– Смущается как невеста! – крепкая рука проворно ухватила меня пониже ремня. Я дёрнулся, но высвободиться не получилось. Придвинувшись вплотную, женщина торопливо зашептала на ухо. – Обожди полчаса…
От её разгорячённого тела пахло загаром и сеном, синие глаза смотрели пристально, не мигая.
– «Полчаса»? – меня совершенно сбила эта заговорщическая интонация.
– Да! Спрячешься вон в той каморе, за корзинами, – она кивнула на белёную кирпичную пристройку. – В одиннадцать я купаю дочку, тебе будет всё хорошо видно.
Не помню, попрощался я с фрау Мартой или нет. А вдруг, столь поспешное отступление она восприняла как бегство? Щёки мои опять загорелись, но тут, на дороге, посреди огромного луга, никто не мог этого заметить. С досады я пнул пыльную, лохматую кочку у обочины. Вдали распевался соловей. Солнце, окрашиваясь багрянцем, неумолимо стремилось за горизонт. Завершился ещё один день моего пребывания в поместье, прошедший как-то бестолково и не принесший ничего кроме разочарований. «Так разыграть дурака! Ещё эта удочка… Надо было просто сказать, что заблудился…», но поглядев на шпили башен, возвышавшиеся над соседней рощей и заметные решительно отовсюду, я махнул рукой – всё равно через какой-нибудь месяц обо мне здесь никто не вспомнит. Ну и стоит ли огорчаться? Свернув у самого замка с тропинки, я во все лопатки помчался по заросшему мышиным горошком и звенящему кузнечиками, косогору, вниз, к торчавшим из травы, фрагментам стен.
Происхождение развалин, для меня, успевшего изучить план усадьбы, не было загадкой. Ещё полвека назад, фамильный склеп Ранненкопфов венчала базилика, которую авиация союзников превратила в гору битого кирпича. Но, сохранилась ли усыпальница? Папаша Штер обмолвился накануне о существующем проходе в крипту через подвал замка. Разговорившись после обильной порции выпитого за ужином пива, он порылся в ящике секретера, где, как я понял, хранились счета за уголь и электричество, показав мне что-то вроде схемы подземелья. Надо ли говорить сколь разгорелось моё любопытство, но тут, за окном жалобно крикнула ночная птица. Управляющий помрачнел, вспомнив некстати, что время позднее и, что у него утром куча дел. На том беседа и закончилась.
Теперь, пока ещё не совсем стемнело, я решил осмотреть руины и с восточной стороны мне удалось заметить остатки цоколя, сложенного, в отличие от кирпичной базилики, из массивных известняковых глыб. Больше того, оторвав от камня лоскут мха, я нашёл под ним абсолютно неповрежденные стыки кладки, которая без сомнения, была гораздо старше разрушенной верхушки.
Ещё я обнаружил, что пока размышлял о результатах своих исследований, сам стал объектом пристального изучения. В пяти шагах от меня, на груде щебня, стояла крошка Трудхен. Девочка лакомилась чем-то, с интересом наблюдая за мной.
– По-моему тебе давно пора домой…
– Хочешь? – пропустив мимо ушей неуместное замечание, она протянула вперед руку. На ладони краснело несколько вишен. Пальцы, да и рот девчонки были перемазаны тёмным соком ягод, отчего она походила на маленького вампирчика.
Я, поблагодарив, отказался от угощения. Собеседница, отправив вишни за щёку, вытерла руки о платье и сбежав вниз прямо через бурьян, запрыгала рядом со мной на одной ножке, ухватив себя за обожжённую крапивой лодыжку.
– Вот дерьмо! – малышка не особо стеснялась в выражениях. Стараясь хоть перед ней выдержать роль взрослого, я строго нахмурил брови, и снова девочка не обратила на это ни малейшего внимания. – Кажется, я проглотила косточки.
– Ты не боишься гулять тут в сумерках?
– А, чего бояться? – Трудхен наконец перестала прыгать. – Призрак ходит не здесь, а в большом доме.
– Какой призрак?!
– «Какой-какой», мёртвый.
ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ
Со стороны может показаться, что такой, не слишком удачный, дебют обескуражил меня. Однако, ничуть не бывало. Звонкий смех фрау Марты (кстати, нисколько не злой), ещё горячил мне щёки, когда оторвавшись от вечной своей латыни, я вспоминал прогулку на ферму, но мысли уже были заняты предстоящей встречей с Эвой Ангальт. Событием, заранее будоражившим моё воображение. Всё же переход к дальнейшему повествованию я бы хотел предварить описанием эпизода постороннего и на первый взгляд незначительного, но пропустить каковой, мне представляется невозможным, в силу целого ряда причин, о чём пойдет речь далее.
