Через несколько минут я стоял в комнате Тили. Тили сидела у стола, будто ожидая меня. Комната была маленькая, с толстыми стенами и сводчатым потолком, как строили в прошлом. И если бы не небольшая кровать в углу и глиняный кувшин на столе, я бы подумал, что она предназначена для молитвы. И все же скудность предметов: медная лампа, медная кружка для смывания рук, медная разветвленная люстра, а также стол, на котором покоились сидур, хумаш и еще какая-то книга, – придавала комнате вид молельни.
Я слегка поклонился и сказал: Благословенны присутствующие. Она ответила: Благословенны приходящие. Я сказал: По-царски вы здесь живете. Она ответила: Все дочери Израиля царского происхождения, и я, Теила,[7] хвала Всевышнему, я тоже дочь Израиля. Хорошо, что ты пришел, я хотела тебя видеть. И не только видеть, но и поговорить. Хотел бы ты оказать мне услугу? Я сказал: До полцарства. Она сказала: Ты прав, что говоришь о царстве. Все сыновья Израиля царского рода, и их дела – царские дела. И когда один сын Израиля делает другому услугу, он поступает по-царски. Сиди, сыночек, сиди. Сидя, удобнее говорить. Я отнимаю у тебя время. Ты, наверное, занят, ты должен сейчас работать. Прошли те времена, когда времени было вдоволь и мы были рады посвящать его беседе. Теперь все бегут, все спешат. Все совершенствуются в быстроте, чтобы иметь силы бежать навстречу Мессии. Смотри, сыночек, как я стала болтлива. Я забыла слова того старика, который меня предостерегал.
Я сел напротив и ждал, что она скажет, зачем она звала меня. Но вспомнив про старика, она погрузилась в молчание. Наконец, она взглянула на меня, отвела глаза и снова взглянула, словно проверяя посланца, годится ли он для избранной ею миссии. Наконец, она заговорила. Она сказала мне о смерти раввинши, которая умерла этой ночью, в то время как печка ее горела и кошка грелась у печки, потом ее унесли, и кто-то пришел и взял ее печку. Видишь, сыночек, сказала Теила, человек делает мицву, а потом сама мицва делает другую мицву. Ты сделал мицву той бедняжке, а мицва, в свою очередь, сделала мицву другому человеку, которому тоже нужно было согреть свои кости зимой. И она снова взглянула на меня и сказала: Ты, наверное, удивлен, что я просила тебя прийти. Я сказал: Напротив, я рад. Она сказала: Если ты рад, то я тоже. Я рада, что нашла человека, готового сделать услугу. А ты чему рад? Помолчав, она сказала: Я слышала, что ты пишешь. Как теперь говорят, писатель. Я надеюсь, что ты одолжишь мне свое перо для небольшого письма. Я уже много лет собираюсь его написать. Если только ты согласен написать его для меня.
Я вынул вечное перо. Она посмотрела на него и сказала: Ты носишь с собой перо, как некоторые носят ложку, попадется еда на пути, – есть у них ложка. Я сказал ей: Здесь еда в самой ложке. И объяснил ей, что это за перо. Она взяла в руки перо и сказала: Ты говоришь, здесь есть чернила, но я не вижу ни капли чернил. И я снова ей объяснил, где чернила. Она сказала: В таком случае напрасно обвиняют нынешнее поколение, что все его изобретения только во зло. Оно изобрело переносную печку и это перо, вероятно, есть и другие полезные людям вещи. Чем больше живешь, тем больше видишь. Но ты все же возьми мое перо и эти чернила. Я не сомневаюсь в твоем пере, но это письмо ты напиши моим. Вот бумага. Это гербовая бумага, ей очень много лет. Тогда еще делали хорошую бумагу. Столько лет она у меня – и еще совершенно новая. Есть у меня к тебе еще одна просьба: пиши такими буквами, как в сидуре или как в Торе. Писатель, даже если ему не пришлось написать свиток Торы, мегилу, наверно, когда-нибудь написал. Я сказал: Когда я был еще мальчиком, я написал мегилу, кашерную, по всем правилам. Не знаю, поверите ли вы мне или нет, но все, видевшие эту мегилу, хвалили ее. Она сказала: Хотя я ее и не видела, я представляю себе, что ты хорошо умеешь писать. Пойду сварю тебе стакан эзова, а ты пока пиши. Я сказал: Не беспокойтесь, я только что пил. Она же сказала: Так чем я тебя угощу? Я тебе дам кусок сахара, скажи благословение, а я отвечу амен.
