В ЧИСТОМ ПОЛЕ – ВОЗЛЕ ОЗЕРКА
Когда думаю об Иване Михайловиче Ермакове, видится поле, чистые, просветленные березовые колки, духмяно пахнущие в июльскую пору разнотравья, слышится шелест осоки болотистых низин, а где-то возле озерка, возле речки, солончаковой прелью поскотин шибает. И текут по вольной лесостепи многочисленные коровьи стада, издалёка доносится тракторный гул, отчетливый колесный стук фургона или стукоток бензинового моторчика мехдойки. В небе, чуть пошевеливая крылами, висит коршун. Мелодично заливается жаворонок. И пылит полевой дорогой машина с белыми молочными флягами в кузове. Всадник вдали мелькнет, нет – не половецкий воин, не коварный степной лазутчик, а наш, приишимский, в выжженном солнцем, заскорузлом от пыли и пота картузе, сельский пастух.
И тишина, покой. И чудится, так было и так будет всегда!
Все эти картины, всё это земное действо сельчан, изображенное писателем не просто зримо, живописно, метким и сочным словом, а с неповторимым лиризмом, с метафоричностью, с любовью к литературным героям, к людям, так изображено, что порой кажется – нет подобного на земле. Но, отринув мимолетный скептицизм, прислушаешься к тем, еще детским своим представлениям о мире – и поймешь: никуда они не делись, они в нас, только поглубже скрыты в душе от суровой взрослости, от задерганного быта, от грозящих катаклизмов в природе, в обществе.
Произведения Ермакова – его сказы, документальные очерки, не отличимые по стилистике, по языку от художественных сказов, надо читать, перечитывать. Они – особый для души лекарь.
В пору их создания и выхода в свет, будь напечатаны они в местной прессе или в толстом иногороднем журнале, становились литературным событием в Тюмени и в области. Впрочем, как любая книжка той поры – сборник стихов или прозы того или иного автора. Выходили они и трудно, и не часто, будоража и без того возвышенную литературную атмосферу, царившую в родном отечестве повсеместно. Как говорится, было – «время такое было!»
Но ведь ни «время» благодатное, никакие университеты, научные степени, звания не помогут взявшемуся за перо человеку, если не дана ему от природы, от Бога – живая искра таланта. Ивану Михайловичу не довелось закончить вуз. Что у него было за плечами, когда он сотворил свои выдающиеся произведения? Сельская семилетка, ускоренные курсы младших лейтенантов в начале Великой Отечественной войны, окопные «университеты» пехотного взводного, культпросветучилище – это уже после войны, когда работал он артистом-кукольником в Омске, потом заведующим сельским клубом на родине, в Приишимье.
Почему никто из земляков-тюменцев, из образованных людей с вузовскими дипломами, не сумел живописать так, как Ермаков? А ведь Ермакову подражало немалое число местных газетчиков, пытавшихся стать писателями, беря на «вооружение» тональность и стилистику его сказов? Получалось у них откровенно заёмное, лобовое, зависимое. Автор, буквально, попадал под очарование и под «пресс» ермаковского таланта и не умел выбраться из него к самостоятельности.
Ермаков и сам в какой-то мере «вышел» из сказов Павла Бажова, но оставил тому сказочную придумку, фольклорность, сам изображал в действиях персонажи из живой жизни, в тематической основе его произведений была сибирская деревня, солдатский быт, а затем и наш, тюменский, разбуженный первопроходцами – север.
Мне все хочется цитировать Ермакова. Прикосновение к его образному слову вызывает радость, ответное тепло в душе. Вот и я видел эти картины, этих людей. Ермаков родился и вырос в соседнем от моего Бердюжского – Казанском районе. Оба района граничат с Северным Казахстаном, вернее, с бывшей территорией Южной Сибири, природа у нас одна, травы также пахучи, меньшие братья – те же. Но как он в отличие от нас сумел, например, так ярко и яро написать о «простом» петухе:
«Бородавчатый толстый гребень напружинен задором и кровью. Из-под назревше-малиновой плоти пробился изжелта-воронёный, могучий, будто бивень, клюв. С опаской смотришь и на веселый, задорный бдительный глаз. Огненная бородка постоянно, как пламень, жива. Перо выхоленное, семирадужное, боевые токи в нем текут. Шея, по самую грудную дужку и ниже, жарким золотом горит-полыхает. По крылам – частью чернь, частью тоже расписано золотцем. Темный хвост на распаде пера сизой зеленью излучается. Шпоры так остры, так отточены – кондиционная свинья обходит его стороной. Генерал – петух!»
