— Не знаю, не приходил домой, — так же тихо и печально ответила Варвара.
— Да ведь стыдно, поди. Доведись до меня — глаза бы полопались на людей смотреть. Так ему и надо, — строгим голосом произнесла Антипьевна, но, взглянув на Варвару, осеклась. — Прости ты меня, Варварушка, на грешном слове. — И, помолчав, добавила: — А ты иди… Не до коров тебе нынче, однако.
— Иди, иди, мы поглядим тут… — поддержали ее доярки.
Конюх Прядухин провел мимо лошадей на водопой. Увидев Варвару, он остановился, снял зачем-то шапку. Молча постоял, потом произнес:
— Под чистую Федора… Хорошая твоя прения была, Варвара, да… — и потянул за повод упирающихся коней. У Варвары кольнуло сердце.
— Иван, постой! Иван!.. Как ты сказал?
Прядухин хотел было остановиться, потом передумал, махнул рукой и потащил своих коней дальше.
— Что Ванька Прядухин хочет сказать — одному богу ведомо, — протянул неизвестно откуда взявшийся Семен Вершин. — Так, что ли, бабка Харитина? Я могу разъяснить мычание Ваньки. Под чистую, значит, Федора Тихоныча уволили из колхоза… Так решила бригада. — Ну, а правление супротив не пойдет… Н-да… Исключили! Так сказать, благодаря нежнейшей супруге…
— Уйди… с дороги, — прохрипела вдруг Варвара и пошла прямо на Семена. Вершин, испугавшись выражения ее глаз, попятился, повернулся и, придерживая рукой лисью шапку, перемахнул через изгородь.
Медленно шла по улице Варвара Крутоярова к своему дому. Она и не соображала, куда шла, зачем шла. Все, что угодно, думала Варвара, но только не это. Пусть бы сияли Федора с работы и поставили рядовым колхозником, пусть бы взыскали за разбазаренное сено. Вместе с ним она приготовилась пережить позор. А теперь… Теперь… Как же это?
Встречавшиеся колхозники останавливались, долго смотрели вслед Варваре. Одни смотрели с теплотой и сочувствием, другие — с удивлением и неприязнью.
Не было еще такого, чтобы жена выступила свидетелем против мужа.
…Федор Крутояров пришел домой через несколько дней, небритый, с опухшим от водки лицом. Варвара обеими руками схватилась за сердце и так застыла, стоя у разведенной квашни.
Федор молча прошелся по комнате. Под его ногами тяжело поскрипывали половицы. Знакомый и привычный скрип причинял Варваре острую щемящую боль, точно кто проводил ножом по самому сердцу. Она, не смея еще что-либо сказать, только плотнее стиснула зубы.
Заросшая щетиной дряблая щека Федора дрогнула, он рассмеялся горько, нехорошо:
— Ухожу я… к брату в город. Сапожником на углу работать буду… ха-ха-ха…
Федор смеялся долго, неведомо чему. И Варвара поняла, что муж мертвецки пьян и держится на ногах только благодаря каким-то неимоверным усилиям.
— Федя!.. — Крутояров качнулся, медленно повернул к жене посиневшее лицо с воспаленными глазами.
— Молчи! — крикнул он и сжал кулаки. Покачиваясь, он долго стоял посредине комнаты, презрительно смотрел на жену.
— Молчи… на колхозном собрании скажешь.
Так же медленно отвернувшись, Федор пошел к двери. В глазах у Варвары плеснулся ужас. Она догнала мужа и, маленькая, обезумевшая, повисла у него на плече.
— Федя!.. Феденька!.. Куда же ты? Прости, Федя, переживем… Ведь думала — как лучше…
Федор шел медленно и ровно, словно не ощущая тяжести жены. У дверей он повел плечом, и Варвара, обессиленная, сломанная, осела возле порога. Не посмотрев на жену, Федор вышел из квартиры и прямо через огороды, лесом пошел к железнодорожной станции, оставляя на рыхлом снегу черные следы.
В распахнутую дверь комнаты клубами врывался морозный воздух.
Очнулась Варвара в районном селе Назаровке, где начинала свою колхозную жизнь.
Она медленно открыла глаза и первое, что увидела, была огромная медная, потемневшая от времени люстра. Где-то она уже видела эту люстру, но где и когда — припомнить не могла. Варвара долго вспоминала, закрыв глаза.
Режущая боль в сердце заставила вскрикнуть:
— Федя!..
Давно-давно, когда в Назаровке раскулачивали последнего богача, Федя, ее Федя, тогда еще семнадцатилетний паренек, приволок люстру из кулацкого дома в только что открытый на селе клуб.
— Ископаемая штука! — показывая на люстру, заявил Федя. — Вот клеймо — при царице Екатерине сделана. Тяжелющая чертяка. Пусть теперь освещает нашу веселую жизнь…
Варваре было тогда пятнадцать лет. Она обошла вокруг лежащей в пыли люстры и стала зачем-то протирать ее тряпочкой.
