– Она русская по рождению.
– И каков ее русский?
– Очень чистый, но старомодный. Книжный. Когда она говорила, я чувствовала себя словно в книге, в безопасности.
– А вы не всегда чувствуете себя в безопасности?
– Не всегда.
– Вам не тяжело быть женщиной-поэтом?
– У нас есть традиция женской поэзии. У нас есть великая Елисавета Багряна[9].
Петров подался к Беку, словно собирался укусить:
– А ваши произведения? Они испытывают влияние «новой волны» – nouvelle vague? Вы считаете себя автором антироманов?
Бек все время сидел, повернувшись к ней.
– Хотите знать, как я пишу? Да? Нет?
– Очень, да, – ответила она.
Он рассказал им. Рассказал бессовестно, голосом, удивившим его самого твердостью, уверенностью, прозрачной настойчивостью, о том, как он писал когда-то, как в романе «Путешествие налегке» он пытался показать людей, скользящих своими жизнями по поверхности вещей, заимствуя оттенки у предметов так, как предметы в натюрморте окрашивают один другой, и как потом он пытался поместить под мелодией сюжета контрмелодию образов, сцепляя образы, всплывшие на поверхность и утопившие его повествование, и как в «Избранных» он пытался выстроить из всей этой мешанины саму тему, эпическую тему, изобразив персонажи, чьи действия предопределены, на глубинном уровне, тоской, жаждой каждого вернуться, припасть к источнику своего личного образного мира. Книга скорее всего не удалась; во всяком случае, приняли ее плохо. Бек извинился за то, что рассказал все это. Его голос оставлял у него во рту картонный привкус. Он чувствовал тайное опьянение и тайные угрызения совести, поскольку ему удалось преподнести свой провал как неслыханно благородный и донкихотски сложный эксперимент, в то время как на самом деле причиной всему, как он подозревал, была обыкновенная ленность.
– Столь сентиментальная по форме проза не могла быть сочинена в Болгарии. У нас не очень счастливая история, – изрек Петров.
Впервые Петров заговорил как коммунист. Если Бека что-то и раздражало в людях по ту сторону зеркала, так это их убежденность в том, что в страданиях им нет равных, если даже во всем остальном они посредственны.
Он сказал:
– Хотите верьте, хотите нет, но и у нас она не очень счастливая.
Вера спокойно вмешалась:
– Вашими героями не движет любовь?
– Движет, еще как… Но в виде ностальгии. Мы влюбляемся, как я пытался сказать в этой книге, в женщин, напоминающих нам наш первый ландшафт. Глупая мысль. Я изучал любовь. Написал однажды эссе, посвященное оргазму… вы знаете это слово?…
Она покачала головой. Он вспомнил, что это означает «да».
– …оргазму как совершенной памяти. Только вот загадка – что же мы вспоминаем?
Она снова покачала головой, и он заметил, что у нее серые глаза и в их глубинах – его образ (которого он не мог видеть), ищущий воспоминаний. Ее пальцы обрамляли бокал. Она сказала:
– Есть молодой французский поэт, писавший об этом. Он говорит, что мы никогда так не собираемся… не сжимаемся внутри в комок, гм… – Огорченная, она сказала что-то Петрову скороговоркой по-болгарски.
Он пожал плечами и сказал:
– Сосредоточиваем свое внимание.
– …сосредоточиваем свое внимание, – повторила она Беку, будто слова принадлежали ей. – Я говорю нескладно, но по-французски они звучат очень точно, правильно.
Петров улыбнулся и сказал:
– Замечательная тема для разговора – любовь.
Бек ответил, подбирая слова, как будто и для него английский язык был не родным:
– И по-прежнему одна из немногих тем, над которыми имеет смысл задумываться.
– Думаю, хорошо, что это так, – сказала она.
– Вы про любовь? – спросил он взволнованно.
Она покачала головой и постучала ногтем по ножке бокала, так что Беку показалось, будто он слышит звон, и нагнулась, словно изучая содержимое, так что по всему ее телу разлилась розоватость коньяка и ожогом отпечаталась в памяти Бека – серебряный блеск ее ногтей, лоск волос, симметрия расслабленных рук на белой скатерти, все, кроме выражения лица.
Тут Петров спросил, что Бек думает о Дюрренматте[10].
Действительность есть неизменное обеднение возможного. Хотя Бек ожидал увидеть ее опять на коктейле – позаботился, чтобы ее пригласили, – и она пришла, пробиться к ней он не мог. Он видел, как она вошла вместе с Петровым, но ему преградил путь атташе югославского посольства со своей блистательной женой-туниской; а потом, когда он протискивался к ней, ему на плечо легла стальной хваткой рука и скрипучий голос некоей американки поведал ему, что ее пятнадцатилетний племянник решил стать писателем и отчаянно нуждается в наставничестве. Только не для проформы – тут нужен настоящий совет. Бек почувствовал, что его обложили – со всех сторон его окружала Америка: голоса, тесные костюмы, разбавленные напитки, лязг посуды, блеск мишуры. Зеркало потеряло прозрачность, и он мог видеть только самого себя. В конце концов, когда официальных лиц поубавилось, ему удалось вырваться и пробраться к ней. Ее светлое пальто с кроличьим воротником было уже надето. Из бокового кармана она достала бледный томик стихов на кириллице.
– Пожалуйста, – сказала она.
На авантитуле она написала: «Г. Беку – от всей души – с плохим правописанием, но большой»… – последнее слово походило на «ласкою», но должно было быть «любовью».
– Подождите, – взмолился он, вернулся к растасканной стопке презентационных книг и, не сумев найти то, что ему хотелось, стащил из посольской библиотеки один экземпляр «Избранных» без суперобложки. Вложив книгу в ее ожидающие руки, он сказал: – Не смотрите, – потому что внутри он написал со стилистической уверенностью пьяного:
Дорогая Вера Главанакова!
Как обидно, что мы с вами вынуждены жить по разные стороны света!
Готорн Натаниел (1804–1864) – американский писатель-романтик.
Роджер Мэлвин – персонаж рассказа Н. Готорна «Погребение Роджера Мэлвина» (1832).
Ханука – один из главных еврейских праздников.
Димитров Георгий (1882–1949) – деятель болгарского коммунистического движения. Генеральный секретарь ЦК Болгарской коммунистической партии (БКП) в 1948–1949 гг. После смерти Димитрова гроб с его телом был установлен в специально построенном мавзолее в Софии.
Рильке Райнер Мария (1875–1926) – выдающийся австрийский поэт.
Симон Клод (р. 1913) – французский писатель. Его творчество тесно связано с литературным движением «новый роман», представители которого утверждали принципы деидеологизированного искусства и ратовали за ниспровержение традиционной системы романа.
Беккет Сэмюэл (1906–1989) – писатель, драматург. Ирландец по происхождению, писал на французском языке. Радикальный экспериментатор в области литературной формы.
Саррот Натали (урожд. Н. И. Черняк, 1900–1999) – французская писательница, представительница «нового романа».
Багряна Елисавета (Белчева, 1893–1991) – известная болгарская поэтесса.
Фридрих Дюрренматт (1921–1990) – классик швейцарской литературы, драматург, прозаик, театральный критик.
