Эфраим Севела - Белый «мерседес»

(День)

В таверне пустынно. Сю только уселась, к ней подошел грек-официант и раскрыл меню. Пока Сю его изучала, официант отлучился и вернулся с откупоренной бутылкой вина.

Сю (удивленно). Я еще пока ничего не заказывала.

Официант. А это — презент..

Сю. От кого? От хозяина таверны?

Официант. У нас такой обычай. Если нам, в таверне, кто-нибудь приглянулся, ему посылают в подарок бутылку лучшего вина.

Сю. Так кому же я приглянулась? Вам?

Официант. О, я был бы счастлив уделить вам внимание, но… я на службе. Эту бутылку вам презентовал вон тот человек.

Движением бровей указывает на молодого грека, жгучего породистого брюнета, восседающего в одиночестве в глубине таверны. Из тех средиземноморских красавцев, что по всему побережью сводят с ума северных туристок.

Он дождался, когда Сю взглянет в его сторону, поднимается и победоносно направляется к ней.

Грек. Мое почтение чужеземной красавице. Добро пожаловать на землю Древней Эллады!

Взяв у официанта бутылку, грациозно наполняет два бокала и садится к столу.

Сю. Спасибо! Но мы уже покидаем гостеприимную землю вашей Эллады и вслед за олимпийским огнем направляемся в Мюнхен.

Грек. Мы? Вы не одна? Сю (Не желая его обидеть). Да, я не одна. Грек. С мужем? Сю. Ну как вам сказать…

Грек. Ясно. Но тогда он один доберется до Мюнхена. Я вам предлагаю мое гостеприимство на нашей земле. Вы проведете время, как в сказке. Вы всю жизнь будете вспоминать этот сон… Вот Георгиос (кивает на официанта) может подтвердить.

Но Георгиос так и остался стоять с открытым ртом, не проронив ни звука, ибо у стола возник белокурый Гюнтер. Грек поднялся и грозно встал перед ним.

Грек. Не будем тревожить нашу даму. Можем выйти и объясниться наедине.

Гюнтер. По какому праву вы ее именуете « нашей дамой» ? А нокаутировать я могу вас и здесь. У нее на глазах.

Официант (встав между мужчинами). Зачем драться? Можно мирно все разрешить. С античных времен в дни Олимпийских игр затихают все войны и наступает мир на земле. Зачем нарушать такой красивый обычай? Подайте друг другу руки и выпьем за мир.

Гюнтер протягивает греку руку.

Грек. Я немцу руки не подам. Немцы убили моего дядю как заложника.

Гюнтер. Но я-то при чем? Меня тогда на свете не было.

Грек. Команду «Огонь!» крикнули на твоем языке.

Гюнтер. И даже в олимпийские дни нет нам, немцам, прощения?

Грек. Никогда не будет!

Гюнтер и Сю, не глядя друг на друга, садятся в белый «Мерседес». Грек и официант наблюдают за ними, стоя у порога таверны.

Грек. Где, я тебя спрашиваю, справедливость? Он — на белом «Мерседесе», а я — на старом велосипеде. О, Бог! Почему ты слеп?

Гюнтер. Давай скорей уберемся из этой страны. Сю. Куда? Ваши наследили по всей Европе. Гюнтер. Но я-то при чем? Неужели и ты меня не понимаешь?

Отец Гюнтера не был нацистом. Он и винтовки в руках не держал. Этот интеллигентный человек был кинооператором, довольно известным в мире искусства, и оставил сыну, кроме почтенного имени, дом и километры отснятой им пленки.

В родительском доме Гюнтер и Сю пили, предавались любви под неумолкаемые вопли модных пластинок и, лежа на коврах, смотрели на домашнем экране папино наследство — документальное кино, отыскивая, что бы можно было продать из непроданного в свое время самим оператором.

С экрана на них хлынуло жуткое прошлое. Ее родителей и его родителей. Расстрелы. Виселицы. Очереди голых женщин и детей у дверей газовых камер. Горы трупов. Улыбающиеся эсэсовцы с серебряными черепами на тульях форменных фуражек.

Эти кадры отец Гюнтера не продал. Он их прятал. Как свой и национальный позор.

А Гюнтеру нечего стыдиться. Он их продаст, эти уникальные кадры, любой телевизионной компании и на вырученные деньги сможет долго кутить со своей подружкой Сю.

С коробками пленки Гюнтер и Сю стали толкаться в двери телекомпаний, предлагая свой товар. Но покупателей не находили. Кому теперь это нужно? Прошло столько времени. Все это уже видано-перевидано и надоело. Пора забыть. Этот товар вышел из моды.

В своих попытках хоть что-нибудь выручить, Гюнтер и Сю, вопреки своей прежней беспечности, стали горячо отстаивать абсолютно чуждую им идею о том, что прошлое нельзя забывать во имя будущего и тому подобное, чем недавно доводили до бешенства Сю ее родители.

