Увлеченный своими мыслями, Огюст подошел к кибитке Антуана и увидел выходящего из нее директора. Клоуна кольнуло нехорошее предчувствие. Выражение лица директора не предвещало ничего хорошего. Он вдруг остановился, в отчаянии всплеснул руками, и они, упав, повисли плетьми. У Огюста вытянулось лицо.
— Когда? — не удержался он от вопроса, когда они немного отошли.
— Только что… У меня на руках…
— Ничего не понимаю, — растерянно пробормотал клоун. — Почему? У него же не было ничего серьезного.
— Разумеется.
Ответ прозвучал так, что Огюста внутри все похолодело от ужасной догадки.
— Неужели… — Он осекся. Это было настолько невероятно, что не укладывалось в голове. — Вы хотите сказать, — запинаясь, выдавил из себя Огюст, — что… он узнал…
— Да.
Огюст вздрогнул.
— Вот сердце и не выдержало, — угрюмо проронил директор.
Мужчины остановились.
— Не вини себя. Ты тут ни при чем. Антуану не суждено было стать Великим Клоуном. Он знал это и давно смирился. — Директор сокрушенно вздохнул. — Черт, теперь надо еще как-то объяснить это вчерашнее представление. Кто ж знал, что так все обернется…
Они долго молчали, потом Огюст тихо произнес:
— Простите, мне надо побыть одному.
— Да-да, — рассеянно отозвался собеседник, — Конечно. У тебя еще есть время… — Он не добавил, для чего.
Огюст шел, не разбирая дороги. Ноги привели его в город. Он бесцельно слонялся по улицам, в голове было пусто, во всем теле пульсировала тупая, ноющая боль. Он присел в уголке уличного кафе и заказал себе выпивку. Он не имел обыкновения напиваться, просто ему надо было чем-то занять руки. Судьба обернулась, и прекрасные черты исказила глумливая ухмылка. Клоун оказался перед выбором: остаться Огюстом или стать Антуаном. Он не может больше оставаться никем. Поначалу второй вариант показался более заманчивым. Но гениальное, как известно, удается только один раз. Удастся ли Огюсту завтра с таким же блеском отыграть чужую роль, сможет ли он всю оставшуюся жизнь говорить не своим голосом? Смерть Антуана вдруг отступила на задний план. Огюст бессознательно начал примерять на себя роль, придуманную для другого. Он разобрал вчерашний номер по косточкам, нашел кое-какие огрехи… Перед глазами уже замелькали ряды зрителей, афиши, другие города… И тут что-то тоненько заныло в висках.
«Рвешься на ковер? Не наигрался? Огюста извел, Антуана со свету сжил… Что дальше? Еще вчера ты был счастливым и свободным, а сегодня увяз по самое некуда? Ужели надеешься заглушить чувство вины и всю оставшуюся жизнь прыгать по манежу в своем дурацком колпаке? Не выйдет! Слишком далеко завели тебя, дружище, поиски собственного я… »
Огюст тяжело опустил кулак на мраморную поверхность столика. Но голос, запнувшись на мгновенье, не унимался.
«Вчера ты был неподражаем! Никому и в голову не пришло, что перед ними старый знакомец Огюст! Талант! Гений! Народ все руки отбил, пока тебе хлопал. Ни одна живая душа не догадалась! Блестящий ход! Всех перехитрил! Ловкач, ничего не скажешь! »
Огюст встрепенулся. «О чем ты? »
«Да все о том же! Тебе, приятель, до чертиков захотелось выйти на арену! И тебе было совершенно наплевать на судьбу неудачника Антуана! Скажешь, нет? Решил убедиться, что ты по-прежнему самый-самый? Давно оваций не слышал? Ты попался на собственный крючок, приятель! Ты просто болван! »
У Огюста пересохло во рту. Он хлопнул в ладоши, подзывая гарсона. «Боже мой, боже мой, — бормотал он, — надо же было так попасться! Судьба лукава, сегодня обласкает, а завтра отвернется. Идиот! Какой же я идиот! А ведь я был счастлив, но это счастье было каким-то призрачным, ненастоящим… Я должен вернуть его, поймать свою жар-птицу, но только на этот раз без обмана. И сберечь. Я должен научиться быть счастливым».
Огюст отпил вина, помотал головой, отгоняя невеселые мысли. Это мой последний шанс! Я все начну набело! Перво-наперво он решил придумать себе новое имя, как-то упустив из виду, что только что решил остаться самим собой, и увлеченно принялся перебирать имена.
— Надо, чтобы это было что-то совсем необычное… Кстати, а не податься ли мне в Южную Америку?..
Охваченный жаждой перемен, он заторопился обратно в цирк. Не успев отдышаться, Огюст прямиком направился к директору.
