— Зеленый?
— Красный, — угрожающе произнесла она. — Красный, с красными кожаными сиденьями.
— Ты разве не собиралась поскоблить краску? — спросил он. — Я ведь купил нам электронно-вычислительную систему. «Ай-би-эм».
— Я хочу в Велфлит. Я хочу поговорить с Эдмундом Вилсоном и покатать его на моем красном ТР-4. А дети могут копать моллюсков. Нам найдется о чем поговорить, Кролику и мне.
— Почему ты не выкинешь эти накладные плечи? — добродушно спросил Брайан. — Какая незадача с окороком.
— Я любила этот окорок, — яростно выкрикнула она. — Когда ты поскакал на своем чалом «вольво» в Техасский университет, я думала, ты хоть кем-то станешь. Я отдала тебе руку. Ты надел на нее кольца. Кольца, которые достались мне от матери. Я думала, ты станешь приличным человеком, как Кролик.
Он повернулся к ней широкой мужественной спиной.
— Все трепещет, — сказал он. — Ты не хочешь сыграть на пианино?
— Ты всегда боялся моего пианино. Мои четверо или пятеро деток боятся пианино. Это ты на них повлиял. Жираф в огне, но я думаю, тебе плевать.
— Что же мы будем есть, — спросил он, — раз окорока нет?
— Сопли — в морозилке, — бесстрастно произнесла она.
— Дождит. — Он огляделся. — Дождь или еще чего.
— Когда ты закончил Уортонскую бизнес-школу, — сказала она. — Я подумала: наконец-то! Я подумала: теперь можем поехать в Стэмфорд и жить среди интересных соседей. Но они совсем не интересны. Жираф интересен, но он так много спит. Почтовый ящик намного интереснее. Мужчина не открыл его сегодня в пятнадцать часов тридцать одну минуту. Он опоздал на пять минут. Правительство снова соврало.
Брайан нетерпеливо включил свет. Вспышка электричества высветила ее крохотное запрокинутое личико. Глаза — как снежные горошины, подумал он. Тамар танцует. Мое имя в словаре — в самом конце. Закон палки о двух концах. Фортепианные приработки, возможно. Болезненные покалывания пронеслись сквозь западный мир. Кориолан.
— Господи, — произнесла она с пола. — Посмотри на мои колени.
Брайан посмотрел. Ее колени зарделись.
— Бесчувственные, бесчувственные, бесчувственные, — сказала она. — Я конопатила ящик с лекарствами. Чего ради? Не знаю. Ты должен давать мне больше денег. Бен истекает кровью. Бесси хочет стать эсэсовкой. Она читает «Взлет и падение». Она сравнивает себя с Гиммлером. Ее ведь так зовут? Бесси?
— Да. Бесси.
— А другого как? Блондина?
— Билли. В честь твоего отца. Твоего папаши.
— Ты должен купить мне отбойный молоток. Чистить детям зубы. Как эта болезнь называется? У них у всех будет эта дрянь, у всех до единого, если ты не купишь мне отбойный молоток.
— И компрессор, — сказал Брайан. — И пластинку Пайнтопа Смита. Я помню.
Она легла на спину. Накладные плечи громыхнули о терраццо. Ее номер, 17, был крупно выведен на груди. Глаза крепко-накрепко зажмурены.
— У Олтмена распродажа, — сказала она. — Может, схожу.
— Послушай, — сказал он. — Поднимайся. Пойдем в виноградник. Я выкачу туда пианино. Ты отскоблила слишком много краски.
— Ты ни за что не дотронешься до пианино, — сказала она. — Пройди хоть миллион лет.
— Ты действительно думаешь, что я его боюсь?
— Пройди хоть миллион лет, — повторила она. — Ты туфта.
— Ну хорошо, — прошептал Брайан. — Ну хорошо.
Он широкими шагами приблизился к пианино и хорошенько ухватился за черную полировку. Он поволок инструмент по комнате, и, после легкого колебания, пианино нанесло смертельный удар.
Вхожу, ожидая, что в зале никого (И.А.Л. Бёрлигейм проходит в любую открытую дверь). Но нет. Там, справа посередине, сидит мужчина, плотно сбитый негр, хорошо одетый и в черных очках. Решаю после мгновенного размышления, что, если он настроен враждебно, смогу удрать через дверь с надписью «ВЫХОД» (за надписью нет лампочки, нет уверенности, что дверь куда-нибудь приведет). Фильм уже начался — «Нападение марионеток». В том же кинотеатре довелось увидеть: «Крутой и чокнутый», «Богини акульего рифа», «Ночь кровавого зверя», «Дневник невесты-старшеклассницы». Словом, все незаурядные образчики жанра, склоняющиеся к изнасилованиям за кадром, к непотребным пыткам: мужчина с огромными плоскогубцами подбирается к растрепанной красотке, женское лицо, плоскогубцы, мужское лицо, девушка, крик, затемнение.
