Включил компьютер: дела, увы! — дела.
Тут приоткрылась дверь, и сквознячок, и запах французской парфюмерии, и голос Нинель Лисокиной:
— С утра уже, как пчелки? Привет, мальчики. Ну, молодцы, ничего не скажешь. А между прочим, объявлен итог конкурса.
Владимир Иларионович улыбнулся:
— Информационники наши, как всегда, впереди планеты всей.
Лисокина поиграла бровями, мол, о да, не спорю, мы — такие, улыбнулась и сообщила:
— И победил некий Мешантов.
Нинель шагнула к столу Шмакова:
— Шмак, он — кто?
Шмаков молча пожал плечами.
— Шмак, ну, вспомни. Ты же у нас… Да, Владимир Иларионович! — Нинель стремительно развернулась от стола Шмакова. Высокая, стройная, сделала шаг и склонилась к Першину:
— Говорят, открытие Бабицкой? Неужели — правда?
Шмаков хмыкнул, и Першин улыбнулся: ожил! И сказал весело:
— Правда, правда, чего только не бывает в этом мире. Вы, женщины, такие непредсказуемые, — и добавил с легкой грустинкой: — Правда!
Нинель грусти его не заметила, продолжала с прежним напором:
— Он что — ее ближайший родственник? — дунула на упавшую на лоб прядь, затем вскинула голову, и ворох рыжих волос взметнулся вверх и, пройдясь по щеке Першина, упал на спину Нинель. — Или он — ее последняя надежда на личную жизнь?
Шмаков хмыкнул, а Першин улыбнулся:
— Не знаю. Не думаю. Хотя вы, женщины, такие загадочные… — И добавил тоном серьезным: — Одно неоспоримо: премию присудили справедливо. Достойному.
— Ну, странны дела твои, Господи, — сказал Нинель.
— Да уж! — буркнул Шмаков.
Лисокина стремительно шагнула к дверям. На миг остановилась:
— Да! Совсем забыла. Шеф собирает. Желает снабдить очередной ценной установкой.
Стукнула дверь, и фрамуга захлопнулась, и взметнулись листы бумаги на столе Шмакова.
* * *
В светлой длинной шубе из хвостиков норки, в темной норковой шляпе с полями, в черных сапогах на высоких каблуках невысокая Фаина Сергеевна ощущала себя дамой высшего круга.
Морща носик, она гордо задирала голову и требовательно поглядывала в просвет между головами плотно стоявших перед ней и досадливо морщилась уже вся, чувствуя, как ее элегантная, пушистая, дивная шляпа трется о чье-то грубое плечо.
Как и водится, после транспортной паузы к остановке подошло сразу три машины. Одна вообще шла не туда, и Фаина Сергеевна глянула на нее с гневным укором, второй автобус, муниципальный, был черен от пассажиров, и к нему сразу устремилась с остановки людская масса. Коммерческий покорно ждал, раскрыв переднюю дверь, и в дверь были видны два свободных места. И какая-то девица (так себе, ничего особенного), задрав головку в шляпке (и шляпка — так себе; норковая, с полями — но ничего особенного) неторопливо шагнула со скучающим видом к тем дверям. И явно медлила, наслаждаясь взглядами остальных, что, впрочем, смотрели отнюдь не на нее, а на дверь переполненного муниципального. Одна Фаина Сергеевна умела замечать все, ну, потому она и…
Фаина Сергеевна гордо дернула плечиком, выше вскинула голову и, довольная и собой, и своим решением, шагнула вслед за девицей в уютной салон
* * *
Прошу, послушай…
Ты красива…
Слова, слова слова…
Сияние светильников, звуки оркестра, шелест дорогих тканей, блеск аксессуаров, звон бокалов, запах праздника — банкет был в расцвете. Или, как говорят сегодня: тусовка.
Нет, — поморщилась Фаина Сергеевна, — ту-сов-ка — словно пихнули пару-тройку раз в бок кулаком в автобусе или в магазинной очереди. То ли дело: банкет, звучное «а…». Да «ба!» — и все сказано.
От нарядной группки у окна с золотистыми жалюзи отделилась черная фигура, и Першин, чистенький, прилизанный (скучный все-таки субъект), подплыл к Фаине Сергеевне своими бесшумными шажками.
— Фаина Сергеевна, — замурлыкал, принимая из рук Бабицкой шубу и семеня к гардеробной. — Мои поздравления. Вы одна?
Першин перекинул шубу через перила, милостиво кивнул гардеробщику и оглянулся, скользнул медленным взглядом по залу, словно собирался по наитию узнать в массовке героя дня. Не узнал, склонился к Фаине Сергеевне в полупоклоне (клоун заторможенный), взял под ручку, посеменил к колонне, не переставая ворковать:
— Героиня наша пред нами. А герой?
