Да и не в этой же, честное слово, чепухе, не в этой понесухе заключался высокий дар отца своей поросли! Отец дарит жизнь: небо, и солнце на небе, и траву на лугу, и лес с птицами. И вот эти, кстати, крутизны, по которым и лошадь-то еле ползет на своих четырех ногах, дал сыну в пожизненное пользование покойный Самуил Исаакович Каратута, военный инженер. Эти дикие горы, куда Артема заманил своими рассказами Рувим Веселовский, проверенный друг.
Рувима вела сюда и волокла надежда, а надежда — это мечта, а мечта — это Бог. Мечтая о том, чтобы поездка сюда, в заоблачные края, в кишлак Ак-Топоз, не закончилась ничем, Рувим Веселовский надеялся на Бога: ненавязчиво, чтоб не докучать, просил его помочь в этом важном деле. Больше ему надеяться было не на кого, просить некого, и не хотелось думать о том, какими глазами будет он смотреть на Артема Каратуту, своего товарища, если все труды и тяготы пути пойдут коту под хвост.
А тягот выпало немало, да. Сначала много часов летели на самолете с пересадками из Тель-Авива в Бишкек, и у Артема острой болью прихватило ногу, как будто туда воткнули шило, — это напомнил о себе тромб, и никто не знал, сдвинется ли он с места и закупорит ли, как пробка, легочный сосуд до приземления. О такой, мягко говоря, неприятности предупреждал врач перед отлетом, дома, и шприц дал на этот случай — немедленно делать укол. Рувим твердой рукой вогнал шприц и надавил на стерженек; это, как видно, помогло. Долетели. Потом погрузились в набитый какими-то мешочниками междугородний автобус, расхлябанный, натужно вздыхавший на выбоинах и скрипевший на поворотах дрянной дороги, ведущей в горы. И это было еще не все. После головокружительного перевала взяли вправо, минут двадцать тряслись по грунтовке, а потом остановились на окраине какого-то почти безлюдного поселка. Там, на автостанции, автобус развернулся и уехал, а Рувим с Артемом и мешочниками остались. Побросав мешки в пыль дороги, мешочники расселись на них и погрузились в терпеливое ожидание чего-то, а Артем с Рувимом, вскарабкавшись не без проклятий в открытый кузов старинной попутки-полуторки, покатили вдоль реки, вверх по долине, помнившей поступь верблюдов Марко Поло. Трястись на этот раз предстояло километров сорок до населенного горными людьми пункта Алтын-Чулак, там ночевать, а наутро садиться в седла и двигаться верхами, чтоб засветло попасть в кишлак Ак-Топоз, где Лейла Куртовна, вдова суфия Джаныбека, проживала в кибитке.
Чем ближе к Ак-Топозу, тем радостней становился Рувим Веселовский и окрыленней, как будто добрый ангел ждал его там для беседы, сидя на пеньке у ручья, на окраине кишлака. Может, в Лейле Куртовне он видел этого ангела, присевшего на пенек. Может быть.
Во всяком случае, Артем Каратута, страдавший от болезненных ссадин и тряски в седле, думал именно так. История, рассказанная ему Рувимом, увлекла бы и бесчувственную анаконду, а Артем был человеком, много повидавшим и открытым сквознякам чужих переживаний. Да он и добился в жизни немало, и кое-чего достиг. Вот, к примеру, если б он сейчас за изгибом тропы увидел обувной магазин, то мог бы совершенно спокойно в него войти и купить, не прикидывая в уме, а хватит ли денег до пенсионной получки, пару дорогих итальянских туфель — чтоб скинуть эти треклятые кирзачи, до крови натершие ему ноги. Но не было никакого обувного магазина в поле зрения Артема Каратуты, сколько ни крути головой.
— А если ты ошибся? — нахохлившись в седле, то ли спросил, то ли предположил Артем. Но Рувим не расслышал.
Правду сказать, Артем и не рассчитывал услышать ответ. Рувим с самого начала настроился на успех своего высокогорного предприятия, и все попытки Артема заглянуть в эту историю поглубже и разглядеть, что же там, на дне, — все эти попытки отскакивали от загадочно улыбавшегося Веселовского, как сушеный горох от стены. И Артем, испытывая легкую досаду, запасливо таил от своего товарища то нелепое давнее приключение, которое много раз уже намеревался открыть, и всякий раз в последний момент отказывался от своего намерения: язык не поворачивался. А дело было вот какое: у Артема Каратуты лет сорок с довеском назад, без всякой связи с австралийским сыном Степаном, родилась дочка Вера. Эту дочку он видел один-единственный раз, когда ей исполнилось месяца полтора или два, — счастливая, но несколько озабоченная мама принесла ее к отцу познакомиться. По причине совершенного нежелания представлять счастливую маму с дочкой вечно чем-то недовольной жене и родителям знакомство состоялось не в отчем доме, а на Тверском бульваре, под памятником Клименту Тимирязеву у Никитских ворот. Знаменитый академик с высоты своего пьедестала одобрительно наблюдал за происходящим, приставив к низу живота научную трубку, через которую, казалось, собирался помочиться на окружающих.
Более Артем Каратута с дочкой не встречался никогда. Так сложилось: то какие-то экзамены по повышению квалификации, то отпуск на ЮБК, то снова работы по горло, потом развод с разделом жилплощади, потом новая женитьба. Время текло, год шел за годом — в затылок… Дочку Веру в коляске, под гранитным Тимирязевым с его трубкой, Артем бережно хранил в дальней ячейке памяти под замком — но ключик в тот замочек вставлял редко: не было тяги. Мало кто знал о том происшествии, а точнее, никто и не знал — за исключением, разумеется, нескольких человек: самого Артема, дочкиной мамы и, может быть, самой дочки Веры. Изредка возвращаясь к этой истории и перелистывая ее страницы, Артем Каратута все тверже убеждал себя в том, что все сделал правильно: предупредил девушку, что жениться на ней не собирается ни при какой погоде, детородное свое назначение, приехав на трамвае в какое-то подмосковное Куево-Кукуево, выполнил до конца, не пообещав при этом никаких отцовских гарантий. Но девушка о гарантиях и разговора не заводила: было не до того. Вдобавок она сказала потайным жарким шепотом, что любит Артема Каратуту не на шутку и хочет родить от него ребеночка. Артем был рад поделиться жизнью с хорошей милой девушкой и подарить ей от всей души счастье материнства. В конце концов, не обязательно жениться для продолжения рода — не каменный все же век на дворе! Добрые намерения — вот что главное.
Пришел час, и Артем Каратута, распростившись с надоевшей Россией, улетел на ПМЖ в Израиль. Там, в далеком краю апельсиновых рощ и финиковых берегов, Артем, к собственному удивлению, вспомнил о дочке Вере и ее неощутимое существование в Куево-Кукуево вдруг показалось ему сопряженным и связанным тонкой шелковой нитью с его собственной жизнью. Эта странная незваная мысль приятно овладела душой Артема Каратуты — в пику, возможно, отщепившемуся от родового ствола австралийскому сыну Степе. И когда другой час пришел, и уже обустроившийся в новой жизни Артем отправился независимо взглянуть на бывшую родину — как она там сидит в своем снегу, — он точно знал: эту Веру надо разыскать. Может, она тоже захочет приехать в Израиль, к отцу — погостить или же навсегда. Ей должно быть уже за сорок, у нее, скорей всего, и свои дети есть. А может, она овдовела и теперь живет одна; так даже проще. О Вериной маме Артем Каратута не вспоминал: чего о ней вспоминать, если она, вполне возможно, уже умерла или вышла замуж и уехала в другой город.
Оглядевшись в Москве, Артем приступил к розыскам. Он собрался было ехать в Куево-Кукуево, но потом раздумал: там все дома одинаковые, как Веру найдешь? Ему подсказали обратиться в платное справочное бюро, там долларов за сто найдут хоть семью с детьми, хоть мать-одиночку. Заполняя бланк на ускоренный поиск, Артем Каратута вдруг оцепенел, и шариковая ручка застыла над пустой строкой: он совершенно позабыл, как звали маму Веры. Таня? Нет. Лена? Тоже нет… Вместо имени той доброй милой девушки зияла в памяти аккуратная черная дырка. Почему-то он запомнил только фамилию ее первого мужа-армянина, которого она, походя, упомянула раз-другой, — Мнацаканов. Но с этим армянином Верина мама разругалась и развелась еще до того, как познакомилась с Артемом Каратутой, так что этот Мнацаканов, даже если б он нашелся, вряд ли смог бы помочь. Да и как его найдешь, если армян в Москве хоть пруд пруди, а как звали Мнацаканова по имени — Ашот или там Рубен — зависший над бланком Артем не имел представления.
— Забыл, как звать… — отодвигая незаполненный бланк, удивленно пробормотал Артем Каратута и поднялся из-за стола. Провожаемый нехорошим взглядом привольно откинувшегося в дорогом английском кресле служащего, он вышел на улицу. Единственное, чего ему сейчас хотелось, — так это выкрикнуть, обращаясь ко всему миру, к небу и земле: «Да как же это так?!», — и с размаху огреть себя ладонями по ляжкам. Но, будучи от природы сдержанным человеком, Артем не желал привлекать к себе внимания прохожих, а поэтому руками не размахивал и удрученно молчал. Найти знаменитого «дедушку на деревне» было несравнимо проще, чем отыскать дочку Веру в многомиллионной Москве. Идти по следу Артему было никак невозможно, потому что не было и следа: газета, где служила когда-то секретаршей позабытая мама, давным-давно прогорела и закрылась и в редакционном «сталинском» доме теперь грохотал шарами и кеглями боулинг. Поиск Веры, таким образом, с самого начала, с первого дня уперся лбом в глухую непроницаемую стену. Винить в этом Артему было некого, кроме как самого себя и свою проклятую забывчивость, а ведь знал, наверняка знал и имя, и фамилию той миловидной секретарши — и вот забыл! И надежды вспомнить не было никакой. Оставалось только собрать чемодан и возвращаться домой, в Тель-Авив.
