— А что вам еще делать! — наседал Виктор Олегович уже в азарте.
У нас и правда ничего другого на сегодня не было. И было очевидно, что мы уже никуда не нацелимся. Разве что по домам... К телевизору... А рыбная ловля сорвалась уже с утра (ветер на улицах все завывал).
Приободрился, приосанился даже Вась-Василич, тот самый старикан, что тоже целил в долгожители, но своеобразно... По-тихому... Тот, что в будущее глядел постно, скромно, еще и униженно. Да, мол, последние денечки.
— Как поживаю?.. А плохо! Плохо поживаю! — жаловался Вась-Василич, уже с порога, едва вошел, отгоняя ладонью наш дешевый сигаретный дым.
И руку пожимал слабенько, еле-еле:
— Опять нездоров... Опять бок ноет.
— Перестань!
— Чего «перестань»? Тебе хорошо... Ты-то, мордаш, еще долго протянешь!
Или так:
— Вам хорошо. Вы прямо как добры молодцы!.. А у меня опять печень. Вот-вот дам дуба! А почки что вытворяют!
Нищенским и осторожным нытьем он явно замаливал своего божка, припрятанного где-то в высях. В высоких белых облаках... Он как-то сложно хитрил с Ним. Но не с нами. Мы-то его знали как облупленного.
Так что теперь, при секс-сговоре, Виктор Одинцов не упустил случая озаботиться (с ухмылкой):
— Вась-Василич!.. Тебе-то как?.. Не во вред ли молодая красотка будет?
— Не думаю, — посерьезнел Вась-Василич.
— А почки?
И, не дав ответить, Виктор убежденно заговорил:
— Почки — солдаты. Ты, главное, сам должен быть в себе уверен. Если ты уверен... Если ты — на все сто уверен... Тогда и твои солдаты, как один, будут стоять насмерть!
Виктор Олегович Одинцов знал, как жить жизнь. Знал, как ее продлить. Он не хотел больше о почках и прочих бедах Вась-Василича. К чертям почки!.. Он говорил о женщинах. Женщина — вот чудо. Женщина — вот импульс! Именно женщина длит нашу жизнь...
— Ну что?.. Звоню? — И Виктор Олегович поглаживал телефонную трубку, уже предвкушая.
Похохатывал и поддразнивал:
— Сейчас она придет... Та девица... Моло-оденькая!.. А?
Однако же его собственная жизнь не продлилась. Увы... Женщины, как видно, запоздали. Женщины недодали Виктору свой импульс. Или, быть может, женщины не самым решающим образом влияют на долгий век. Загадка!.. Так или иначе, Виктор Одинцов пережил своего тезку Виктора Сушкова всего на полгода. Но все-таки — в шестьдесят девять. Умер он от сердечного приступа. В метро.
Ту девицу звали своеобразно — Алехандра, и была она за пятьдесят (не про возраст, конечно, а про доллары). Нам же надо было за двадцать.
Славненькая, ладненькая, из Сумской области... Ослепительно голые, манящие южным загаром коленки, хороша, очень хороша! — но какие крутые (для нас) деньги!.. Нас возмутило... Вась-Василич даже вышел из себя!.. К чему такая дороговизна! К чему это латино-московское имечко? Нам не надо... Долгожители не тщеславны! Наша эстетика скромна!..
А парень-поводырь, что ее привел, Сема или Вова (не помню), все улыбался и оглаживал девицу. Поощрял нас сначала словом — а затем делом. Положив руку ей на шею и простецки принагнув, поставил Алехандру в боевую позу... К нам задом... И тут же задрал ее короткую юбчонку. Там уже не было ничего. Вернее сказать, там было все.
Он послюнявил указательный палец и все еще с улыбкой объявил нам:
— Фокус.
И провел пальцем. Как художник кисточкой... Провел пальцем сверху вниз по сомкнутым губам (пока что по сомкнутым, так это понималось). Надо сказать, провел он нежно. Мог обжечься. И руку сразу убрал... И чудо случилось.
Парень прищелкнул пальцами:
— Фокус! — и как раз при щелчке губы раскрылись.
Девица стояла согнувшись. Спокойно стояла... А ее раскрывшееся лоно было как само по себе. Как рот. Как губы, прираскрывшиеся в жажде. Пересохшие, они хотели. (Нас потрясло. Долгожители онемели.)
Двое из нас стояли, разинув варежки, а третий — это я — крепко держался руками за стол.
Припозднившиеся, начавшие стареть еще при коммуняках, мы, понятное дело, оказались вдруг сильно смущены. Имели свои белые пятна. Пробелы... В недомашнем сексе... Никогда не видели, как дверца открывается сама собой. Много чего не видели.
Конечно, время рвануло, и теперь мы наверстывали. Но наверстать — не значит догнать... Мы проигрывали и этому сопляку Вове. И его Алехандре. И тут уж ничего не поделаешь... Зато у нас взамен кое-что впереди. Зато какой плюс у нас в будущем! Имеется в виду отдаленное будущее. Нет же ни малейшего сомнения, что малогрешному (малогрешившему) нашему поколению зачтут на небесах. Уж точно в плюсах... Если бы еще не воровство!.. Вдоль и поперек по жизни.
Если бы не разного рода и качества воровство, большинство из нас, «совков», попало бы в рай легко. Мы просто созданы для рая... Вышколены... Большинство из нас, убежден, оказалось бы в раю сразу и прямым ходом, без проверки на дорогах. Даже без собеседования.
Онемели — а вертикальная маленькая дверца еще на чуть открылась. И ждала. (Тут и подумалось о рае. О пропуске в рай... Вот оно.) Мы смотрели. Онемели и смотрели. Мы даже слюну не глотали. Я же говорю: без собеседования. Золотые и серебряные медалисты!
Нам ударило в голову. Нам что-то там отшибло. Жаль, конечно, что ничего перед этим не выпили. Ни глотка... Хотелось же выпить, еще как хотелось! Но Виктор за нас боялся и загодя выпить не дал. Такой предусмотрительный. (Вино, мол, расслабит.)
А парень тут же джикнул молнией на своих блеклых джинсах, вынул и ей вставил. Прямо на наших глазах.
— Ну что? — сказал он.
Сделав три-четыре движения, он вернул эротическую картинку на место. Он ведь только демонстрировал. Напомнил. Возможно, он думал, что мы подзабыли. Он еще и еще глянул на нас: все ли понятно?.. Затем деловито кашлянул... И первоначальную картинку наконец убрал, распрямив девицу. Но юбчонку ей не опустил. Жопка так и сверкала.
Еще секунду они стояли рядом и спокойно ждали. И только тут, одернув юбку, она повернулась, и мы могли увидеть ее холодноглазое лицо.
— Нет. Пятьдесят это дорого, — еле выговорил Виктор Олегович Одинцов пересохшими губами.
Мы молчали. Мы дышали. (Мы слышали дыхание друг друга.)
Парень и девица направились к дверям:
— Идем-идем, Алехандра! Эти мудаки окаменели дня на четыре. Представляешь, какие у них сейчас члены!
В дверях он обернулся:
— Вам что — копеешных привести?
Виктор Одинцов покачнулся, удерживая равновесие. И вдруг оперся рукой о стол... Бледный, он, однако, повторил прежнее:
— Двадцать — потолок. Не дороже.
Парень хмыкнул:
— Ладно. Через часок... Но едва ли... Если получится такую найти — звякну.
