранен в сражении, а ему, Струкову, прокусили ухо. И в доказательство трогал раздвоенную мочку. И воздерживался в дальнейшем от каких-либо комментариев.
