Елена Радова - Сука

– Интересное положение бывает только у женщин, когда они беременны.

– Глупости!

– Я не могу без тебя!

– Я не хочу умирать без тебя!

И тому подобная влюбленная белиберда.

Иногда он приходит раньше и, когда я открываю дверь, бросается мне навстречу, глаза его абсолютно безумны, он буквально втаскивает меня в квартиру, в коридоре начиная срывать все, что на мне есть. Я стаскиваю все, что на нем, хохоча при этом до упаду. Мы валимся на ковер и любим друг друга, как взбесившиеся животные – грубо и больно.

– Идиот, – говорю я, с усилием выходя из состояния звериной страсти, – до крови прокусил мне плечо (грудь, бедро). Вдруг шрам останется?

– Это метка, – смеется он. – Я люблю тебя, аж скулы сводит.

Иногда в нашей квартире нет воды. Прелесть таких дней не понять ни одному зажравшемуся иностранцу. Точнее, вариант отключения воды в жилых домах нашей совдепии по графику на месяц, как правило, в самую тяжкую жару, когда днем под ногами слегка проваливается асфальт и сам ощущаешь себя плавленым сырком, попавшим на сковородку.

В эти ненавистные для всех жильцов нашего дома дни мы плотно занавешиваем шторы, включаем кондиционер, ставим на плиту ведра с водой. Потом Генка переносит их в ванную, и мы купаемся, поливая друг друга из ковшика.

В этой нашей доморощенной бане с такими длительными приготовлениями есть что-то совсем из другой жизни, в которой мы никогда не были. В заботе друг о друге, деловитом хождении нагишом из кухни в ванную, снимании забытых украшений, их укладке на полочке, когда это делают мужские руки, столько смутного ощущения давнего родства, что дух перехватывает.

А потом он моет голову, потому что «я не могу с тобой с грязной головой». «Будто все остальное время можно», – смеюсь я. На самом деле она совсем чистая, это ритуал такой, когда воды нет. Поливая ему из ковшика, я мелко-мелко целую ему спину, на которой знаю каждую родинку. При этом он несколько раз коротко оглядывается на меня какими-то удивленно-грустными глазами. Из них на меня потоком идет любовь. Я вся – в любви, вся – в нежности, ими укутанная, зачем-то сверху надеваю свой махровый халат и подаю ему – его.

Наше «банное время» я всегда предваряю фразой Наполеона, обращающегося к своей Жозефине перед очередным свиданием: «Умоляю тебя, не мойся». Бонапарт из меня никакой, объединяет нас лишь то, что я, как и он, неистово люблю запах самого близкого мне на этой земле человека.

Иногда мы любим друг друга так долго и так нежно, что потом невозможно подняться – нет сил.

Иногда мы ссоримся. По пустякам. Но это бывает так редко.

Иногда к нам в гости приходит его друг Мишка Гаминский. Мы сидим на кухне, и я слушаю Генкины славословия в свою честь. Миша всегда приходит с полной сумкой продуктов, потому что у нас вечно нечего есть. Мишка говорит так, что не поймешь, когда он шутит, а когда – нет.

– Что ты в Романове нашла? – спрашивает он, когда Генка уходит в магазин пополнять наши запасы спиртного. – Тебе нужен я. Он не способен тебя оценить.

Я смеюсь, качаю головой:

– Я его люблю.

– Но толку не будет.

– Какой может быть толк от любви?

– Дети.

– Они у нас уже есть.

– Это не ваши дети. От такой любви должен быть общий ребенок, а вы не хотите.

– Миша, ты с ума сошел, сколько нам лет! Этот ребенок по возрасту будет нашим внуком. Мы не успеем его воспитать.

– Я его воспитаю. Вы только родите. От такой любви должны быть дети. Я его в Израиль увезу.

– Что за чушь! У тебя же там первая жена с сыном.

– Господи, Оля, при чем здесь это?

– Положим, ни при чем. Просто ты говоришь глупости. Если б даже и родили, с какой стати нам отдавать его тебе?

– Но вы хоть когда-нибудь думали об этом?

– Генодокс, мы думали о ребенке? – спрашиваю я.

– ???

– Романов, Мишка просит, чтобы мы ребенка ему родили.

– А больше он ничего не просит?

– Я серьезно, я не шучу, – снова возникает Мишка.

– А если серьезно, то какого ж рожна ты стрелял у меня на прошлой неделе полштуки рублей на аборт своей очередной любовнице? Рожали бы.

– Сравнил говно с лопатой. Я ж ее не люблю. Хотя что с вами говорить о каком-то ребенке – вы сами как дети, только сорокалетние.

