Ни на миг не утратив скучливого выражения, он достал синюю папку на резинках и вытащил несколько факсов и машинописных бумажек.
– Взгляните. Мы действительно ищем. Мы следуем обыкновенным правилам. Запросы по всем больницам, травматологическим пунктам, железнодорожным и автовокзалам. И, разумеется, в аэропорт. Морги – тоже. Нигде не обнаружен. Послушайте, сегодня же тридцать первое декабря. Новый год. Праздники, свидания, встречи. Наконец, человеку просто приходит в голову начать все сначала. Так бывает, я вам точно говорю. Дайте ему несколько дней.
У Гарсии была манера говорить отрывисто, он произносил несколько слов, как бы ставил точку, а потом продолжал. Был он высок и тощ, с сероватой кожей. Острый подбородок, орлиный нос. Лицо состояло из одних острых углов. Когда такие мужчины хотят поцеловать в щеку, они могут только клюнуть – губам, далеко спрятанным среди острых костей, никогда не дотянуться до мягкой плоти. Глядя, как шевелятся они в бездне между носом и подбородком, я представила себе миллионы брошенных женщин, которые в скорбных черных платьях и бриллиантах в одиночестве садятся за новогодний стол. Мне стало нехорошо, и я распрощалась с инспектором Гарсией. Пожалуй, не скажешь, что наш первый разговор вышел удачным.
В дежурной части я забрала собаку Фоку и вернулась домой. Я не знала, что делать, и потому стала звонить друзьям. Чем дальше я рассказывала, тем в большее недоумение они приходили. Но когда я сообщала им, что мне говорили в полиции, я чувствовала, как тупо и растерянно они (мои друзья!) молчат на другом конце провода. Может, из-за тревоги и перенапряжения я поддалась паранойе, но интуитивно я ощущала, что они готовы согласиться – в качестве возможного варианта – с идиотскими подозрениями Гарсии. И потому, когда Глория, несколько бестактно, заявила, что «уже некоторое время замечала, будто у нас не все ладно», я в бешенстве бросила трубку и решила больше никому не звонить. Итак, я включила автоответчик, чтобы он оградил меня от множества звонков, которые вот-вот последуют, и убавила громкость до минимума, чтобы не поддаться искушению и не подойти к телефону. Почему у меня такие друзья, которые поступают совсем не так, как я от них ожидала? Как могут они поверить в такую нелепость, что Рамон исчез по собственной воле? Ничего не оставалось, как посмотреть правде в глаза, какой бы горькой она ни была: это были не друзья, а знакомые, супружеские пары, с которыми мы обедали раз в месяц, то есть поддерживали чисто светские отношения. У Лусии Ромеро, детской писательницы, внезапно исчезает муж в туалете аэропорта, и ей совершенно не к кому обратиться за помощью. Какая смешная трагедия, какое унизительное положение – среди брошенных жен, вдов при живых мужьях, женщин, отчаявшихся в своих надеждах.
Я вошла в кабинет Района – небольшую комнатку, выходящую окном в узкий внутренний дворик, и довольно долго внимательно ее рассматривала: книжный шкаф, стол, вращающееся кресло, телевизор с экраном четырнадцать дюймов. Все это расставлено с превеликой тщательностью: пепельница всегда на одном и том же углу стола, книги выстроены строго в алфавитном порядке, сувениры на полках – на равном расстоянии друг от друга. Даже скрепки стояли в коробочке плотным строем. Навязчивая идея Рамона.
Я несколько раз оглядела комнату, прежде чем решилась прикоснуться хоть к чему-то: Рамон бесился, когда трогали его вещи. Набравшись духу, я протянула руку и выдвинула ящики стола – и тут по-настоящему поняла, что Рамона действительно нет, иначе я и мизинцем не осмелилась бы до них дотронуться. Это было ощущение непристойное, хтоническое, точно я погрузила руки во внутренности покойника. Я осмотрела ящики, но ничего не нашла – как искать, если не знаешь, что ищешь?
Хотя, говоря по правде, кое-что я все же обнаружила. Маленькие такие сюрпризики, отчасти странноватые, как, например, три пачки презервативов в глубине ящика. Конечно же, предназначенные не для супружеского ложа. Еще были карандаши, блестящие и остро заточенные, точно солдаты в строю с примкнутыми штыками; чековые книжки наших банков; тетрадки в клеточку с записями домашних расходов; неиспользованные ежедневники многолетней давности, явно дареные; ментоловые карамельки; несколько туристических проспектов о «восхитительном отпуске в Таиланде» (нет-нет, я не подумала, что он сбежал туда с какой-нибудь блондинкой: года два назад мы собирались там отдыхать); несколько разнообразных ключей в старой коробке из-под конфет; монетки разных европейских стран в прозрачном пакете и стопка счетов за последнее время – газ, электричество, вода, – скрепленных большой металлической скрепкой. Я почти не глядя пролистала их и уже совсем было собралась положить на место, когда одна бумажка почему-то вызвала во мне смутное беспокойство. Я вытащила ее из пачки. Стоп: счет выписан на имя Рамона, но телефон не наш, начинается на 908. Значит, у Рамона был мобильник! Почему он мне ничего не сказал? Странно! Я внимательно просмотрела запись звонков, почти все они были сделаны за границу. У меня возникло подозрение, я, кажется, догадалась; взяла телефон и набрала первый попавшийся номер, который к тому же повторялся несколько раз.