— Я все решил, — выпалил он с порога. — Я уеду сегодня же, сейчас. Далеко, туда, где меня никто не знает. Я хочу начать все сначала.
У директора от изумления вытянулось лицо.
— Погоди-погоди… Куда это ты собрался? С твоим-то именем и все вот так бросить? Что с тобой?
— Это трудно объяснить… Боюсь, вы не поймете… Я просто хочу быть счастливым.
— Счастливым? О чем ты? При чем тут это?
— При том, что счастье клоуна — в чужой шкуре. А я хочу быть счастлив в своей собственной.
— Ничего не понимаю… Послушай, дружище…
— Скажите, — Огюст заломил руки, — почему при виде нас люди то плачут, то смеются?
— С чего это тебя потянуло на риторику, а? Успокойся! Спустись на землю. Будь реалистом…
Клоун посерьезнел.
— Реальность — вот то самое слово! Я понял, кто я, зачем я, что должен делать. Это — реальность. А то, что вы называете реальностью, — это опилки, пыль, труха… Ваша реальность как песок — уходит сквозь пальцы…
— Мой дорогой Огюст, — вкрадчиво произнес директор, будто обращаясь к неразумному младенцу, — ты слишком много думаешь. Не забивай себе голову, сходи в город, выпей хорошего вина, выспись хорошенько… Не стоит принимать поспешных решений. Иди…
— Бросьте. — Огюст решительно мотнул головой. — Я не нуждаюсь ни в советах, ни в утешении. Я все решил. — Он протянул директору руку.
— Ну что ж, как знаешь. — Тот безнадежно пожал плечами. — Значит, ты пришел проститься?
— Да. Прощайте.
И снова Огюст ринулся к новой жизни, чтобы, достигнув ее дна, начать сначала. Но, подходя к городу, вдруг сообразил, что в кармане завалялась лишь пара жалких су. А ведь он скоро проголодается… Замерзнет… Что ж ему, рыскать, аки зверю дикому, в поисках пристанища? Стоило ли ради этого все бросать? Он вдруг перестал понимать, с чего его вдруг понесло в город.
— Ну, доберусь я до Южной Америки. — Он не замечал, что размышляет вслух. — Если вообще доберусь! А на каком языке я буду говорить? И с чего я решил, что меня там ждут? Да и есть ли там цирк? А даже если и есть, то от своих ряженых небось отбою нет.
Огюст оказался в маленьком парке и присел на лавочку.
— Надо все хорошенько обдумать. Как я попаду в эту чертову Южную Америку? Я не птица. Я человек, а человек слаб, у него хрупкое здоровье, слабые конечности, нежный желудок, ему нужно тепло, отдых, нормальная пища, наконец! — Он скрупулезно перебирал в уме качества, которые, по его разумению, отличали его, Огюста, от прочих творений Создателя. И неожиданно сделал открытие из разряда тех, которые хоть и не подкупают новизной, но никогда не приедаются: лишь двуногим дарована способность смеяться и лить слезы!
«Я не птица! » Мысль тянула на откровение. Ведь сколько ни насилуй воображение, крылья от этого не вырастут.
Какая, к черту, Южная Америка? Дело ведь не в том, куда пойти и как добраться до этого куда, а в том, что… Огюст запнулся, подбирая слова. А может, все идет как надо? И пусть дальше идет своим чередом… Что это его потянуло на самобичевание? Да потому что всяк сверчок знай свой шесток. А то возомнил себя невесть кем. Зазорным стало смешить народ, захотел человечество осчастливить, кретин! А счастье, оно в руце Божьей. Огюст понял это, только когда лишился былых регалий, прибился к бродячей труппе, став простым поденщиком.
И тут его осенило. Он понял, что не дано ему было донести свое знание об ином мире, мире, неподвластном невежеству и пороку, мире, где нет ни смеха, ни слез. Эта невольная немота была платой за место придворного паяца Создателя.
Чтобы признать очевидное, Огюсту потребовалась вся жизнь! Он вдруг понял, что роскошь оставаться самим собой дозволена каждому. Но клоун от Бога обречен быть только клоуном. Днем и ночью, при аншлагах и пустых залах, под куполом цирка или потешая уличных прохожих. Ему захотелось поделиться с кем-нибудь своим открытием. Душа Огюста требовала публики, ему были не нужны ни грим, ни костюм, ни аккомпанемент. Истина не нуждается в излишней атрибутике.
На Огюста снизошел покой. Он долго сидел, прикрыв глаза и чуть заметно раскачиваясь из стороны в сторону, словно баюкал в себе свое новое знание. Наконец его ресницы дрогнули, клоун огляделся по сторонам и увидел, что все вокруг переменилось. Отныне мир внешний в точности соответствовал тому миру, который прежде существовал лишь в душе Огюста. Будто только и ждал, когда можно будет в полный голос заявить о себе. И этот момент настал.
