— Омар Хайям не так уж плох, — попробовал он возразить. — Рескину он нравился.
Дэвид поморщился и произнес звучную арабскую фразу.
— Вот что я думаю о достопочтенном Омаре.
— А что это значит? — спросила Кора.
— Боюсь, что мы не так близко знакомы, чтобы я мог перевести вам это, — ответил Дэвид и разразился таким бурным хохотом, что Генри бросил на него быстрый встревоженный взгляд. Однако, вспомнив дни, когда его сын, погруженный в глубочайшую душевную депрессию, сидел, опустив голову, зажав руки в коленях и тупо уставившись в пол, он обрадовался и этому смеху. Хуже всего были ночи: бесконечные, бессонные ночи, пронизанные страхом перед неведомым врагом. Нельзя сказать, чтобы в армии Дэвиду пришлось тяжелее, чем другим, — он сражался на Крите и при отступлении заболел дизентерией, — и все же в нем развилась обостренная чувствительность, от которой он не мог избавиться, пока учился в Оксфорде, и которая полтора года назад привела к опасному нервному заболеванию. Невроз с параноическим уклоном, как назвал его Бард. Но Генри никак не мог согласиться с доктором, когда тот вдруг заявил, что заметил повышенную нервозность у Дэвида еще в детстве. Возмутительное утверждение, которое едва не привело к разрыву между старыми друзьями.
Но теперь это уже не имело значения. Глядя на оживленное лицо Дэвида, Пейдж снова почувствовал, что этот брак, такой странный и все же такой удачный, спас его сына. Случайная встреча на набережной в Скарборо, где он проходил курс трудотерапии, — и Дэвид, который еще так недавно с тупым равнодушием плел корзины, вернулся домой, правда, еще слабый, но здоровый, снова обретший веру в будущее. Вдвойне странно — ведь прежде он никогда не интересовался женщинами, и уж подавно женщинами необразованными, чьи умственные интересы были так далеки от его собственных. А все-таки, пожалуй, именно поэтому Кора и привлекла его. Во мраке бездны он инстинктивно потянулся к первому встреченному им простому существу. Какое счастье, что рука, за которую он ухватился, оказалась рукой Коры!
После обеда, пока Кора убирала со стола, Пейдж и Дэвид сидели у окна, продолжая разговор. Обычно Дэвид не любил рассказывать о своей работе, но сегодня его сдержанность исчезла, он был весел и словоохотлив. В «Меркюр де франс» был напечатан перевод его эссе «Страна ночи», написанного во время войны, и он показал отцу лестное письмо, присланное редактором. Такое признание его таланта, внушившее ему необходимую бодрость и уверенность, обрадовало и Пейджа, подумавшего, что Дэвид скоро сможет стать его помощником и вместе они сделают «Северный свет» еще лучше.
Обычно после обеда они все втроем отправлялись гулять, но на этот раз Дэвид извинился и ушел в мансарду работать — он хотел как можно полнее использовать полученную из лондонской библиотеки рукопись, которую должен был вернуть на следующий день. Кора, однако, уже надела жакет, и они с Генри направились к пристани.
Сперва они не разговаривали. Кора обладала даром дружеского молчания, и ему казалось, что они знакомы уже много лет. Они вышли на песчаный пляж бухточки — под ногами захрустели сухие водоросли, — потом свернули на мол, и Кора, взяв его под руку, с восторгом подставила лицо сильному бризу.
— Вам нужно бы завести пальто потеплее, — сказал он, поглядев на ее поношенный саржевый жакет.
— Мне ни чуточки не холодно. — И потом добавила: — Неужто вам тут не нравится?
— Очень нравится, — сказал Генри. Когда он бывал с ней, у него всегда становилось тепло на душе.
В конце пустынной пристани они укрылись от ветра за спасательной станцией и стали смотреть на чаек, кружившихся над водой. Перед ними расстилалось безбрежное море, ветер был пропитан солью и острой свежестью волн. Генри охватило странное чувство — ему казалось, что он может простоять здесь вечность. Наконец он прерзал молчание:
— Вы так много сделали для Дэвида.
— Это он для меня, — быстро перебила она и, помолчав, глядя в сторону, добавила: — Я ведь тоже была не ахти как счастлива, когда мы встретились.