— Хорошо, когда зал полон, — замечает негр, повышая голос, чтобы перекрыть пиноккиношное стрекотание марионеток. Голос приятный, а за очками — зловещие глаза? Нужное подчеркнуть: злость, согласие, безразличие, досада, стыд, ученый спор. Продолжаю поглядывать на «ВЫХОД», как там мальчик в вестибюле, для чего ему был нужен бумажный змей? — Конечно, он никогда не был полон. — Очевидно, у нас завяжется разговор. — Ни разу за все годы. На самом деле, вы здесь первый.
— Люди не всегда говорят правду.
Надо позволить ему переварить услышанное. Мальчик в вестибюле одет в майку, там еще надпись «Матерь Скорбящая». Где же это было? Возможно, тайный агент на жалованье Организации, обязанности: враки, драки, слежение, телефонные подключения, гражданские беспорядки. Усаживаюсь через весь кинотеатр от черного и наблюдаю кино. Экран разодран сверху донизу, здоровущая прореха, лица и обрывки жестов проваливаются в пустоту. Однако попавшая в переплет Армия США, несмотря на Честного Джона, Ищейку, Ханжу, несмотря на психические атаки и нервно-паралитический газ, откатывается под натиском марионеток. Молоденький лейтенант храбро защищает медсестру (форма — в клочья, аппетитные бедра, чудный бюст) от сексуальных домогательств Щелкунчика.
— Вы в курсе, что зал закрыт? — дружелюбно окликает меня друг. — Видели вывеску?
— Но ведь картина идет. Да и вы здесь. Объявления, в конце концов, относятся ко всем, и если делать исключения, то так и напишите: солдаты, моряки, летчики, дети с бумажными змеями, собаки в соответствующих намордниках, страждущее дворянство, люди, обещавшие не подглядывать. Хорошо одетые негры, замаскированные черными очками, в закрытых пустых кинотеатрах, попытка навязать знакомство, заботливый друг с дружеским словом, угрожающая нотка, совсем как «Мятеж в борделе», как в «Ужасе из пятитысячного года». Детки играют, любительская пьеса, понимают ли они, с кем имеют дело.
— Этот бред не прекращается, — утверждает друг. — Просто очаровательно. Сеансы без перерыва с 1944 года. Идут и идут себе. — Запрокидывает голову, театрально хохочет. — Даже тогда никуда не годились, за ради бога.
— Чего ж вы здесь торчите?
— Не думаю, что это удачный вопрос.
Лицо друга становится непроницаемым, он погружается в созерцание фильма. Вспыхивают пожары во множестве, музыка сдержанна. Я предусмотрительно вверяю свою персону таким местам. Рискованно, конечно, но ведь так же рискованно переходить улицы, открывать двери, заглядывать незнакомцам в глаза. Мужчина не может жить, не помещая обнаженного себя пред лик обстоятельств, будь то война, подводный мир, реактивные самолеты или женщины. Всегда удастся улететь, прибежище всегда найдется.
— Я вот что имел в виду, — продолжает мой друг воодушевленно, улыбаясь и жестикулируя, — другие кинотеатры. Когда они полны, просто теряешься в толпе. Здесь, если кто-то войдет, его сразу засекут. Но большая часть людей… верит вывеске.
И.А.Л. Бёрлигейм проходит в любую открытую дверь, частные апартаменты, публичные сборища, магазины с детективами в шляпах, встречи Сынов и Дщерей Того, Кто Воскреснет, но надо ли хвастать? Продолжаю двигаться, напролом. Изучение мотивов являет привлекательность темных мест, ничего общего не имеет с обстоятельствами. Но лишь потому, что мне теплее. Намек был в том, что большинство людей делает то, что говорят: НЕ ОКОЛАЧИВАТЬСЯ, НЕ ПАРКОВАТЬСЯ С 8 ДО 17 ЧАСОВ, ПО ТРАВЕ НЕ ХОДИТЬ, НЕ ПОДХОДИТЬ — ВЕДУТСЯ РЕМОНТНЫЕ РАБОТЫ. Негр придвигается на два сиденья, доверительно понижает голос.
— Конечно, это не моя забота… — Лицо кажется умиротворенным, заинтересованным, как у старого вертухая в «Девушке из камеры смертников», как у воздухоплавателя-душителя из «Цирка ужасов». — Конечно, меня это волнует меньше всего. Но по совести, мне бы хотелось чуточку серьезности.
— Я абсолютно серьезен.
С другой стороны, возможно, противник мой — просто и чисто тот, за кого себя выдает: хорошо одетый негр в черных очках в закрытом кинотеатре. Но где же тогда сосиска? В чем тогда фокус? Вся жизнь построена на противоречиях, на движении внутрь себя, два микрокосма, диагонально, оспаривает скрытую угрозу, должно быть место и для иронии.
— И все-таки, что вы делаете здесь? — Дружок откидывается на выдвижном сиденье с таким видом, будто у него козырь в рукаве. — Вы, верно, решили, что это — подходящее заведение?
— Снаружи выглядело замечательно. И внутри никого, кроме вас.
