Тем временем мы, прогуливаясь, дошли до желтой стены и свернули влево, на широкую дорожку, которая следовала изгибам нашей ограды. Здесь Прейзинг несколько оживился. Он взмахивал руками и пританцовывал на ходу, прытко исполняя шажок за шажком.
— Саида дважды крепко выругалась, — продолжал он рассказ, — такого я никак не ожидал. Раз по-английски, другой раз по-французски, однако в буквальном переводе оба выражения содержали сходный смысл. Да, и она вышла из машины. Мы с ассистентом последовали за ней.
Прейзинг и его спутники встали у открытых дверей автомобиля. Сразу же ударила в голову палящая жара. Над горячим асфальтом, над убитыми верблюдами воздух трепетал, как будто в нем проявилась присущая звуковым волнам вязкость. Мерцающая визуализация возбужденных голосов, предсмертного верблюжьего стона. Наказав Прейзингу не отходить от машины, Саида плечо к плечу с ассистентом решительно направилась к месту сумбурного происшествия. И тут грохот одиночного выстрела перекрыл шумную разноголосицу. Увидев, как ассистент рывком повалил Саиду наземь, Прейзинг и сам проворно, как мог, запрыгнул на прохладную кожу заднего сиденья и захлопнул за собой дверь. Слышались приглушенные возмущенные возгласы из автобуса, громкие выкрики солдат. Затихли только стоны издохшего верблюда. Все ружья обратились в сторону того, кто за спинами других всадил пулю между вытаращенными верблюжьими глазами, выстрелом из карабина прекратив страдания животного.
Поспешно поднявшись на ноги и отряхнув элегантный брючный костюм от пыли, Саида включилась в дискуссию. Прейзинг, оставшись в машине, следил за развитием событий с безопасного расстояния. Саида быстро взяла дело в свои руки. Прейзинг констатировал, что и в пустыне, точно как на улицах столицы, она умела выказать и прирожденное достоинство, и благоприобретенную властность.
— Шум, гам и суета, да еще и не без агрессии, — с очевидным неодобрением продолжал повествование Прейзинг. — И конца не предвиделось, как не чувствовалось и малейшей попытки прийти к соглашению. Что ж, спор в этой части света обладает иной значимостью. Диспут развертывается по совершенно иным правилам. Только не пытайся вмешаться! Безнадежно, уверяю тебя, ты непременно выскажешься невпопад. Есть в этом нечто, осмелюсь сказать, соревновательное. Дебаты ради дебатов. И не пробуй предложить им: послушайте, не горячитесь, решим дело миром! Они ведь только и хотят разгорячиться, распалиться.
Обеспокоенно взглянув на меня, он продолжил:
— Лично я лишь впадаю в уныние от этих жарких споров. Ни к чему они не приводят. Вот я и попросил водителя передать мне номер Financial Times, который лежал на приборной панели.
Газета освещала одну лишь тему, то есть неожиданную новую вспышку финансового кризиса (разумеется, в свете более чем затруднительного положения Англии), каковой разразился по причине краха Королевского банка Шотландии, где правительство с самого начала банковского кризиса удерживало более восьмидесяти процентов доли, и каковой в течение суток привел к внутреннему — ах, да что я говорю! — к международному хаосу, поскольку вследствие данного кризиса резко пошатнулась Lloyds Banking Group, а в этой банковской группе правительству принадлежат более семидесяти процентов акций, к тому же названные институты были — очевидно, без ведения правительства — повязаны между собой общими вложениями в нежизнеспособные ипотечные кредиты Бангалора и Малайи, так что аналитики ведущих газет сообща выразили уверенность в том, что английское правительство никак не в состоянии обеспечить страхование вкладов своих граждан. Логическим следствием данного анализа явился беспрецедентный штурм всех до единого банковских отделений в Соединенном Королевстве. Газета, которую я держал в руках, поместила фотоиллюстрацию, запечатлевшую один из филиалов банка в Ильфракомбе — городке, памятном мне по тем каникулам в далекой юности, когда я объехал на велосипеде графство Девон, исключительной своей безмятежностью, — так вот, в сравнении с иллюстрацией та сцена с мертвыми верблюдами и вздорщиками, что я наблюдал за широким лобовым стеклом внедорожника, представлялась идеалом мира и гармонии. Человек превращается в зверя, когда дело доходит до его сбережений.
А там стрелок давал прочувствованное показательное выступление. Пав ничком на замолкшее — ибо наконец испустившее дух — животное, он издал вопль не менее громкий и душераздирающий, чем сам верблюд. Ладонью он разгладил верблюжьи веки с женственными ресницами, закрыл широко расставленные и уже окончательно потухшие глаза. С достоинством он поднялся, шагнул к следующему трупу, повергся ниц, испустил жалобный вопль, а вслед за тем прикрыл верблюду глаза. Этот ритуал он повторил с каждым животным, до самого последнего, и не пожалел на это времени. У Прейзинга перехватило дыхание, его объяла глубокая печаль.
Покуда Прейзинг читал газету, водитель присоединился к остальным, оставив его в одиночестве.
— Обстоятельство, в ту минуту для меня весьма благоприятное, — пояснил Прейзинг, — ибо смятение, подобное тому, что овладело мною, заставляет стыдиться посторонних.