Но молодых людей вежливо выпроваживали. И они махнули рукой. Стали снова кутить. А лучшего места, чем Мюнхен, для кутежей в то время и придумать нельзя было. Начались Олимпийские игры, и Мюнхен стал столицей мира, нескончаемым карнавалом.

Идет документальное кино об открытии и начале Олимпийских игр 1972 года в Мюнхене.

Чудесный праздник. Яркие краски. Беззаботные радостные улыбки.

И все это глазами нашей пары.

Финальные заплывы. Брасс. Баттерфляй. Кроль. Дистанции короткие и длинные.

Как дельфины, мелькают в воздухе атлетические фигуры пловцов в стартовых прыжках. Мощные взмахи рук.

Победители, поднимающиеся на пьедестал почета. Семь золотых медалей американца Марка Спица. Семь раз над его красивой античной головой взвивается звездно-полосатый американский флаг под звуки гимна США.

Стоя на ликующей переполненной трибуне, Сюзанна в упоении подхватывает гимн. Гюнтер с удивлением внимает ее вдохновенному голосу, ее неподдельному восторгу.

Победители сошли с пьедестала, и публика снова уселась на свои места.

Гюнтер (Сю). Откуда в тебе такой энтузиазм? Из-за Марка Спица?

Сю. Конечно.

Гюнтер. Потому что он еврей?

Сю. Потому что он американец.

Гюнтер. И при этом — еврей.

Сю. Это никакого значения не имеет. Он — американец, как и я. И я горжусь как американка. А как женщина — я без ума от его красоты.

Потом карнавал внезапно прервался. Арабские террористы захватили в Олимпийской деревне израильских спортсменов. В Германии снова запахло еврейской кровью, и прошлое, которое так хотели забыть, вернулось в своем жутком оскале.

Мы подробно, по сохранившимся документальным кадрам, воспроизведем всю трагедию, разыгравшуюся в Мюнхене, и расскажем, как вели себя в те дни Гюнтер и Сю.

Гюнтер и Сю смотрят по телевизору пресс-конференцию Марка Спица. Уже нет его знаменитой улыбки. Каменное, тяжелое лицо. Сиявшие прежде глаза словно подернулись пеплом, угасли.

Корреспондент. Что вы думаете об израильских атлетах, взятых заложниками в Олимпийской деревне?

Марк Спиц. Никаких комментариев. Это очень трагично…

А сам чуть не плачет.

Корреспондент. Вы остаетесь здесь до конца Олимпиады?

Марк Спиц. Нет.

Корреспондент. Когда вы уезжаете?

Марк Спиц. Немедленно.

Корреспондент. Куда? В Нью-Йорк? Лос-Анджелес?

К камере прорывается тренер, встает между своим питомцем и объективом.

Тренер. Не отвечай! По причинам безопасности…

Марка Спица берут в кольцо телохранители во вздутых от оружия пиджаках.

Гюнтер в гневе выключает телевизор.

Сю. Ты обратил внимание, как изменилось его лицо? Куда девался стопроцентный янки с белоснежной, как на рекламе, улыбкой?

Гюнтер. Слетела американская косметика. И в глазах появилась еврейская печаль.

Сю. Мировая скорбь, как у моего отца… и матери… И их уцелевшей родни.

Гюнтер. Но почему скорбь, когда нужны действия? И немедленно! Судьба этих людей на волоске!

Сю. А что может сделать пловец, даже олимпийский чемпион, против вооруженных до зубов безнравственных убийц?

Гюнтер. А зачем уезжать? Оставлять обреченных? Уносить ноги, спасая себя, хотя лично ему никто не угрожал. Нельзя так! Надо что-то делать! Что-то делать!

Сю. Что?

Гюнтер. Не знаю. А если бы знал, то сделал бы… не задумываясь.

Сюзанна обхватывает руками его шею, пригибает к себе его голову и нежно льнет к нему губами.

Здание в Олимпийской деревне на Коноллиштрассе, 31, где заперты заложники — израильские атлеты, ярко освещено направленными на него прожекторами.

Террорист в черной маске с прорезью для глаз появляется на балконе, держа в поднятой руке автомат.

Кордон немецкой полиции, оцепивший на дистанции это здание, невольно пятится из света в тень.

Прилипли к телекамерам операторы.

Журналисты на вытянутых руках устремили в сторону балкона магнитофоны, чтобы успеть записать звуки выстрелов, если таковые произойдут.

А чуть подальше, за спинами полицейского кордона, идет обычная для этого мюнхенского предместья вечерняя жизнь. Светят огнями и вывесками пивные, шуршат шинами, поблескивают лаком дорогие автомобили, совершают привычные для этого часа моционы по аккуратно подметенным тротуарам аккуратно одетые немцы и немки.