Архитектор отеля не поскупился на площадь для ванны в комфортабельном люксе и серьезно отнесся к её отделке. Кафель тонов топленого молока с египетским орнаментом дополняла сантехника смоляного окраса, подчеркивающего изящество линий. Из потаенных отверстий в потолке и нишах светили скрытые лампы, концентрируя лучи на интересующих клиента точках. Сейчас яркий свет сосредоточился на месте отправления естественных потребностей, напоминая о прозекторской и пиршественном столе одновременно. На взгляд художника психоделика освещение и цветовая гамма пространства на редкость удачно способствовали вдумчивому истреблению плоти. Темная душевая кабина в глубине и овальная черная ванна вся в блестящих хромированных причиндалах на сумеречном дальнем плане образовывали таинственный и порочный со всех точек зрения фон, навевавший мысли об изнеженности нравов, вакханалиях и крутых садо-мазохистских утехах. Центром композиции являлся массивный унитаз, из которого, как сливочные полушария из вафельного рожка, выпирал обнаженный мужской зад, откровенно оголенный и расположенный с издевательским бесстыдством. Из анального отверстия, как бы политого клюквенным сиропом, торчало нечто веероподобное, оказавшееся при более пристальном рассмотрении скрученной в трубку книгой, той самой, с которой содрали твердый переплет. Струйки крови стекли по белым дряблым ляжка к скомканным у колен брюкам, пропитали качественную бежевую фланель и образовали на плитах кафеля лужицу, похожую очертаниями на плакатный профиль Ильича.
— «Пишем по черному белым, ручками пишем и мелом, пишем по черному алым, — обычной мокрухи мало!»… Извините, Никита Сергеевич, на нервной почве вырвалось, — смутился изрыгнувший четверостишие капитан. — Красное на бледном мраморе — красиво. Таинственная, мимолетна красота… Красота по прозекторски.
Полковник с укором покачал головой, выражая уже несколько раз высказанную в адрес Пахайло мысль: психопатов в помощниках он не держит. Пахайло обещал исправиться, но пока, видимо, не получалось: нес в стрессовых ситуациях такую хренотень, что хоть в Кащенко прописывай.
— Не спал, два часа здесь обстановку анализирую. Виноват. Прошу, Никита Сергеевич, пройти в соседнее помещение, — стройный, начитанный капитан отступил, выпустив начальника из туалета и прочно скрыв дверью удручающую картину.
Любого постороннего наблюдателя, не принадлежавшего к клану иллюзионистов и ухитрившегося не рухнуть в обморок при осмотре места преступления и особенно жертвы, мучил бы вопрос — как удалось преступнику втиснуть голову и плечи крупного мужчины в довольно узкий слив унитаза. Полковника и капитана это загадка явно не волновала.
— Личность выяснена? — поинтересовался Очин.
— Сомнений нет — фрагменты тела принадлежат владельцу люкса господину Хендрику Коберну. Переводчица опознала по генеталиям. Голова и грудная клетка, естественно, отсутствуют, — доложил без лишних эмоций капитан.
— «Арт Деко», забадай его в душу! Двери, замки, окна, следы? полковник сплюнул, но рот опять наполнился слюной.
— Ничего. Кроме… Ну вы обратили внимание: на стене кровь словно тряпкой размазали. И только в отдельных местах, — капитан что-то отмечал в блокноте.
— А в соседнем номере похожие следы, — подхватил полковник, в бешенстве осознавая, что весь набор отмеченных деталей ни к какой удобоваримой версии его не приводит.
Мужчины покинули люкс и направились в предусмотрительно подготовленную для работы начальства служебную комнату администратора.
Сотрудники того дома, для которого важнее всего погода в государстве, действовали четко — по уже сложившейся схеме. По этой же схеме в изящно обставленном кабинете присутствовали ещё два человека из смежных департаментов, принимающих участие в расследовании аномальных ситуаций. Благоухал свежесваренный кофе, на столе имелись коньяк и нарезанный кружками лимон. Опытны путем удалось определить, что именно эти вкусовые и обонятельные ощущения успешнее всего перебивали приставучую смесь запахов каловых масс, размятой парной печени, почек, прочих истерзанных органов брюшной полости и свежей человеческой крови.
— Убедились, Никита Сергеевич? — осведомился секретный смежник, проходивший под именем Севан — от номера пять по-английски, но с привычны армянским произношением, отчего в его яркой бендеровской внешности улавливались кавказские настроения.
— Лично в детали не вдавался, верю вам.