А как писал о кузнецах, пастухах, доярках! Надо читать и перечитывать. Особенно – литератору.
Если говорить о влиянии литературного произведения на читателей, припомню, как это было со мной. С первым произведением Ермакова, а это был сказ с поэтическим названием «Зорька на яблочке», я познакомился в газете «Ишимская правда» в 1961 году. В неполных восемнадцать я начинал работать в ту пору на тракторе, в голове, конечно, было полно разнообразной романтики. Что- то хотелось необыкновенного сделать. Землю пахал, дело привычное. Но тогда всё больше доярок прославляли, хороших тружениц, рекордисток по надоям молока. И тут – ермаковский сказ об этих «молочных феях», который, сея восторги, вручили мне сотрудники из редакции ближнего от нас города, куда прикатив однажды, решился показать свои вирши «знающим людям».
И вот прочитал сказ – прямо-таки за душу взяло!
Дома, в селе, подошел к нашему бригадиру-полеводу Григорию Тимофеевичу Киселёву: переведи меня, говорю, на ферму дояром! Он аж ошалел: «Сдурел, что ли, дояр мне нашелся!..» Ладно хоть он никому не сказал об этом моем «патриотизме»!
Вот такое во мне сказ Ермакова пробудил! Да многих, повторюсь, всколыхнул Ермаков в ту пору. Народ сочиняющий, пишущий.
Перед призывом на службу, я несколько месяцев трудился в газетах Голышмановского и Омутинского районов. Следил за литературными публикациями. А в областной прессе стали появляться рассказы и очерки, явно подражающие ермаковской образности. Что ж, хоть никому не удалось обскакать самобытного писателя, ценить слово, работать над ним он многих тогда учил. Помню, и я всё больше расписывал в репортажах и корреспонденциях «закаты-рассветы». Ответственный секретарь газеты, принимая мои материалы, ворчал: «Ты мне расскажи, как в совхозе высоких надоев молока добиваются, а не о том, как травы пахнут, воробьи чирикают!»
Слышал как-то от Константина Лагунова, что Ермаков трудно проходил в коллегии по приёму в члены Союза писателей СССР. Сложно это понять и принять. Ну если это так и было, то сие просто говорит о том, какой в прежние времена был строгий отбор в «профессионалы». Да и по собственному опыту, по опыту друзей- поэтов знаю: строг. Это нынче – издал человек свои несовершенные вирши на собственные иль спонсорские деньги, он едва ль не требует, чтоб его тут же и приняли в писательский Союз!
А состоять в организации с такими писателями, как Ермаков, честь была немалая. Ведь не случайно, уже известный на ту пору, Виктор Петрович Астафьев, живший в большой промышленной Перми, имел намерение поселиться и работать в Тюмени – не только за «тихость» сибирского городка, каковой впоследствии стала для него Вологда.
В начале он посетил Тюмень. Было это 9-10 мая 1965 года.
Страна впервые широко и звонко отмечала День Победы. В честь её двадцатилетия была отлита медаль, которая от имени Верховного Совета СССР вручалась фронтовикам, партизанам и – всем другим воинам, кто на данный момент служил в Вооруженных Силах.
Командир нашей части, приехав в морской батальон охраны Главного штаба Военно-Морского флота СССР, буквально, из мешка доставал эти награды и вручал всем нам, как отличникам ВМФ, так и не очень радивым бойцам, вчера еще сидевшим на «губе».
Но таков был статус медали – всем!
А далеко, далеко от меня, в майский этот победный день на берегу полноводной Туры, устроившись на зеленой лужайке, вели разговоры Ермаков и Астафьев, вспоминали дни и битвы, где вместе сражались они. Но не было печали меж бывших фронтовиков, больше звучало веселых фронтовых историй. Астафьева и Ермакова сопровождали Владислав Николаев и Виктор Козлов – прозаик и поэт. Сидели на полянке рядом, слушали бывалых. А когда часа через три все вдруг засобирались «разбегаться», кончилось курево, едва поднялись: брюшные прессы были надорваны от смеха!
Побывав на следующий день на беседе в обкоме партии у одного из секретарей, Виктор Астафьев, больше ни с кем не встретившись, уехал. Как там протекал разговор в обкоме, никто не знает. Но Ермаков долго еще вспоминал о встрече с Астафьевым. Как говорят, хорошо сошлись эти два таланта, сблизились сердцем и душой. И прими в этом сближении участие Первый секретарь обкома Щербина, который на тот день был занят или находился в отъезде, приди на встречу руководитель организации тюменских писателей Лагунов, не пришел из некой «боязни» или «ревности», могло статься, что мы бы сейчас называли Астафьева земляком.