И за сладкой улыбочкой — горькое терзание. Да и как ему, Першину, не терзаться, он же у нас — эталон, экспонат музейный, подчехольный, а тут — такой облом (нет, — поморщилась Фаина Сергеевна, — не стоит так засорять свою лексику), тут такой… так и хочется сказать: отпад. (Пора прекращать смотреть телевизор, иначе…) Да! Вот! Абдикация. И Фаина Сергеевна снисходительно улыбнулась поверженному идолу и ответила вопросом:
— Как? Вы без тени, жуткой и мрачной?
Владимир Иларионович едва ни рассмеялся: Фаина имела несносную привычку употреблять термины, значение которых помнила смутно, но ее определение Шмакова было великолепно: просто, кратко и точно.
Шмаков приходил на подобные мероприятия как бы исключительно ради его, Першина, довольства и за весь вечер не отставал ни на минуту ни на шаг. Причем Шмаков никогда не шел и не стоял рядом, как другие партнеры, поглядывая и переговариваясь, он всегда был в полушаге от Першина и мог за весь вечер не произнести — нельзя сказать: ни звука, потому что Шмаков хмыкал постоянно, но — ни слова.
На этот раз Шмаков буркнул, что не пойдет, с особой угрюмостью, и Владимир Иларионович настаивать не стал: не слишком уютно разгуливать жалким оборвышем в компании разодетых людей (хотя иные, что Шмакова не знали, принимали его потертые джинсы за особый шик, за манеру a la сладкий Запад), да и успех немолодого никому не известного автора не добавил Шмакову уверенности и желания бороться и создавать (как рассчитывал Владимир Иларионович), напротив, Антон последние дни выглядел больным.
Першин вздохнул. И вновь оглянулся: однако ж, где герой?
— Истинный талан всегда скромен, — сказала Фаина назидательно, но Першин не засмеялся, ответил искренно:
— О, да! — но тут же вновь обвел глазами зал, желая узнать незнакомца по особым признакам таланта, и улыбнулся своим мыслям: все-таки поступки создают человека. Протекция неизвестному и достойному автору подействовала на Фаину магически, она почти перестала нести пышную ересь, и суждения ее стали хоть и не особо оригинальны, но справедливы.
— И все же — премия, теплые слова, аплодисменты зала, улыбки, — Першин вновь склонил голову перед Фаиной Сергеевной, улыбнулся) милых дам. «Не продается вдохновенье…» — и сам над собой усмехнулся: всего минут десять пообщался с Фаиной и заговорил штампами.
— Не каждому доставляет удовольствие сидеть в президиуме перед залом, демонстрируя, каким образом он зевает и чешет отдельные части лица и туловища, — поджав губы, произнесла Фаина, и Владимир Иларионович вновь едва не рассмеялся: в президиуме они с Фаиной, как правило, сидели рядом. Чесались по-разному, тут он спорить не станет. Да он, вообще, спорить не станет. Першин улыбнулся, взял Фаину под локоток:
— Фаина Сергеевна, голубушка, не томите. Он решил сесть в зале? Ну, покажите глазами, намекните — кто? — спрашивал, вновь и вновь обводя глазами зал.
— Не знаю, — неохотно ответила Фаина Сергеевна.
— Ну, голубушка, ну… Как не знаете? Вы с ним не встречались? И он не примчался к Вам с букетом алых роз? — Першин, перестав поглядывать в зал, смотрел с недоверием на Бабицкую.
— Он ведет себя достойно, — вскинув голову, заявила Фаина Сергеевна и устремилась навстречу Лисокиной, что, порхая от группы к группе, оказалась в нужное время в нужном месте.
* * *
Зал гудел, шумел, праздновал.
И вот прелюдия завершена. Гаснут улыбки и смешки, как огни под сводом театра, все идут в конференц-зал, и вступительная часть, нудная, длинная, протокольная.
И — наконец-то! — оглашение лауреатов. Премия третья, вторая, поощрительная, от спонсора, от того, от этого. Зал любезно хлопает, снисходительно улыбается — лица все знакомы и неинтересны. И…
— …Анисиму Борисовичу Мешантову за роман «Уход старика»! Номинация Фаины Сергеевны Бабицкой!
И Фаина в президиуме подросла на глазах, как волнушка после грибного дождя.
И зал зашумел, заулыбался, зашевелился — все оглядывались: кто встал? где?
Встали самые любознательные и демократичные, что без церемоний хотели первыми увидеть того, ради кого зал и собрался, чтобы однажды, лет так через дцать, сказать внукам задумчиво: «Когда я…»
Однако, где же Мешантов?
Мешантова в зале не было.
И Першин подумал о Шмакове: первый раз Антона не подвело чутье. Такую оплеуху он все же не заслужил. Конечно, можно заболеть, можно улететь на Камчатку или на Канары. Конечно, автор имеет полное право получить премию келейно, в бухгалтерии. Или по почте. Но! Конкурс — престижный. Премия — первая. Мечтают — сотни. И сотни пришли его чествовать. Должен был объявиться! А он — телеграммы не прислал поблагодарить жюри и зал.
