— Так это, — говорит, — вы имеете в виду наше обычное блюдо. У нас его, почитай, весь народ пробует. Как его в народе называют — не скажу, а официально оно называется: «Карликовый хобот по-тюменски». Пойду распоряжусь.
Топает на кухню, душит в себе нервность: глядь-поглядь на часы. Обычно в это время Иван Лохин проникает со двора...
Он уже и проник. Приоткрыл дверь из раздевалки, зексает в разделочную, а завзалом сидит на клеёнках полуголая — ляжки, лицо так и пылают. Надо же, гадство, сорвали мужчину!
Лохин видит — повара нет: ай, счастливый моментик! Приспустил брюки, выставил забубённого и начинает из-за двери предъявлять... А завзалом-то и раньше знала, что он подсматривает. Думала, станешь гнать — шум подымет, донесёт. Пускай, мол, зырит. Считала его за бедного зрителя: такому только на других глядеть и заниматься рукоблудием.
Ну вот, была она к нему без интереса. А тут — на-ка! Вон цацка какая хитрую головку кажет! Зрачки у бабы расширились, всё в ней запело. Эту вещь надо дегустировать непременно! Иначе — неполная её жизнь. Миг — и протянет руки, позовёт человека...
Тут в разделочную — повар на цыпочках. Что ему позарез нужно увидеть, то он и увидел: высунуто из-за двери раздевалки. Прыг — и захлопнул дверь. Как она прищемит стоячий у основания! Кулинар открыл в кранах воду: краны, раковины, чтобы мясо и ножи мыть. Шум воды крики заглушил.
Повар взял поварской нож — отточен острее бритвы, — дверь приоткрывает, страдальца вытягивает. И аккуратно отрезал по самые довески. Кровища хлынула, Лохин в обморок, но кому сейчас до него забота? Вон какой гость блюда ждёт! Быстренько отправили калеку в психушку.
А мастер своего дела поджарил смачный деликатес, подаёт иностранцу. Тот осмотрел, кивает довольный:
— Карликовый хобот — так, так...
Знак секретарю — и повару вручается огромная сумма денег.
Гость вилкой хобот потыкал, разрезал его на мелкие кусочки, полил уксусом. Потом снимает с пальца золотой перстень с бриллиантом, протягивает специалисту:
— Это вам дополнительно, чтобы скрасить маленькую неприятность...
— Какую неприятность?
— Которая, мне кажется, неизбежна.
Повар думает: «Про что это он?» Но радость и гордость отвлекли. Спешит к завзалом — та в порядок себя привела, но ждёт его в таких распирающих чувствах: клокочет вся.
— Что — угодил?
Он хвастать: безумно, мол, гость доволен.
— Как хорошо прожарен хобот! И хоть карликовый, а до чего крупный! А уж сладкий!
Тут завзалом — хлесь ему по морде. Наотмашь завезла. Чуть ногти ему в щёку не впустила.
Он:
— Да ты что-оо?
Она себя окоротила, цедит сквозь зубы:
— Твоё счастье, что иностранец-дурак не понимает в таких хоботах! — и глаза женщины подёрнулись дымкой: — Они годятся только сырые... со сметаной.
Среди воров выдвинулся свердловский бандит Пётр Бородастый. Его жестокость смущала даже уркачей. Раньше между ними и делягами-теневиками было понимание. Деляги платили им дань, и те их не трогали. А то даже оберегали от голодной шпанки.
Но Пётр Бородастый раскидал этот мостик по брёвнышку. Бросил в лицо ворам:
— Вы уверены, что вы — волкодавы при овцах, а вы — бараны при стаде свиней! Щиплете травку, какую они вам оставляют.
То, мол, что дельцы отдают, — только сотая доля их миллионов. Этих хитрюг надо не припугивать, а до косточек пропекать.
У Бородастого в подчинении банда. Они и начали заниматься. Шамеха, теневик, пролил слёз из-за них... У него особнячок на улице Уральских Партизан. Прямо там и кувыркали. Опрыскают бензином и подожгут, опрыскают и подожгут... Так постепенно и дожгли до смерти. И хотя оказалось у Шамехи не столь уж и много, Бородастый стал ещё злее мучать теневиков.
Один лишь Пинской живёт без стесненья. Он до того удачлив в махинациях, что от урок ему почёт. Играет с ними не только в карты: и свои игры придумал — с участием красоток. За это принимают его на воровских малинах как желанного. Сам Пётр Бородастый при встрече говорит первый:
— Кого я вижу? Какая радость!
Ну и живёт Пинской поживает и летом собирается, как всегда, в Гагру на месяцок — понаслаждаться морем, вином киндзмараули и хорошо загорелым прекрасным полом. Тут к нему в дверь — тук-тук... Входит знакомый вор по кличке Варежка:
— Константин Павлович, я ради вас, считайте, ложусь под пилораму...
— Ну, и что ж такого? Я приветствую. Садись выпей водки.