– Миш, а как ее зовут? – спрашиваю я.

– Отстань, я не помню, – выкручивается Мишка.

– А она красивая? Молодая? – не унимаюсь я.

– Не знаю, красивая, наверное. Но я ее не люблю. Она молодая, красивая и очень глупая.

– Как тебе повезло! – влезает в наш разговор Генка.

– В чем же?

– Да столько достоинств в одной женщине.

– Главное из них для тебя, конечно, третье.

– Я ж не ты, – с усмешкой отвечает он.

– Хрен ты меня знаешь тогда, – замечает Гаминский.

– Мишка, а что ты не женишься опять? – спрашиваю я.

– На ком? Ну покажи мне такую, как ты.

– Так ты в меня влюблен?

– А ты?

– Я великолепно к тебе отношусь.

– Ты и не представляешь себе, почему я тебя люблю.

– Интересно...

– Помнишь фильм французский, достаточно старый. Он назывался «Старое ружье», с Роми Шнайдер в главной роли. Там один мужик у нее спрашивает: «Чем вы занимаетесь?», имея в виду где она работает. А она отвечает – с такой обворожительно-спокойной улыбкой, за которую полцарства, мне кажется, раньше отдавали. Она отвечает: «Я? Я просто живу...» И все! Этим все сказано. А ты, Алешина, – такая же.

Я аж краснею от удовольствия.

– Что вы тут устраиваете? – возмущается Романов. – Я вообще-то здесь тоже присутствую. Вы совсем обнаглели. Гаминский, тебе самое время сунуть в морду, и прекрати подливать Ольге шампанское, она им водку запивает. Механически или сознательно, не знаю. Как вы схлестываетесь, так пьете как сумасшедшие, я весь следующий день отойти не могу.

подхватывает Мишка.

со стоном подхватываю я.

Я вопросительно смотрю на Генку – мол, продолжай. Он уперто режет колбасу. Ну и ладно, сама – так сама.

Я выхватываю у Романова кухонный нож и картинно ударяю им Мишку.

– Вы какие-то сумасшедшие, – диагностирует мой единственный.

– А ты? – Мишка уже завладел ножом и крутит им у Генкиного лица.

– И я, потому что нам с Олькой с тобой хорошо.

– Это вам друг с другом хорошо, а я – бесплатное приложение. Я везде бесплатное приложение. Старики в Израиль уехали, жену с ребенком перевезли, а я здесь с вами сижу, разговоры разговариваю. В принципе тоже надо собираться.

– Ты серьезно? – спрашиваю.

– Куда уж серьезней. А что мне здесь ловить, Алешина? Я бывший венценосный кавээнщик, им на всю жизнь и останусь. Вот Романов чуточку в студенческие игрушечки поиграл, капельку на гитаре побренчал и за дело. Работает по специальности и дело свое открыл.

– Да кто ж тебе, хрен моржовый, то же самое мешал сделать? – возмущается Генка.

– Мятущаяся душа еврейского народа.

– Положим, ты еврей довольно неординарный для своей национальности. Водку жрешь, как истинно русский.

– О, это мы умеем в совершенстве.

– Вообще-то это огромная редкость.

– О чем вообще речь, друзья мои? А кто его знает, может, там я себя и найду, на исторической-то родине?

– Если ты уедешь, мы с Генкой останемся совсем одни, – грустно отмечаю я.

– Да ладно плакать-то. «Все только начинается!» – как говорили мальчики из «Взгляда».

– Нет, я серьезно, нам будет плохо без тебя, правда, Романов?

– Вам не без меня будет плохо, душа моя, – вдруг резко говорит Мишка.

– Нам вообще будет плохо? – чуя, что он имеет в виду что-то очень для меня жизненно важное, тоскливо спрашиваю я. – Только не ври!

– Все зависит от него, – кивает в сторону Романова Миша. – Ему надо что-то решать. Так дальше невозможно. Я же вижу, как ты мучаешься.

– Во! Класс! – возмущаюсь я. – Здорово, когда от тебя ничего не зависит. Значит, ты считаешь, что все дело в нем? А со мной все ясно?

– Да не обижайся ты на меня, Олюшка. Просто ты сильнее его гораздо.

– Я что – покойник? – раздраженно спрашиваешь ты. – Почему вы разговариваете так, будто меня нет?

– Козел ты, причем молодой еще, прыткий и очень живой козел. Я ж твой друг, кто тебе, кроме меня, всю правду-матку нарежет?

Я внимательно разглядываю дно хрустального бокала, крутя в руках его ножку.

– Пошел ты знаешь куда? – предлагает Генка.