– Привет, милый… Я так тебя ждала… Я совершенно голая, для тебя я намазала помадой соски… – прошуршал в трубке женский голос.
Все эти телефоны были эротические. Рамон тайно завел телефон, чтобы ему на ухо шептали всякие гадости. Набрала еще два номера наудачу:
– Ммммм… Слава богу, ты наконец позвонил… Я вся пылаю, просто не в состоянии больше ждать… Вот ты уже дотронулся до меня…
Все эти дамы говорили, что ждут, так же, как ждут покинутые жены звонка своих мужей.
– Я ждала тебя, козел… Хочешь меня, да? Но я тебя боюсь, ты очень злой, всегда делаешь мне больно…
Не хватало еще садомазохистских игр! Я была ошеломлена. К тому времени я уже знала, что человек подобен айсбергу и что мы позволяем рассмотреть только малую его часть: все мы прячемся, все время, у всех есть тайна, в которой невозможно признаться. И конечно, когда живешь вместе, образ другого обычно становится все более плоским, словно айсберг тает в теплом море повседневности. И зачастую вскоре супруг наш начинает представляться нам двухмерным, некой бесконечно повторяющейся калькой, суженным и уплощенным образом человека, так что в конце концов становится неимоверно скучно. Это один из способов покончить с браком – двое смотрят друг на друга, а видят только плоские головы, как на почтовой марке.
Как бы то ни было, в привычный образ Рамона, который я для себя создала, никак не вписывалась эротика по мобильнику, садомазохистские склонности, стремление получать удовольствие от телефонных любовных игр – в нашей постели он молчал как бревно! Телефонный счет застал меня врасплох: передо мной вдруг предстало наглядное доказательство всей глубины и загадочности человека, всей невозможности познать другого.
Я вышла из кабинета, за мной, как всегда, семенила толстая и потому смирная собака Фока. В гостиной я прослушала автоответчик: короткие гудки; встревоженные вопросы некоторых друзей, даже приглашения на праздничный ужин (только сейчас я вспомнила, что наступает новогодняя ночь); истерический звонок матери из Пальма-де-Мальорка, она сообщила мне, что узнала все из теленовостей; пронырливый журналист, который, как ворон, набрасывается на падаль. Но каким образом это дело попало на телевидение? Посмотрела на часы – шесть ровно. Включила «Радио Насьональ» – вдруг передадут что-нибудь в информационном выпуске. И правда, сказали почти в самом конце, подводя итоги. Наверное, 31 декабря им особо и рассказывать-то нечего.
«Исчез служащий Министерства финансов. Это произошло в аэропорту Мадрид-Барахас, когда он ожидал вылета своего самолета. Сорокашестилетний Рамон Ирунья женат на Лусии Ромеро, дочери старейшего актера Лоренсо Ромеро. Она является известной детской писательницей, среди ее произведений особо выделяется серия сказок «Гусенок и Утенок».
И все. Слов сорок да еще досадная ошибка: «Гусенок и Утенок» написала Франсиска Одон, моя главная конкурентка и недоброжелательница (а у меня самый знаменитый персонаж – «Курочка-недурочка»). К тому же обо мне сказали так, будто главная моя заслуга состоит в том, что я дочь Каннибала. Спасибо, хоть папочку Каннибала назвали «старейшим», а не «выдающимся», «известным» или «знаменитым». Хотя я уверена, ему такие эпитеты понравились бы больше.
Я выключила радио, когда стали передавать вильянсикос.[1] Телефон звонил не переставая, и автоответчик работал вовсю: снова друзья, снова журналист, снова мать. Трубку я не снимала – была не в состоянии ни с кем разговаривать. Собака Фока тяжело поднялась, подошла ко мне и стала тереться головой об ноги: она вовсе не ласкалась, она просто сообщала, что пора гулять и что она хочет есть. Потребности у Фоки всегда определенные, конкретные и неотложные. Я вывела старую немецкую овчарку на улицу, и она справила нужду у каждого угла в округе. Когда мы вернулись домой, я насыпала ей в миску сухого корма.