— Спасибо, мне с колбаской...
Выпил Варежка водки, копчёную колбасу жуёт. Два раза спросил Пинского: он дома один? никто не подслушает? Потом выдал шёпотом хриплым и нервным:
— Бородастый хочет вас распушить!
Пинской хоть и жизнерадостный человек, но не наивный. Бородастый ему нисколько не нравился.
— Что ж, Варежка, твоя весточка свою цену стоит! — достал из кармана набитый лопатник: бумажник то есть, в руках вертит, подбрасывает — гостя кинуло в бодрость.
Рассказал... Бородастый говорил в своей банде: я-де всех дельцов потрошу! А Пинской — какой он ни есть умный да знаменитый — всё-таки не рыжий, чтобы от них отличаться. Примет и он страданья из моих рук. Поеду с ним в Гагру, и там, вдали от родного Урала, его будет проедать крыса.
Бандиты окружат Пинского, поплывут с ним вроде кататься по морю на лодке. Возьмут с собой маленькое железное ведёрко — в таких дети носят воду на клумбы. В ведёрке будет сидеть крыса. Пинского в лодке свяжут, догола разденут. Ведёрко с крысой откроют и к пояснице к его прижмут. Крыса, ища выход, станет вгрызаться в живую дрожащую поясницу человека...
В ходе мучений Пинской, мол, откроет все тайники и секреты. Но от кончины не уклонится — качаясь в лодке на тёплых волнах курорта. Разве что исхитрится умолить Бородастого — тот сжалится и утопит его, не до конца проеденного крысой.
— Ну как, Константин Павлович, — спрашивает Варежка, — прохладно стало душе?
— О чём разговор? — отвечает Пинской. — Согреем на юге и тело, и душу.
— Так вы... как бы сказать не обидеть... не хотите смыться?
— Не хочу, Варежка! И пойду на затейные игралки — позвал меня Бородастый.
С этими словами Пинской наградил Варежку бабками и обещал, что ни под каким видом его не подставит. Отправился по приглашению Бородастого.
В переулке, который выходит на макаронную фабрику и выглядит очень провинциально, стоит пригожий домик с палисадником. За высоким забором, за крепкими ставнями в этом домике сходилась братва. Сюда и шёл Пинской.
Пётр Бородастый сидел на цветастых пуховых подушках: они горкой положены на пол. Дядя внушительных размеров, толстозадый, с толстыми ногами и руками. Подбородок по-страшному выперт — напоминает колун: дубовые чурбаны колоть им. Его усеивают прыщи — они мешают бриться, однако Бородастый весьма старательно выбрит. От этого его карточка ещё противнее. Пасть — словно бритвой по коже полоснули: губ нет. Скулы торчат, нос куцый. А гляделки такие, что после них глаза гадюки покажутся приятными.
Бандит провёл ладонью по своему рту и Пинскому:
— Кого я вижу? Какая радость! — протягивает потную руку. Гость пожал с культурным видом.
У окна занавешенного — стол, за ним сидят воры. Другие развалились на полу на ватных одеялах. Варежка виден среди них.
Бородастый говорит Пинскому:
— Завтра утром я тоже качу в Гагру. Погляжу, как отдыхает самый образованный из подпольных советских миллионеров.
На эти слова банда взгоготнула, как на что-то остроумное.
— А сегодня, — говорит главарь, — я даже не обижусь, г-хи, г-хи, если ты обыграешь меня в затейные игралки. Ты их придумал — мы их любим и тебя любим.
Теперь смех раздался не столь громко, но зато с вкрадчивым сипом.
Пинской улыбнулся — воспитанный, щегольски одетый мужчина. Выпил с бандой старки чисто янтарной яркости, запил лимонадом, закусывает. А Бородастый уставил на него лютые гляделки помойного цвета, тянет из стакана гаванский ром и говорит мечтательно:
— Я вижу перрон в лучах рассвета, проводник поднимает флажок не флажок... эту свою палочку обмотанную, не знаю, как её зовут...
— Х...! — подсказал глупый вор по кличке Ревун и заржал очень довольный.
Начитанный вор Прикиндел презрительно скривил на него лицо:
— Её зовут жезл! Сигнальный жезл!
Бородастый сосёт ром, не сводит зенок с Пинского:
— Поднимает... как бы это ни звалось — и поезд трогается и спешит к югу... И едет в спальном вагоне умница, человек именитый... Он думает, какие ждут его радости...
Банда в хаханьки, пьёт и жрёт. Пинской — чёлка набок, бакенбарды, усики — сидит на венском стуле и накладывает ножичком икру на ломтик сыра.
— Он думает... — изображает мечтательность Бородастый, — что его ждут нежные, г-хи, персики, созревающие, г-хи, г-хи, арбузики первой свежести...
— Га-га-га! — веселятся бандиты.
Пинской серьёзно поглядывает на главаря и произносит:
