Долго ли, скоро ли, закончили вровень оба Женьки среднюю школку, получили аттестаты зрелости. Один — в ресторане «Галактика», другой — в школьном актовом зале с облупившимся потолком.
А в аккурат после этих торжеств по поводу зрелости Женечек, приходит, как обычно, Макаровна к другой Макаровне вся никакая. Ставит бутылочку на стол к традиционной жареной рыбке с безразличным потерянным видом и плачет, слезами заливается. Вторая Макаровна, наворачивая в салатницу оливье, спрашивает, чем же ее горю-то помочь, а та только руками отмашку дает — мол, пошла ты с уговорами на хер.
Но потом за водочкой она сердцем немного отошла, буркнула про какие-то неприятности дома. Другая Макаровна к ней в душу не лезла, только рюмочку исправно наполняла и сочувственно вздыхала. И тут Женька из секции бокса вернулся. Пришлая Макаровна будто вновь его увидала! Глядит так изумленно как на диво-дивное, чудо-чудное, но опять молчит. Так молчком вдруг к пальтишке своему резво начала продвигаться, шасть за порог — и до дому! Ни «прощайте», ни «насрать»!..
Убирая со стола ее подружка решила, что, наверно, из-за склеротических возрастных изменений у ей крыша поехала.
Ох-хо-хо… Конечно, зря так неуважительно Макаровна подумала на тещу дусика. Все-таки та гораздо более в жизни хорошего врачебного ухода повидала, благодаря зятю. В себе она тогда была, это точно. С недобрыми намерениями она покинула в спешке гостеприимный дом подруги.
Вот так сидят люди вместе, водочку кушают, на внуков умиляются… А потом раскидывает их судьба по разные стороны… Ведь как людей не равняй, сколь в имуществе не ограничивай, своя рубашка им все равно теплее и ближе к телу кажется, а уж своя кровинка — милее всех остальных друзей-товарищей.
* * *
Судьбу зятя Елизаветы Макаровны звали Вилена Рэмовна. Как вы уже догадались, она была той самой дамой, с которой Валя-дусик служил больше пятнадцати лет на благо народного равенства. Служили они, служили, и настал долгожданный для дусика день — последний рабочий день Вилены Рэмовны. Бумага ей пришла на заслуженный отдых перемещаться.
Вечером, как он и ожидал, Вилена Рэмовна вызвала его в свой большой уютный кабинет. Валентин наш привычно одеколоном спрыснулся, рот мятным бальзамом прополоскал и, поправляя галстук перед зеркалом, довольно улыбнулся своему отражению. От подфартило, так подфартило! Щас старуха на последней свиданке ему все бразды передаст, терпеть осталось всего-ничего… Ох, и развернется же он! Покажет всем масштаб работы! А какую секретаршу он себе заимеет!..
И с таким приподнятым ощущением входит дусик в кабинет к Вилене Рэмовне. Но, видно, слишком явно его оживление на физиономии проступило. Все-таки надо было ему поразмыслить, что не за любовь к дусикам сидела в том кабинете Вилена Рэмовна столько лет, что не таких она бубликов пачками колола больше полувека трудовой биографии.
А дусик наш цветет! Французским одеколоном настойчиво благоухает.
Понятно, что Вилена Рэмовна другого ожидала. Уж никак не этой паскудной радости. Эх, что там говорить! Это же надо при таком уме, такой прозорливости, так проколоться! На каком-то дусике со сталелитейного! Она-то полагала, что пристроит сейчас младшего дусика в институт по международным сношениям, да и хорош! Пора уже честь знать! Дусик, выполнив все долги перед семьей, может посвятить остаток жизни ей, Вилене Рэмовне. Добро и благословение от крайкома партии на этот шаг было уже заранее получено… Стыд-то какой!