Водитель Саиды вместе с шофером автобуса обошел жестяного слона кругом, с видом профессионала осмотрел помятую решетку радиатора, вяло попытался передвинуть ближе к месту повисший бампер, а вдвоем они даже попробовали высвободить окоченевшую, торчащую прямо в небо верблюжью ногу. Обменявшись затем несколькими словами с Саидой, водитель вернулся к машине. Тяжело дыша, он занял свое место за рулем.
— Мне вовсе не свойственно, — говорил Прейзинг, — вмешиваться в чужие дела, однако горе и боль погонщика верблюдов тронули меня настолько, что я оказался не в состоянии соблюдать подобающую дистанцию и хладнокровие перед лицом этих смутных, мне все еще непонятных и совершенно чуждых событий, потому я и попросил водителя, кстати превосходно владевшего французским, разъяснить мне происходящее на дороге. Тот сообщил, что вся эта история до крайности неприятна, хотя погонщик сам виноват в своем несчастье, не зря же строжайше запрещается перегонять верблюдов по шоссе, а шофер автобуса, минуя вон ту вершину, увидел караван слишком поздно. Саида разгневана до предела. С одной стороны, автобус принадлежит Ибрагиму Малуку, кузену Слима Малука, а хозяин верблюдов вряд ли имеет страховку, с другой стороны, пассажиры автобуса — это гости из отеля месье Малука, и теперь они опоздают на авиарейсы домой, что впоследствии омрачит для них пережитую радость от пребывания в оазисе Чуб. Однако еще хуже то, что другие гости в оазисе сейчас понапрасну ждут оплаченной ими прогулки по пустыне, ибо караван как раз и находился на пути к отелю, а теперь нет никакой ясности в вопросе о том, кто в ближайшие дни возьмет на себя катание туристов на верблюдах.
Оба они глядели на дорогу, где верблюдов уже начали оттаскивать за ноги с проезжей части, а их владелец, усевшись в самой пыли и раскачиваясь всем телом, закутанным в белую ткань, безучастно наблюдал за происходящим.
Le pauvre, il est ruiné. Complètement[3]. Никогда ему не встать на ноги — таково было мнение водителя. Разом потерять всех верблюдов. Все средства к существованию. Источник дохода всего семейства. Complètement ruiné.
Прейзинг поинтересовался, какова же стоимость одного верблюда.
— Одиннадцать или, может, двенадцать сотен франков. Умножить на тринадцать.
Прейзинг произвел подсчет. Четырнадцать-пятнадцать тысяч. Получается, от этой суммы зависит жизнь погонщика, существование всей его семьи. Прейзинг полностью утратил самообладание.
— И вот в пыли передо мной сидит этот человек и оплакивает своих верблюдов, всю свою жизнь и пятнадцать тысяч франков. Пятнадцать тысяч — та самая сумма, которую Проданович однажды с гордостью назвал мне в связи с отчетной пресс-конференцией. Мой доход в компании. Пятнадцать тысяч франков ежедневно. Только за счет собственной доли. Не учитывая жалованья генерального директора, не учитывая других видов долевого участия, а также принадлежащей мне недвижимости и всего того прочего, что приносит прибыль. Пятнадцать тысяч франков в день, а этот человек из-за них разорен. Что же остановило меня, отчего я не открыл дверь машины, не подошел к нему и не дал ему денег на покупку новых верблюдов? Что же остановило меня?
Понятия не имея, что же его остановило, отчего он не вышел из машины и не дал тому человеку денег, в одном я не сомневался: причины он назовет мне тотчас. Прейзинг всегда находил обоснование для бездействия.
— Два обстоятельства, — заявил Прейзинг. — Проданович и Саида. Разве не сочла бы Саида подобный жест со стороны гостя личной обидой? Неподобающим вмешательством? Не тот ли человек, по отношению к которому я решил было проявить великодушие, своим безрассудством доставил ей столь многие неприятности? Что за впечатление сложится, если именно за это он будет мною вознагражден? Деликатная ситуация требовала более глубокого осмысления. И тут я вспомнил ежегодные заседания нашего благотворительного комитета под председательством Продановича: один процент прибыли мы жертвуем на проекты помощи нуждающимся и поддержку культуры. Но Проданович из года в год отказывается перевести в Африку хотя бы один-единственный франк. Этот континент, дескать, утопает в нашем попечительстве. Африка из-за наших субсидий лишилась дееспособности. Пусть африканский континент сам вытащит себя из болота за ушко сапога! Впрочем, как мне помнилось, Проданович имел в виду Африку к югу от Сахары. Но разве это не относится и к Тунису? Разве своими деньгами я не лишил бы дееспособности того человека? Не отнял бы у него возможность самостоятельно выбраться из нужды и, расправив грудь, собственными силами строить будущее? Правда, одного вида его трясущихся плеч мне хватило, чтобы понять: в этом случае помощь поистине необходима. И что там Проданович. И что уж за опасность подвести Саиду. Ничего мне это не стоит, я в состоянии почувствовать разницу. Итак, я принимаю решение. Разумеется, в кошельке у меня нет пятнадцати тысяч франков, а уж тем более — двадцати шести тысяч тунисских динаров. Пусть он просто запишет мне на листке номер счета для перевода этой суммы, не так ли? Но есть ли у этого человека банковский счет? Может, мне отправиться вместе с ним на ближайший верблюжий рынок и попросту купить ему тринадцать верблюдов? Вот только принимают ли к оплате на тунисском верблюжьем рынке кредитные карточки?
