Ознакомительная версия.
На мне была юбка. Мягко говоря, не та одежда, чтобы становиться на плечи незнакомому мужчине. Поэтому я выдвинула встречное предложение:
— Давайте наоборот? Я вас поднимаю.
— Восемьдесят килограммов живого веса? — в сомнении покачал головой Виктор.
Еще десять минут ему понадобилось, чтобы уговорить меня принять его план. Как назло, в подъезде более никто не появился. Да и мне стало уже не до стеснения, только бы выкарабкаться из ловушки.
Когда Виктор меня поднял (нечто цирковое, акробатическое), я плюхнулась животом на пол лестничной площадки. Виктор схватил меня за лодыжки и с силой послал вперед. Проехала пузом (то есть новым бежевым костюмчиком) полметра, собрала грязь. Встала на ноги.
Какое же это счастье — быть свободной!
Попытки вытащить из лифта Виктора кончились полным крахом. Присев, захватывала его кисти, тянула, но Виктор даже ступни не отрывал от пола.
— Зови на помощь, — перешел Виктор на «ты». — На шестом этаже, квартира семнадцать, должны быть ремонтники, мужики.
Почему-то по лестнице я бежала, точно минуты промедления могли пагубно отразиться на сокамернике.
— Пойдемте! Скорее! — призывала двух мастеров в пыльных комбинезонах. — К вам должен был прийти инженер по окнам. Так вот! Он застрял в лифте. Я с ним тоже, но он меня вытолкнул. Пожалуйста, пойдемте!
Строители смотрели на меня, взлохмаченную, перепачканную, с удивлением, кажется, ничего не поняли из моей сумбурной речи, но все-таки послушно отправились оказывать помощь.
И они вытащили Виктора не на раз-два-три, а с трудом! Каждый держал двумя руками кисть Виктора, тянули, чуть суставы ему не выдернули. Виктор ногами перебирал по сетке, помогал.
«Какое вранье!» — подумала я, вспоминая сцены из фильмов, где герои, вывалившись из небоскреба, держатся одной рукой за карниз, а потом, легко запрокинув ногу, перекидываются во внутрь здания. Или висят над пропастью, пальчиком ухватившись за выступ, подбегает субтильная девушка и с картинным смазливым напряжением, одной рукой (!) спасает героя. В подобные сказки никогда более не поверю. Кино!
— Спасибо, мужики! — поблагодарил Виктор строителей. — Сейчас я к вам приду. Дело одно есть. В какой квартире эта шпана живет? — спросил он меня.
— Зачем вам?
— Вы говорили на четвертом этаже? Пошли!
И стал подниматься по ступенькам. Я потрусила следом, продолжая спрашивать, что Виктору нужно от мальчика.
На площадке четвертого этажа Виктор двумя большими пальцами резко показал на квартирные двери справа и слева.
— Которая?
— Эта, — кивнула на правую. — И все-таки, Виктор, не понимаю, что вы задумали. Боюсь, вы можете…
— Не бойся! — перебил Виктор. — Сейчас мы справедливость будем устанавливать.
На двери сбоку был прикреплен листочек с фамилиями в столбик:
«Глазовы — 1зв. Воробъяненко — 2 зв. Панкина — 3 зв. Лазарь — 4 зв».
Виктор не обращая внимания на инструкцию, давил на кнопку, не убирая пальца. Был слышен пронзительный, как у старых трамваев, звонок за дверью. Открыла мать Панкина.
— Здравствуйте, Елизавета Григорьевна! Мне нужно с вами поговорить, а это… это… — не знала, как представить Виктора.
— Педагог Макаренковской школы, — ухмыльнулся он и, оттеснив Елизавету Петровну, шагнул в квартиру.
Можно было не спрашивать, какая дверь из шести по сторонам коридора вела в комнату Панкиных. Та, что открыта. К ней Виктор и направился. Остановился в проеме, мы с Елизаветой Григорьевной маячили у него за спиной.
В конце длинной, гробообразной комнаты, напротив двери располагалось окно. Возле него стоял стол, накрытый старенькой скатертью. За столом сидел Гриша и ел из глубокой тарелки кашу.
— Ну, здравствуй, голубь! — почти весело произнес Виктор.
— Чё? Чё надо? Вы кто?
— Твоя утерянная совесть. Давно ты ее потерял, щенок? Да вот нашлась! Сейчас будет тебя уму-разуму учить. Снимай штаны, Гриша!
Мальчик испуганно вскочил:
— Вы чего? Вы чего?
Виктор сделал несколько шагов вперед. С ужасом я увидела, поняла по движению локтей, что он расстегивает ремень, вынимает его из брюк. Гриша тоже, как завороженный, наблюдал за действиями Виктора.
В тесной узкой комнате мебель располагалась по стенкам, и передвигаться можно было только по тропинке в середине. Поэтому мы выстроились в затылок: Виктор, я, Елизавета Григорьевна.