Да она уже видела себя в роли его супруги! Она была в нем уверена! Она даже машину не раскрепила служебную и специально на дачу побольше переехала перед самой пенсией. Она так надеялась, что, оставив свой кабинет на дусика, она по-прежнему будет в нем хозяйкой…
Поглядела она на Валентина с задумчивой доброй улыбкой и говорит: «Ну, что, Валентин Борисович? Засиделся ты у нас без настоящего дела, без подходящего к твоей личности масштабу? Да-да… вижу! Засиделся! Вот и приказ на тебя вышел партийный, нужен ты сейчас нашей партии! Ох, как нужен! Поэтому посылает тебя партия далеко на Чукотку, нести партийное слово тамошним оленеводам… Ладно, не благодари! Любой коммунист на твоем месте сейчас радовался бы, что о нем, наконец, вспомнили… Понятно: «Если партия скажет «Надо!», мы ответим ей: «Е-е!» И прочее «ча-ча-ча». Формальности опустим, все-таки не чужие люди. Но это все присказка… Дело есть к тебе важного государственного значения, большой секретности дело…»
Задумалась Вилена Рэмовна, будто не замечая позеленевшей физиономии дусика. Глядя на портрет Вождя пролетариата, она четко и твердо выговорила: «Раз в пять лет выпадает нашей области от партийных деятелей молодого парнишку со средним образованием представлять. Сыночка, стало быть. Чтобы анкета была отличная, чтобы родители на верность партии неоднократно проверялись… Про бета-гамму слыхал? Вот в это закрытое подразделение особого назначения мы раз в пять лет от наших партийных работников паренька посылаем. Нынче выбор на твоего Женьку выпал. Так ведь нынче во всем нашем 16-ти этажном здании только твой сынуля школу закончил! И долги пора отдавать партии-то, так?.. Ладно, вот воды газированной выпей и домой дуй! Не засиживайся на работе долго! Собирай в дорогу домашних, за сыном через неделю спецмашина подойдет, чтобы готовым вышел, со сменой постельного белья, трусами-носками, сухарями-валенками. Давай-давай! Мне еще письма в Москву готовить… И вот еще что. Там на вахте сидит такой шкет симпатичный по фамилии Гогулидзе. Когда домой пойдешь, скажи ему, чтобы ко мне поднялся…»
…На согнутых ногах покинул здание своей службы дусик. Приходит домой, а там жена Елена с тещей Елизаветой Макаровной и кухаркой Фенькой наворотили ему пир горой! Скатерть самобранку раскинули! Они же надеялись, что конец всем их унижениям пришел, старуха на пенсию свалит, а они все в дамки выйдут! Особенно на это Лена его рассчитывала, с радостной улыбкой расставляя приборы.
Елена, хоть и была еще довольно Прекрасная, не предполагала, что дусик за ее спиной Феньке уже успел горы златые наобещать по случаю. Да кто всяких Фенек в расчет берет? Я это к тому, что повод для радости у всех был. Правда, каждая про свое радовалась. Так и правильно! Кто когда за чужое радовался-то?
И такие радостные, такие беспечные кидаются они к вошедшему Валентину, а у него личность перекошена… Бросил он галстук в прихожей на пол, в гостиной дверью хлопнул, повалился там на диван и ну страдать-убиваться!..
С нехорошим предчувствием женщины к нему осторожненько подступились, вернее, Лена с Фенькой. Елизавета Макаровна в последнее время раздражала зятя до крайности, поэтому в такой момент она уже к нему и не сунулась. Она в коридорчике за дверью все слышала… За сердце схватилась и по косяку на пол сползла…
И, как в песне поется, начались промеж них «дни золотые огневой непродажной любви»…
Ленка плачет так, что в соседях слыхать, Фенька с каменным лицом ей воды подает, а дусик ужом на диване вертится со словами: «Вот сука старая!»
Тут входная дверь скрипнула, это Женечка с дискотеки на цыпочках вернулся и замер в растерянности… Свет по всей фатере, Фенька как ужаленная с каплями от сердца бегает, стол накрыт, а все жители в гостиной на диванах и креслах без чувств валяются. И бабка шепотком ему среди ночи сообщает, что надо ему срочно вещички собирать и отправляться вместо международных сношений техническую часть бронетранспортера изучать.
— Да вы чо, предки? С ума съехали? Беленой наширялись? — удивился Женечка. — Вам сына-то родного не в лом так прикалывать? Опупеть не встать! Про боевые операции в стране, которой наша держава братскую помощь не первый год оказывает, а та от этой помощи с гранатометами обороняется, не слыхали? Туда я тоже должен на бронетранспортере загреметь? Вы живите, с кем хотите, а меня в покое оставьте! К чукчам захотели — валите! Только еще чукчи вас не видели! Феньку с собой захватите! А от меня — отвяньте! Хитрожопые какие!
Тяжелая сцена такая там сразу развернулась… Даже словами не описать. Дусик на коленях ползет к сыну, рубаху шведскую на себе рвет со слезами: «Женечка-а-а! Сынок! Прости ты меня Христа ради-и-и!» Фенька к нему с криком кидается: «Не слушайте вы их, Валентин Борисович! Не любят они вас! Никогда не любили! Одна я вас люблю и хоть завтра с вами к чукчам ехать согласная!» Ленка хоть сама плохая, но вцепилась в волосы Феньке с криками, которые здесь приводить надобности нет. Макаровна тоже вдруг рот на зятя открыла: «Христа вспомнил, гаденыш! А лучше бы ты вспомнил, как дом мой в деревне продал, когда тебе на машину не хватало, а потом куском хлеба попрекал! Бог-то все видит! Отольются кошке мышкины слезки! Блядун коммунистический! Пни его, Женька, по морде!»
И таким образом они до самого утра хороводились… К утру все устали, разбрелись по своим комнатенкам, притихли… Лежат, в потолок, не мигая, смотрят и на суку-жизнь обижаются. Макаровна там пошныряла среди домашних, да и к подружке подалась с чакушкой, чтобы немного развеяться от такой тяжелой моральной атмосферы…
