Павел Карпов - Юность Ашира

Ашир был худощав, но широк в кости и жилист, как ахал-текинский скакун. Правда, пожалуй, немного низковат для своих семнадцати лет. Падевая гимнастерку, он заметил, что верхняя пуговица болтается на ниточке, Так на улицу выходить нельзя. Он вытащил из фуражки хранившуюся под кожаным ободком иголку с ниткой и заново пришил пуговицу.

Когда Ашир в начищенных до блеска ботинках вышел из общежития, в ущельях гор еще пенился туман. На улицах было тихо. Автобуса он не стал дожидаться и, свернув в боковую улицу, быстро зашагал к заводу Приподнятое настроение не покидало его всю дорогу.

Чем ближе подходил он к заводу, тем серьезнее и сосредоточеннее становилось его лицо. Завидев высокую трубу с темной гривой дыма, Ашир замедлил шаги. Дым замутнивший утреннюю синеву неба, не таял в воздухе а лишь становился чуть светлее и длинным облаком вытягивался в сторону Кара-Кумов, туда, где находился родной колхоз. Туда же пролетел, грузно покачивая крыльями, двухмоторный самолет. Наверно, он летел за серой или за каракулем, а может быть, вез инженеров на Узбой — разведчики воды были частыми гостями чабанов, пасущих отары овец по всей пустыне.

Ашир радостным взглядом проводил самолет. Пусть в Кара-Кумы еще чаще летают самолеты, а дым из заводской трубы пусть предупреждает пустыню о ее близком конце.

Достигнув завода, он хотел пройти во двор, однако его не пустили, а послали в контору за пропуском. Пропуск тоже сразу не дали, а направили, в отдел кадров. Там с ним побеседовали, велели заполнить анкету. Ашир держал себя уверенно, но когда ему сказали, чтобы он зашел к директору, немного оробел. Он и к директору училища стеснялся заходить, даже вместе с мастером, а тут итти одному, да еще к директору такого большого завода!

Когда он очутился в просторной комнате, уставленной вдоль стен одинаковыми стульями, и, не зная, что делать, принялся мять в руках фуражку, из-за машинки встала пожилая женщина. Она сняла очки и спросила:

— К Николаю Александровичу?

— Это директор? — спросил Ашир неуверенно.

— Да, директора зовут Николай Александрович. К нему?

— А можно зайти?

— Сейчас узнаю.

Женщина вынула из машинки какую-то бумагу, медленно шевеля губами, прочла ее и скрылась за клеенчатой дверью с латунными гвоздиками. Вернулась она с той же бумагой в руках, заложила ее обратно в машинку, достала из сумочки платочек и, глядя на свет, начала протирать очки. Ашир скрипнул половицей.

— Я же сказала, что можно зайти… — рассеянно произнесла она.

Тяжелая дверь кабинета директора закрылась за ним совершенно бесшумно. Ашир осмотрел стол с двумя телефонами и крутящимся вентилятором, обратил внимание на мягкое кресло, обтянутое белым чехлом. За столом никого не было. В недоумении он оглянулся по сторонам. Под висевшим на стене листом бумаги, испещренным жилками изогнутых линий, на диване сидели двое. Один в сером костюме, другой в белой рубашке с короткими рукавами, выше локтей.

Ашир поздоровался. Тот, что был в костюме, встал с дивана и подошел к столу.

— А, трудовые резервы прибыли! — приветливо проговорил он, внимательным взглядом изучая Ашира. — Ну, садись, рассказывай! Главный инженер тоже послушает…

Ашир сел на крайний стул и сложил ладони, зажав их между коленями. Он не знал, что рассказывать. Тогда директор задал ему несколько вопросов относительно учебы, поинтересовался, откуда он приехал в Ашхабад, про мать расспросил.

— Работать сразу начнешь или хочешь положенный тебе отпуск использовать?

Ашир уже думал об этом, но так ничего и не решил. После окончания училища ему полагался месячный отпуск. Конечно, было бы неплохо повидаться с матерью и вообще побывать в своем колхозе. Но и уезжать из Ашхабада не хотелось, только пришел на завод, еще не заглянул в цех — и сразу в отпуск! Хорошо ли? Пока он размышлял обо всем этом, директор прохаживался по мягкой ковровой дорожке и разговаривал с главным инженером.

— В сборочный придется, Олег Михайлович, — вполголоса говорил директор.

Аширу нетрудно было догадаться, что речь идет о нем. Через опущенные ресницы он разглядывал шнурки на своих запылившихся ботинках и жадно ловил каждое слово из этого разговора. Он ничего не видел, кроме своих ботинок, но услышал, как щелкнула кнопка лежавшей на уголке стола папки. Главный инженер, очевидно, тоже встал с дивана и теперь, собрав свои бумаги, горячо возражал директору:

— В сборочном пока обойдутся. Крайне нужен еще один каркасник — литье-то увеличилось! Я прошу вас, Николай Александрович, это учесть.

Телефонный звонок прервал их разговор. Директор взял трубку и кому-то кратко объяснил, что сейчас он занят, но скоро приедет. Ашир понял, что ждут только его ответа.

— Отпуск не надо, сразу давайте инструмент, — сказал он директору.

Особенно понравился его ответ главному инженеру.

— Разумное решение, — проговорил он, подойдя к Аширу. — Горячая пора, не до отдыха сейчас, отдохнуть успеем…

Директор вызвал женщину в очках и распорядился, чтобы Аширу сегодня же дали место в общежитии. Потом он по телефону связался с литейным цехом и, вызвав мастера, которого в разговоре называл почтительно Захаром Фомичом, пригласил его зайти.

Через несколько минут в кабинет вошел маленький старичок. Он сел на предложенный директором стул и принялся набивать трубку, сделанную в виде козьей головы с острой бородкой. Разглядывая мастера, Ашир старался определить, сердитый он человек или добрый. Бледное, изрезанное морщинами лицо старика было чисто выбрито, глубоко сидящие глаза смотрели пристально, мохнатые брови делали их сердитыми.

«Строгий», — решил Ашир.

— Литье закончили, Захар Фомич? — обратился к старику главный инженер.

— Скоро заканчиваем.

— Двенадцатую отлили? Хорошо. Без меня не отправляйте в механический.

Из этой беседы Ашир понял одно: Захар Фомич на заводе человек уважаемый.

— Не успеваем формы как следует сушить. Я уже вам, Николай Александрович говорил, — обратился Захар Фомич к директору. — Каркасники задерживают. — Он сделал просительное лицо, махнул рукой, словно отгоняя надоедливую муху, и посмотрел в окно.

Наблюдавшему за ним Аширу казалось, что мастер попал в непоправимую беду. Он сочувственно вздохнул и тоже взглянул в окно, на опущенную ветку тутовника с листочками в два ряда, под которыми возились проказливые воробьи, крыльями стряхивая с них пыль.

— Учли вашу просьбу, даем подкрепление, — сказал директор, указывая на Ашира.

Захар Фомич повернулся к Аширу и вскинул брови.

— Слесарь?

— Четвертого разряда, — ответил главный инженер.

Мастеру, видно, это пришлось по душе. Присев рядом с Аширом, он поинтересовался, умеет ли тот делать каркасы. Ашир заерзал на стуле и чистосердечно признался, что каркасы их не учили делать. Линейки, молотки и даже плоскогубцы он и на конкурс делал, а каркасы не умеет.

— Как тебя звать-то? Аширом? Не горюй, Ашир, научишься и каркасы делать, — успокоил его мастер, когда они вышли от директора и, касаясь друг друга плечами, направились по улице к железным воротам завода. Возле проходной Захар Фомич спросил: — Жить где будешь? В общежитии? Правильно, поближе к заводу. Сегодня переселяйся, а завтра на работу.

И на этот раз Аширу не удалось посмотреть, что делалось за широкими воротами, возле которых обрывались стальные рельсы.

Пройдя уже полквартала, он оглянулся. Заводская труба все дымила и дымила, без перерыва и отдыха. Была хорошо видна и железная башня с тонкими перильцами и лесенкой. За перильцами башни на самом верху виднелась небольшая фигурка старика с трубкой в руке.

С переездом из одного общежития в другое Ашир рассчитывал управиться за час-два. Имущество у него было незатейливое: белье, зубной порошок, оставшаяся на память о доме ковровая тюбетейка и книжка стихов Махтум-Кули. С этой книжечкой он не расставался, ему подарили ее в школе, после окончания седьмого класса, незадолго до отъезда в город. Почти все стихи из нее он знал наизусть, на берег ее пуще глаза.

Собирая вещи, Ашир взял, в руки заветную книжечку и присел на кровать. Не мог он спрятать ее, не перелистав драгоценные страницы. Вот его любимое стихотворение «Будущее Туркмении». Он прочел его с начала до конца, не глазами, хотя и смотрел в книгу, а напамять, прислушиваясь к голосу сердца.

Ашир читал и мерно покачивался в такт напевной мелодии — ни один туркмен не читает иначе стихи великого шахира Махтум-Кули.