— Снять штаны! — гаркнул Виктор.
Очевидно, его лицо было не менее грозным, чем тон. Потому что Гриша стал спускать джинсы, пролепетал:
— И трусы?
— Трусы можешь оставить, — позволил педагог Макаренковской школы.
— Да что же это такое! — возмутилась я. — Немедленно прекратите! Не позволю!
Хотела броситься вперед, но мешала Елизавета Григорьевна. Она повела себя более чем странно. Не дала мне протиснуться, вдруг схватила меня за талию, удержала:
— Пусть, не мешайте!
Родная мать приветствует экзекуцию над собственным ребенком! Где это видано?
— Да вы! Вы! — задохнулась я от негодования и неожиданно бросила в лицо Панкиной то, чего ни при каких обстоятельствах нельзя было говорить. Даже после длительного заточения в лифте. — Вобла замороженная! Спирохета, а не мать! … Извините, пожалуйста!
Похоже, Елизавета Григорьевна оскорблений не услышала, она напряженно смотрела через мое плечо и крепко держала меня за пояс.
— Отпустите, в конце концов! Что вы себе позволяете!
Нет, клещами уцепилась.
Пока я безуспешно пыталась вырваться, за моей спиной что-то происходило. Как Виктор захватил Гришу, я не видела. Бросив сражаться с чокнутой мамашей, вывернула голову. Гриша был зажат под мышкой Виктора, лицом к двери. Рука экзекутора взлетала вверх и опускалась, сложенный вдвое ремень хлестал мальчика ниже спины. Гриша тихо, по-девчачьи пищал. Виктор приговаривал с каждым ударом:
— Будь человеком! — Хлесть! — Будь человеком! — Хлесть! — Не будь гадом!..
Как ни была я шокирована происходящим, мой услужливый учительский ум вспомнил, что в Англии во многих школах разрешены физические наказания детей. И статья одного тамошнего педагога, воспевавшего кнут как действенное воспитательное средство, вспомнилась. Но в статье настойчиво, с апелляцией к детской психике подчеркивалось: хлестать розгами нужно конкретно, чтобы ребенок точно знал, за что страдает. Разбил стекло футбольным мячом — за стекло получи. Удрал с уроков — получи за самоволку. Не хочешь кашу есть — захочешь.
А Виктор порол Гришу неконкретно! В общем!
— Будь человеком! — Хлесть. — Ты не пуп земли! — Хлесть. — Уважай других!
Я поймала себя на абсурдном желании подсказать Виктору: «Это тебе, Гриша, за биологию! Это — за русский и литературу! Это — за математику!..» Но ничего подобного, естественно, не произнесла. Воскликнула гневно:
— Виктор! Прекратите немедленно!
Оживилась Гришина мама. На вид субтильная, Елизавета Григорьевна оказалась весьма крепкой физически. За пояс выволокла меня в коридор, там привалилась спиной к двери, не позволяя проникнуть в комнату. Спасти мальчика от избиения! Прекратить казнь!
— Вы в своем уме?
— Что вам нужно? — вопросом на вопрос ответила Елизавета Григорьевна. — Зачем пришли?
Там, — показала я пальцем на дверь, — бьют вашего сына! Это — уголовное преступление! И мы с вами как не оказывающие помощь страдающему ребенку тоже несем ответственность!
— Что вам нужно? — повторила Елизавета Григорьевна.
Подобным тоном плохо воспитанные люди обращаются к непрошеным гостям. Значит, она видит во мне досадную помеху? Ну и пожалуйста! На меня навалилось усталое раздражение. Опустила глаза — запачканный костюм, такое впечатление, что меня на животе волокли по пыльному асфальту. Почти так, собственно, и было.
«Идите вы все к лешему! — подумала я устало. — Нравится тебе, что сына избивают? На здоровье! Семейка!»
Заговорила быстро, забарабанила, как Оля Сидорова из 5-го «А». Девочка обладала феноменальной способностью заучивать огромные куски текста из учебника, выстреливала их с пулеметной скоростью у доски. Но стоило задать ей отвлеченный вопрос, терялась, испуганно хлопала глазами.
— На вашего сына подготовлены бумаги для перевода в школу для детей с отклонениями психики. Настоятельно рекомендую не доводить до этого. Заберите документы в конце года и переведите его в другую школу. Таков мой совет.
— Все?
— Все.
— До свидания!
— До свидания!
Я ответила автоматически, не успела изобразить на лице, как отношусь к ее грубости, прямо сказать, хамству, как Елизавета Григорьевна скрылась за дверью комнаты. И тут я остолбенела от услышанного.
Экзекуция, очевидно, закончилась. И отчетливо прозвучало предложение Елизаветы Григорьевны:
— Не хотите чаю?
Конец света! Это она Виктору? Выставить учителя за дверь и привечать постороннего человека, который лупит ребенка!
Ознакомительная версия.
