— Что ж, это вполне естественно в их возрасте, миссис Уотли.
За его отечески-снисходительным тоном нельзя было не почувствовать злорадства от того, что планы девушек рушатся.
Обычно, когда Джордж входил в комнату, он .сразу же находил миссис Уотли и просиживал возле нее часами, очевидно, испытывая удовольствие от ее общества, и ей как будто это тоже было приятно. Говорила преимущественно она, а он, устроившись поудобнее, задумчиво глядел на свой бокал, вертел его между пальцами и время от времени удовлетворенно хмыкал. Больше всего она говорила о своем муже, стараясь представить его лучше, чем он был на самом деле, и все в комнате замолкали, [82] слушая ее забавные истории, которые она рассказывала ворчливым тоном.
— В прошлую субботу он пришел домой, — начинала она, уставившись широко раскрытыми, удивленными глазами на Джорджа, — и что, вы думаете, он сказал? «Ей-богу, не знаю, что бы я делал без тебя, старушка. Я б с ума сошел, если бы иногда не вырывался из города глотнуть здесь свежего воздуха». А я-то ждала его, готовясь излить ему все мое возмущение. Ну что поделаешь с таким человеком!
— И вы готовы быть для него воскресным курортом, миссис Уотли? — сострил Джордж.
— Но, мистер Честер, — возразила миссис Уотли, и ее круглые глаза расширялись еще больше в на редкость глупом удивлении. — Ведь я все-таки его жена...
Однако эта видавшая виды дама вовсе не была глупой — разве могла бы она так хорошо управлять своей фермой, будь она глупа? Когда она заводила такой разговор, Джордж смеялся и спрашивал:
— Налить еще бокал?
Во время купаний в его бассейне миссис Уотли была единственной женщиной, которая не показывалась в купальном костюме.
— Я уже не в том возрасте, — объясняла она, — пусть дочери оголяются.
Вздохнув, словно завидуя им, она смотрела на девушек. Джордж тоже смотрел, но украдкой, хотя вообще его, казалось, не привлекали худощавые, мальчишеские фигуры. Бывало, в эти долгие жаркие дни, когда тридцать или сорок человек в купальных костюмах часами лежали у самой воды, жевали, пили и подшучивали друг над другом, случалось, Джордж вдруг без всякого повода раздраженно вставал и направлялся к конюшням. Там он седлал свою лошадь — ей бы тоже можно было дать отдохнуть в воскресенье, раз уж ее заставляли тяжко трудиться всю неделю, — вскакивал в седло и, мчась как сумасшедший, исчезал за холмами. Гости не осуждали его — такое от него вполне можно было ожидать. Они смеялись, особенно женщины, а когда он возвращался, говорили: «Ну, старина Джордж, знаете...»
Иногда кто-нибудь предлагал составить ему компанию, но угнаться за Джорджем никому не удавалось. Теперь, когда в долине и по склонам гор раскинулись фермы, [83] Джордж рано утром или вечерами частенько встречал всадников, — в таких случаях он здоровался, взмахнув хлыстом, приподнимался на стременах и тотчас исчезал из виду. И это тоже прощали ему. Фигура Джорджа, поджарого, сутулящегося, с резкими чертами лица, скачущего в горы с поднятым в небрежном «до свидания» хлыстом, была такой же неотъемлемой частью пейзажа, как и его дом — сверкающее белое здание, поднявшееся высоко, на горе, или объявления высотою в десять футов, развешанные вокруг его фермы: «Всякого, кто будет здесь охотиться, ждет суровое наказание».
Как-то вечером он встретил миссис Уотли одну, и, уже инстинктивно поворачивая лошадь, чтобы удрать, услышал окрик.
— Я не кусаюсь!
Заметив выжидательное выражение ее лица, он неприязненно усмехнулся и прокричал в ответ:
— Я не глупее вас, дорогая!
В следующий раз, когда его гости собрались у бассейна, она, холодно глядя прямо в глаза, напомнила ему этот случай, сказав глубокомысленно:
— Дураком можно быть по-всякому, мистер Честер, а такой человек, как вы, готов уморить себя голодом, потому что однажды объелся зеленых яблок.
Джордж вспыхнул от злости:
— Вы хотите сказать, что если бы я захотел поглядеть, то увидел бы милых очаровательных женщин, — поверьте, женщины уже говорили мне об этом.
Она не рассердилась, только казалась искренне удивленной.
— Это даже серьезнее, чем я думала, — заметила она дружелюбно и стала говорить о чем-то другом, как обычно, немного кривляясь.
Секрет раскрылся в один из дней, когда гости собрались у бассейна. Конечно, и раньше подозревали, что под этим кроется, но, как и на прочие чудачества Джорджа, смотрели снисходительно. И в самом деле, его друзья отнеслись бы к случившемуся так, будто это не имело значения, если бы не поведение самого Джорджа.