Люстру повесили в клубе. Позже в селе отстроили новый клуб, настоящий, с двумя зрительными залами, а в этом доме разместилась больница. Люстру оставили на прежнем месте. Только вместо свечей кузнец Михеев смастерил невысокие трубочки из белой жести, в которые можно было ввинчивать небольшие электрические лампочки.
Вспомнив все это, Варвара поняла, что находится в больнице. Как попала сюда — она еще не знала. Попытки восстановить в памяти происшедшее ни к чему не приводили. Каждый раз воспоминания обрывались на том месте, когда Федор, сбросив ее со своего плеча, толкнул ногой дверь и огородами пошел к лесу. Варвара начинала тяжело и беззвучно плакать.
— А вот плакать-то, волноваться в вашем положении и нельзя, — строго сказал ей молодой врач, недавно назначенный в районную больницу. Подчиняясь его голосу, Варвара краем простыни вытерла слезы.
Вскоре она начала поправляться. Повернув голову к окну, целыми часами смотрела на постаревшие, уже начинающие оседать сугробы, на чернеющий не по-зимнему лес. Иногда после обеда за окном звенела апрельская капель.
Однажды в больницу пришла Антипьевна, долго раскладывала на тумбочке какие-то банки, пирожки, крендели.
— Не пускают в палаты-то, — ворчала старуха, опрастывая сумку, — эти, как их? С крестами на лбах…
— Санитарки, — подсказала Варвара.
— Во-во, они. Уже на четвертый раз насилу пробилась к тебе. Это вот Михеева баба тебе гостинец послала, это Ваньки Прядухина старуха пирог испекла…
Опорожнив сумку, Антипьевна привычным жестом откинула полу больничного халата и села на краешек кровати.
— Ну как ты, Варварушка?
— Поправляюсь, Харитина Антипьевна, спасибо.
Старушка пожевала губами, снова оправила полу халата.
— Как там Витька мой?
— У вас баба Ваньки Прядухина живет. Ничего, смотрит, обстирывает. Он, Витька-то, перепужал всех до смерти. Прямо в контору прибег: мамка, грит, умерла. Народ кинулся, а ты лежишь, сердешная, и двери настежь… Врач сказывает, потрясение нервов какое-то и простуда. Легкое, говорит, застудила.
— За коровами моими кто ходит?
— Да я и хожу. Комолая отелилась. И первотелки тоже. Ты уж имей спокойствие…
Антипьевна ушла, а Варвара долго еще лежала не шевелясь и смотрела в окно. В ее темных глазах появился тот еле заметный блеск, по которому опытный врач безошибочно определяет, что больной начинает выздоравливать.
Выписалась Варвара из больницы, когда по всему селу играли ручьи, а возле скворешен суетились их возвратившиеся неугомонные жильцы. Витька бежал впереди матери, звонко шлепая сапогами по распустившимся лужам. Большая отцовская шапка то и дело сползала ему на глаза, и Витька поминутно поправлял ее. Варваре вдруг захотелось поднять сына на руки, поцеловать, прижать его к груди и нести до самого дома. Но Витька был уже почти у крыльца.
* * *
Что-то новое, задумчивое появилось в характере Варвары. Иногда, вечерами, она долго и печально смотрела на склонившегося над книжкой или тетрадкой сына, изредка вздыхала.
— Что ты, мама, так смотришь на меня? — спросил однажды Витька, быстро подняв голову.
Варвара вздрогнула, опустила глаза.
— Так, Витенька. На отца ты похож…
— Ну да… Ребята говорят: он сено колхозное пропил.
— А ты не слушай болтунов… — строго сказала Варвара и, словно побитая, ушла в другую комнату.
В эту ночь она не могла уснуть. «Дернуло меня за язык, — думала Варвара, ворочаясь с боку на бок. — Надо было как-то доказать Витьке, что это не так, что его товарищи ошибаются. Да как докажешь? Не маленький, все уже понимает…»
Ночами Варвара часто плакала. Но ее слез никто не видел. А днем, на работе она сторонилась людей, прятала от них глаза.
— Неразговорчивая ты стала какая-то, — сказала однажды Антипьевна, когда они с Варварой, почистив в стайках, присели отдохнуть на кучу почерневшей соломы.
— Не могу, Антипьевна, людям в глаза смотреть. Отдам я колхозу все сено, которое Федор пропил. Нынче вот получу на трудодни, сама накошу — и отдам.
— Да с тебя ведь никто и не просит. А может, Варварушка… — понизила голос Антипьевна, — ты уж прости на грешном слове… Может, тебе уйти из колхоза… к нему? А?
Варвара медленно покачала головой.
— Нет, Антипьевна. Некуда мне идти. Я тут родилась. Тут все кругом… родное.