Она достала кусочек сахара и протянула мне. Спустя некоторое время она сказала: Возьми перо, обмакни, начнем писать. Я тебе буду говорить на идиш, а ты пиши на лошн койдеш. Я слышала, что теперь девочек учат писать и говорить на лошн койдеш. Видишь, сыночек, Всевышний ведет Свой мир от поколения к поколению и все время к лучшему. Когда я росла, не было такого обычая. Но все же я понимаю молитвы, хумаш и теилим и Пиркей Авот. Ой, сыночек, я же сегодня не кончила. Я знал, что она имеет в виду теилим, и сказал Почему вы сказали? Вы должны быть рады. Рада? Я сказал: Вам свыше прибавили день к вашим дням. Она вздохнула и сказала: Если бы я знала, что завтра придет Мессия, я бы рада была прожить еще день на земле. Но жить день за днем, когда он не приходит, что за радость? Я не ропщу на свои годы, – если такова Его Воля, чтобы я еще жила, почему же, я согласна. Я только спрашиваю себя, до каких пор может ходить по земле этот мешок с костями? Более молодые уже покоятся на Ар Азейтим, а я несу ноги, пока совсем не сотрутся. Разве не приятно прийти туда с целыми руками и ногами и возвратить залог в приличном состоянии? Я, конечно, не тучность имею в виду, это только тяжесть носильщикам, но все же умершему подобает иметь целые члены. Снова я разболталась. Но теперь уже все равно. Словом больше, словом меньше. Я могу возвратить залог владельцу. Бери, сыночек, перо, пиши.
Я обмакнул перо в чернила и стал ждать ее слов, чтобы написать их. Она же погрузилась в мысли, словно забыв о моем присутствии. Я сидел, рассматривая каждую морщинку, каждую складочку на ее лице. Сколько превратностей судьбы пережила она! Она имеет обыкновение говорить, что видела в жизни добрые вещи и более чем добрые. Насколько мне известно, она видела много недобрых вещей. Она мне напоминает речение мудреца: скорбь в сердцах праведных и ликование на их лицах. Вдруг она вспомнила обо мне, повернула ко мне лицо и сказала: Начал? Я сказал: Вы еще не сказали мне, что писать. Она сказала: Начало ты знаешь сам как писать. Начинают хвалой Всевышнему. Я разгладил бумагу, взял перо и написал:… Она выпрямилась, осмотрела написанное и сказала: Хорошо, красиво. Что теперь будешь писать? Пиши здесь. В святом городе Иерусалиме, да будет он отстроен и воздвигнут вновь в наши дни и в ближайшее время. Амен. Просто так когда я говорю, я называю Иерусалим, я ничего не прибавляю, но в письме нужно упомянуть о святости города и еще просьбу о его воздвижении, чтобы сердце того, кто будет читать, обратилось к Иерусалиму, и сжалилось над ним, и вознесло за него молитву. А теперь, сыночек, напиши сегодняшний день, главу из Торы, которая приходится на эту неделю и год.
После того как я написал дату, она прибавила: А теперь, сыночек, постарайся и напиши ламед с высоким хвостом. Написал? Покажи, как вышло. Нельзя сказать, чтобы некрасиво, а все-таки надо хвостик выше. Теперь, сыночек, напиши рядом каф, а за ней бет, а после нее вав. Вав, я сказала. А теперь далет. И вот вышло лихвод. Очень красиво. Тот, которому ты пишешь, стоит красивого письма. А теперь напиши:… Уже? Ты думаешь быстрее, чем я говорю. Пока я соберу свои мысли, ты уже их и написал. Твой отец, да осветит Г-сподь его рай, не зря платил деньги за твое учение. Извини, сыночек, я устала. Отложим письмо до другого дня. Когда ты можешь прийти? Я спросил ее: Завтра? Завтра? Ты хочешь прийти завтра? Какой завтра день? Канун рош ходеш. Канун рош ходеш очень подходит. Итак, завтра. Пусть будет завтра.
Я видел, что она погрустнела, и подумал про себя – канун месяца – это день молитвы, день, когда все едут на гробницу Рахили, – у нее, наверное, нет времени писать письмо. Я сказал ей: Если вы не свободны завтра, я приду в любой другой день. А почему не завтра? Я сказал: Ведь завтра рош ходеш. Она сказала: Сыночек, ты напомнил мне о моем несчастье. Канун месяца, а я не могу поехать на гробницу матери Рахили. Почему? Почему? Потому что ноги меня не несут. Я сказал ей: Но ведь есть извозчики, есть автобусы. Теила сказала: Когда я приехала в Иерусалим, еще не было автобусов, и даже извозчиков не было, и мы ходили пешком. И так как я привыкла всю жизнь ходить пешком, мне уже ни к чему менять привычку. Как ты сказал, придешь завтра? Если хочет Всевышний дать мне завершить то, что я задумала, он продолжит мою жизнь еще на один день. Я попрощался, ушел, и на следующее утро вернулся.
Я не знаю, должен ли был я так поспешно прийти. Может быть, если бы я отложил свой приход, дни ее были бы продолжены.
Войдя, я сразу увидел, что в ней что-то изменилось. Ее лицо всегда светилось, теперь этот свет был еще явственнее. И комната ее светилась так же, как и лицо. Камни пола сверкали чистотой, как и все предметы в доме. На маленькой кровати была разостлана свежая простыня, края стен были покрашены синей известкой. На столе стоял кувшин, прикрытый листом пергамента, рядом с ним – печать, свеча и бумага. Когда она успела побелить стены, когда вымыла пол, начистила все в доме? Если только ей не помогали ангелы, она должна была провести за этой работой всю ночь.