Итак, неделя тянулась довольно однообразно. Упражняя волю, я поднимался по-деревенски рано и после завтрака отправлялся к своим фолиантам. Ближе к полудню в библиотеке появлялась Трудхен. Подчёркнуто не обращая на меня внимания, эта маленькая фея принималась сосредоточено вытирать пыль со стеллажей, неслышно взбираясь к верхним полкам по ажурной стремянке, настолько зыбкой, что я, рискуя быть неверно понятым, забывал рукопись, не в силах отвести тревожного взора от хрупкой фигурки под самым потолком. Единственный раз, кажется в пятницу, я против обыкновения отвлёкся чем-то от завораживающего действа, но тут же увесистый том, в красивом кожаном переплёте с золочёным гербом Ранненкопфов, выпал из рук малышки и пролетев добрые три метра, с ужасающим грохотом, ударил об пол.
– Вот, дерьмо! – уже привычный возглас девочки показался мне немного наигранным.
Я подошёл, протиснулся за лесенку и поднял книгу. Это был судебный сборник «Саксонское зерцало» в издании Гомейера. Трудхен победно взирала на меня, с высоты второго яруса. Взирала совершенно по-женски! Мой взгляд воровато скользнул меж тонких девичьих коленей, под простенькую ситцевую юбчонку. Скользнул так, абсолютно непроизвольно. Но, хотя я тотчас вернулся за стол и уткнулся в свалившийся с полки том, однако уже не думал о работе. Даже не сразу заметил, что держу судебник вверх тормашками, всё ещё видя светлые трусики «в горошек» плотно облегающие тело девочки, настолько плотно, что мягкие его линии проступили сквозь ткань весьма откровенно.
Нет, ерунда, наваждение! Трудхен совсем ребёнок. А вместе с тем… Такая странная её двойственность трогала меня до умиления, и часто после, я не мог удержаться от того, чтобы поправить растрепавшуюся косичку, застегнуть стоптанный сандалет, либо как-то иначе проявить нетребовательную нежность к малышке. Нежность, которую, к слову сказать, эта женщина-дитя или вернее дитя-женщина, принимала как должное.
Случалось, мы бродили по парку, где Трудхен, отбросив напускную отчуждённость, пела для меня свои любимые песенки. Под её строгим руководством мне пришлось выкопать, на почти заросшей топкой тропинке за озером, где по-счастью никто не ходил, «волчью яму» – западню для браконьера, в которую, как девочка верила, рано или поздно обязательно попадет какой-нибудь любитель чужой дичи. В награду за четыре дня земляных работ, Трудхен сообщила мне, об обнаруженной ею в чаще, лисьей норе.
– …но, сперва поклянись, что никому не расскажешь! Папа грозил снять с Рыжика шкуру за пропавшую Пеструшку.
– А, без клятвы, ты не веришь?
– Верю. Ты хороший, только у тебя шило в заднице.
– Какое ещё шило?!
– Не знаю… Так мама говорит.
* * *
«Маленькая кавалькада миновала городские ворота и радости Гертруды не было границ. Впрочем, она справилась с собой и продолжала путь с невозмутимым, насколько это только возможно, видом. Ведь это не сон, она будет присутствовать на торжествах, наравне с дамами восседать за столом. Значит, нет больше прежней малышки-Тру. Есть взрослая Гертруда. Девушка подбоченилась, стараясь сохранить невозмутимый, подобающий случаю, вид, но уже через минуту, забывшись, опять не скрывая любопытства, во все глаза смотрела на пёструю толпу горожан: деловитых ремесленников, говорливых торговцев, жидов-менял, мальчишек, монахов, попрошаек, каких-то странных, снующих тут и там, личностей, с беспокойным взглядом. И народу всё прибавлялось. Узкая кривая улочка вывела путников к большой площади и здесь протиснуться стало просто невозможно, повозка горшечника безнадёжно застрявшая в людском потоке, перегородила дорогу. Ханс, возглавлявший отряд, спешился, и разинув рот уставился на жонглёров, смешивших толпу зевак уморительными шутками, но его сестра смотрела не на актёров. На противоположной стороне площади двигалась группа всадников. Гертруда сразу узнала дядю Герхарда и следовавшего за ним Вильгельма, который, как и было условлено, тоже поехал на праздник. Ещё неделю назад, когда их с отцом, столь неожиданно, пригласил к себе старый барон, девушка почти не вспоминала встречу у отшельника-дуба, но те полтора часа, которые они с Вильгельмом провели вдвоем (ни отец, ни гости не обращали на юную пару внимания, лишь изредка отвлекаясь от собеседника, девушка ловила на себе пристальный взгляд дяди, но старик-вдовец не в счет), те незабываемые полтора часа решили всё. Теперь они связанны навеки…»