Стоял один из тех очень теплых декабрьских дней, когда дождь готов хлынуть в любую минуту. У фермеров рассада табака в парниках была готова к высадке, и их [84] больше интересовало небо, обложенное тяжелыми, темными тучами, чем отличная еда, вино и прелести женщин. Из-за холмов доносились раскаты грома, воздух был накален и наэлектризован. И люди, сидящие у бассейна под бамбуковыми деревьями с неподвижно висящей листвой, тоже были напряжены из-за долгого ожидания; ведь в последние недели перед тем, как должны пойти дожди, приходится туго, особенно в тех местах, где так неопределенно начало сезона дождей.
Джордж сидел на камне одетый. Он всегда одевался сразу же после купанья. Остальные еще лежали полуголые. Заметив, что все подняли головы и со скрытым любопытством смотрят куда-то мимо него, в сторону деревьев, Джордж повернулся и посмотрел тоже. У него вырвалось восклицание, подчеркнуто спокойно он сказал «извините» и поднялся. Все смотрели, как он шел через сад, потом мимо увитых плющом скал, туда, где в вызывающей позе, положив руки на бедра и слегка раскачиваясь, словно собираясь танцевать, стояла молодая туземка. Она стояла, потупив взгляд, с горделивой застенчивостью туземной женщины, и не подняла глаз даже тогда, когда Джордж остановился перед ней и заговорил. Ни по жестам, ни по его лицу нельзя было понять, о чем он говорит; но вот девушка помрачнела, передернула плечами и пошла обратно к поселку, который виднелся между деревьев с милю отсюда, за гребнем большого холма. Она шла, волоча ноги, и размахивала руками, небрежно дергая траву; вид ее красноречиво говорил, что уходит она не по доброй воле; было ясно, ею руководят не только чувства, но и желание показать свои чувства. Долгий многозначительный взгляд, брошенный на белых через голое плечо (на ней было платье, какое носят туземки, стянутое под мышками), можно было понять по-разному. Но никто не захотел толковать его. Все молчали; когда Джордж вернулся, каждый внимательно что-нибудь разглядывал: небо, деревья, воду или же свои ногти. Он окинул их быстрым взглядом, без всяких объяснений сел на прежнее место и взял свой бокал. Отпив глоток, он возобновил разговор с того самого места, где прервал его. Гости торопливо подхватили, и через минуту разговор стал общим, хотя теперь каждый взвешивал и обдумывал слова: как будто за ними следил невидимый наблюдатель, который стоял поодаль и, хихикая, выкрикивал: «Браво! Ловко сработано!»
[85] Они так и не выдали готового вот-вот прорваться чувства раздражения, которое вызывал у них Джордж. Только женщины стали заметно язвительнее; но снисходительная улыбка Джорджа так задевала их собственное достоинство, что к вечеру, когда все собрались разъезжаться (к ночи польет дождь, завтра надо рано вставать и целый день сажать рассаду), взаимоотношения были такими, как всегда. Больше того, Джордж не сомневался, что о нем будут говорить или по крайней мере думать: «Ну, это ведь Джордж! Ему все дозволено!»
Но для самого Джорджа этим дело не кончилось. Он очень разозлился. Когда гости ушли, он вызвал к себе Смоука. Уж это одно говорило, как сильно он раздражен, ведь он взял себе за правило не беспокоить рабочих в воскресенье.
Девушка была дочерью Смоука (или внучкой, Джордж точно не знал), и все было устроено — другого слова не подберешь, зная отношение Джорджа к подобным вещам, — довольно-таки просто. Только раз Джордж и Смоук заговорили о ней: вскоре после того, как однажды девушка встретилась Джорджу на дороге, когда он возвращался домой с купанья. Тогда Смоук без упрека, но твердо заявил, что появление ребенка-метиса было бы нежелательным для его племени. Джордж так же дружески ответил, что он обещал уже — ребенка не будет. Старик вздохнул — он понимает, сказал он, у белых людей есть для этого средства. На этом разговор закончился. Девушка приходила к Джорджу, когда он посылал за ней — два или три раза в неделю. Она обычно появлялась после ужина и уходила на рассвете с горсткой мелочи. Джордж заметил, что она предпочитает несколько мелких монет одной крупной, и всегда держал для нее под носовыми платками монетки в шесть и три пенса. Такая наблюдательность говорила об известном расположении к ней, о внимании к ее желаниям, особенностям характера. Ему нравилось доставлять ей удовольствие такими мелочами. Недавно, к примеру, когда он был в городе и зашел в кафрскую лавчонку купить своим слугам фартуки, он решил подарить ей косынку и притом такого цвета, какой ей нравился больше всего. А однажды, когда она заболела, он сам отвез ее в больницу. Она же не боялась иногда обращаться к нему с просьбой сделать что-нибудь для ее семьи. Так продолжалось лет пять.