Генри почудилось, что этим простым утверждением она доверчиво открыла ему свое сердце. Кора с самого начала понравилась ему своей сдержанностью, столь не похожей на болтливую откровенность, которую он терпеть не мог в женщинах. И в то же время он чувствовал в ней робкую жажду привязанности и желание стать своей в семье мужа — верный признак того, что жизнь обошлась с ней сурово. Позднее это подтвердилось: она рассказала ему кое-что о своем прошлом, о том, как несколько лет назад осталась сиротой, жила у тетки в Лондоне и с трудом перебивалась, меняя одну плохо оплачиваемую работу на другую. Тогда в ее тоне не чувствовалось жалости к себе. Но на этот раз казалось, что сквозь ее теперешнее счастье едва заметно, но ощутимо пробивается грусть.
— Вы были очень одиноки?
— Да. — ответила она, — это вы верно сказали.
Генри обнял ее за плечи, защищая от сильного порыва ветра.
— Забудьте об этом. Теперь вы наша. И мы не позволим, чтобы вы когда-нибудь снова почувствовали себя одинокой. Еще вчера моя жена говорила… о том, что вы с Дэвидом, должно быть, иной раз скучаете здесь. Вам все-таки следует иногда приезжать в Хедлстон — хотя бы потанцевать.
— Танцевать-то я не люблю, — сказала она и добавила, словно стараясь загладить странное впечатление от своих слов: — И Дэвид тоже… он не из таких.
— Ну, так в театр или на концерт.
Она повернулась к нему.
— Знаете, мне здесь нравится. Тишина мне нравится. Ночью в кровати… — Она вдруг покраснела, словно сказала что-то не то, однако продолжала: — Когда вокруг дома свистит ветер и слышно, как волны шумят, мне все кажется, будто я в замке, — не знаю, понятно ли я говорю. Нет, я теперь Слидон не сменяю ни на какое другое место на всей земле.
Пора было возвращаться. Когда они подошли к автомобилю, Генри услышал в мансарде звуки радиолы, и ему показалось, что это Четвертая симфония ми бемоль мажор Брукнера, которую он не любил. Однако это означало, что Дэвид ищет вдохновения, и он решил не тревожить его. Он постарался незаметно сунуть в карман жакета Коры конверт, который ежемесячно привозил им. Всякий раз он испытывал при этом страшное смущение, хотя и старался проделать это с ловкостью фокусника, избавляющегося от игральной карты, и неизменно добавлял какую-нибудь шутливую фразу — Кора и Дэвид были горды, но ведь нужно же как-то жить. Сейчас он сказал:
— Это на семена для вашего сада.
Кора, однако, не улыбнулась. На ее худощавом, чуть скуластом лице было странное выражение. Темно-карие глаза увлажнились от ветра, черная прядь упала на лоб.
— Вы так добры к нам, особенно ко мне. Я это так чувствую… так… — Она не смогла продолжать. Неожиданно она подошла к нему вплотную и на мгновение неловко прижала мягкие губы к его холодной щеке.
В сгущавшихся серых сумерках Генри медленно ехал обратно — ему некуда было торопиться, — и всю дорогу его согревало воспоминание об этой неожиданной ласке.
Понедельник всегда был хлопотливым днем — за субботу и воскресенье накапливалось много материала, — и Пейдж пришел в редакцию рано. Он не стал подниматься в свой кабинет, а направился в аппаратную. Это была большая старомодная, но хорошо освещенная комната, окна которой выходили на мощеный двор. В ней работало большинство репортеров. Старинное здание «Северного света» было невелико — Генри даже арендовал под типографию соседний дом, — но редакция помещалась в нем уже много лет. Генри любил его и считал удобным. Питер Фенвик, младший редактор, стоял рядом с корректором Фрэнком у телетайпа Ассошиэйтед пресс.
— Что о Египте? — спросил Генри, когда они поздоровались.
— Канал еще непроходим для судов, — ответил Фенвик. — Американцы не могут добиться разрешения поднять баржи с цементом. Король Сауд имел беседу с Эйзенхауэром. Ему обещаны реактивные самолеты и новые «кадиллаки». Насер по-прежнему упорствует… Израиль не желает уступать. У нас начинает чувствоваться нехватка нефти. Иден с супругой прибыли в Панаму…
Пейдж слушал молча, и каждое слово бередило раны, еще не зажившие после унизительного поражения.
— А сообщения по стране?
— Страшное происшествие в Белфасте. Двойное убийство и самоубийство… жена, любовник и муж — у всех троих перерезано горло.
Подробности, с которыми быстро ознакомился Генри, были неописуемо отвратительны.
— Не пойдет, — сказал он.
— Может быть, дать небольшой заметкой на последней странице? — предложил Фенвик.
— Ни единой строчки.
Он быстро проглядел остальной материал — ничего утешительного. Положение на Ближнем и Среднем Востоке стало еще напряженнее, на Кипре явно назревал новый конфликт.