— Почерк тот же, что с Векслером и Лоран Дженкинс, — капитан Пахайло ловко разлил кофе из приготовленного на сервировочном столике кофейника. Вопросительно задержал над чашкой шефа горлышко коньячной бутылки. Получив одобрительный кивок, хлестнул ровно пятьдесят грамм.
Брюнет от смежников снова подал приятный, спокойный голос:
— Увы, как я и предполагал убийства, начатые в доме менеджера компании «Софвеарт» в декабре прошлого года продолжаются. В январе последовал английский правозащитник Векслер из Эдинбурга в отеле «Савой» и, наконец, этот… Случилось самое неприятное — из всех городов мира эпидемия выбрала Москву.
— Могу отметить ещё одну очевидную деталь: действие перенеслось на литературный фронт, — капитан Пахайло распахнул блокнот. — Мистер Коберн известный критик, фигура одиозная и неоднозначная. Прибыл в Москву из Лозанны позавчера по линии Пенклуба на церемонию вручения премии имени Батайля. Сегодня утром, после выявления лауреатов и присуждения премий произнес в кулуарах весьма критическую речь в адрес наших мастеров концептуализма. Особо неприязненным был его отзыв в отношении господина Воронина и отдельных произведений Ер. Орфеева, классифицированных как «авангард третей свежести» и «конъюнктура постваучерной эпохи». Вот у меня тут выдержки из стенограммы… «Искусственно подогреваемая допингами тяга к жестокости и патологии могут стать предметом продажи на рынке протухающего концептуализма и способны принести далеко не бесталанным подельщикам крупные барыши. Но эти, условно говоря — писатели, не способны оставить следа в той сфере, которую принято называть литературой, кроме одного смердящего зловония… Бизнес, который воняет… Коньюнктура клоаки…» и так далее и тому подобное — не лестно и, думаю, далеко не объективно. Ну, вы сами ознакомитесь со стенограммой. Вечером в ресторане отеля состоялся банкет, во время которого Коберн покинул зал и больше к застолью не вернулся… В анусе погибшего обнаружено высоко оцененное жюри произведение мэтра Воронина.
— Это как раз того малого, что в последнее время все на голубом экране светится, — проявил осведомленность Севан.
— Голубой на голубом… красиво… — кривя рот передразнил Пахайло Очин.
— Он, кажется, не из этих. Гений российского модернизма. Единственный в своем великолепии. К нему малышня «Идущая рядом» привязалась. Парнуха, то, се… Подали в суд. Ну и накрутили ему рейтинг, — Пахайло с наслаждением отхлебнул кофе. — Да вы знаете — памятник в виде унитаза изобразили и туда его, значит, произведения, складывали. Для сохранности в вечности.
— Подняли пыль мальчики на радость умному дяденьке, — Севан ласково улыбался. — Думаю, он им и впрямь не нравится. Как гений.
— Унитаз, говорите, соорудили… Малышня значит… А вот кто за ними стоит? И не похоже что-то на случайное совпадение… — увлекся размышлениями Очин. — Кто кашу заваривает вокруг саентехники?
— Вечный анальный юмор. Всегда в моде, но в разных дозах. Почерк преступления здорово смахивает на «письмо» Воронина. Мотив вполне в дуге концептуальной деструкции — «благодарность» критику за нелестную характеристику. Только… Не могу сказать, как сильно зашла деформация личности гения и способен ли литератор на мокрое дело. Но вот книгу свою он рвать бы не стал даже для того, что бы так изящно, извините, пошутить. Это факт. Детишек, «Идущих рядом», я бы всерьез не принимал. — Пахайло вернулся к записям в блокноте, — не исключен мотив финансовой заинтересованности. Орфеев и Воронин, как мне известно, самые печатные русскоязычные авторы в зарубежных издательствах. Проверить линию литературных разборок? — без особого энтузиазма предложил капитан, скорее сбивавший со следа, чем прояснявший ситуацию.
— Займись этим… — полковник сжал виски. — Что же им все иностранцы понадобились? Мало своих засранцев? Ломай теперь голову над официальной версией. И так политические отношения не слишком идиллические. Этот Коберн, естественно, голубой?
— Не без того. Но в последние дни придерживался традиционной ориентации. Есть непосредственная свидетельница — переводчица.
— Пригласите.
Капитан удалился. Вскоре в комнате запахло духами и валерьянкой. В пухлое кресло рухнула приятная, но чрезвычайно бледная и заплаканная дама, одетая по банкетному — в строгое и черное.
