– Видит Зевс, не мне перечить молве, но моя рабыня скрывает свое лицо скорее ради моего, а не ради своего спокойствия: лидийские разбойники похитили ее в младенчестве и во время одной из ночных попоек повеселились, покрыв ей ожогами лицо и вырвав язычок… Угощайся фруктами, если хочешь… Похоже, один из разбойников сжалился над ней или увидел возможность нажиться и удочерил се. А потом продал в рабство прислуживать у господ. Я купил ее на рынке два года назад. Она мне нравится: молчалива, как кошка, и трудолюбива, как собака, но черты ее лица мне неприятны…
– Понимаю, – сказал мужчина. – Тебе жаль ее…
– О нет, дело не в этом, – ответил Гераклес. – Они отвлекают меня. Слишком часто глаза мои соблазняет сложность окружающего: перед твоим приходом, к примеру, я сосредоточенно разглядывал эту интереснейшую щель в стене, се русло и притоки, ее исток… Так вот: лицо моей рабыни – бесконечный закрученный узел трещин, постоянная загадка для моего ненасытного взгляда, поэтому я решил спрятать его и заставил ее носить эту лишенную человеческих черт маску. Мне нравится окружать себя простыми вещами: прямоугольником стола, кругами кубков… простыми формами. Работа же моя, напротив, состоит в разгадывании сложного. Но будь добр, присаживайся… Вот фрукты, особенно хороши свежие смоквы. Я обожаю смоквы, а ты? Могу еще предложить чашу неразбавленного вина…
Мужчина, слушавший спокойные слова Гераклеса со все возраставшим удивлением, медленно опустился на ложе. На стене появился правильный круг тени, отбрасываемой его лысой головой при свете небольшой масляной лампы, стоявшей на столе. Тень от головы Гераклеса – толстого основания конуса с коротким пухом волос, серебрящимся на верхушке, – доставала почти до потолка.
– Спасибо. Пока я воспользуюсь ложем, – сказал мужчина.
Гераклес пожал плечами, сдвинул со стола листы папируса, придвинул вазу с фруктами, сел и взял смокву.
– Чем я могу тебе помочь? – любезно спросил он. Вдалеке раздался оглушительный гром. Помолчав, мужчина сказал:
– Даже не знаю. Я слышал, ты разгадываешь загадки. Хочу загадать тебе одну из них.
– Покажи мне ее, – ответил Гераклес.
– Что?
– Покажи мне загадку. Я разгадываю только те загадки, которые могу рассмотреть. Это текст? Предмет?…
Мужчина опять принял удивленный вид: сморщенный лоб, полуоткрытые губы, в то время как Гераклес аккуратно откусывал головку смоквы.[7]
– Нет, ничего подобного, – медленно сказал он. – Загадка, с которой я пришел к тебе, была, но теперь исчезла. Это воспоминание. Или идея воспоминания.
– Как же мне разгадать такую загадку? – усмехнулся Гераклес. – Я могу перевести лишь то, что могут прочесть мои глаза. Дальше слов я не иду…
Мужчина с вызывающим упорством смотрел на него.
– За словами всегда скрываются идеи, даже если их не видно, – произнес он, – и только они и важны.[8] – Круглая тень опустилась, когда он наклонил голову. – По крайней мере мы верим в независимое существование Идей. Представлюсь: меня зовут Диагор, я из дема Медонт, преподаю философию и геометрию в школе в садах Академа. Ну, знаешь… которую называют Академией. В школе, которой руководит Платон.
Гераклес тряхнул головой в знак согласия.
– Я слышал об Академии и немного знаю Платона, – сказал он. – Хотя должен признать, что в последнее время нечасто вижу его…
– Неудивительно, – откликнулся Диагор. – Он очень поглощен составлением новой книги, «Диалога об идеальном правлении». Но я пришел говорить не о нем, а об… об одном из моих учеников: Трамахе, сыне вдовы Этис, юноше, которого несколько дней назад загрызли волки… Ты знаешь, о ком я говорю?
Мясистое лицо Гераклеса, наполовину освещенное светом лампы, было непроницаемо. «А, так Трамах учился в Академии, – подумал он. – Вот почему Платон пришел к Этис с соболезнованиями». Он снова кивнул и сказал:
– Я знаком с его семьей, но не знал, что Трамах учился в Академии…
– Учился, – ответил Диагор. – И хорошо учился.
Сплетя головки своих толстых пальцев, Гераклес сказал:
– И загадка, которую ты принес мне, связана с Трамахом…
– Вплотную, – подтвердил философ.
На минуту Гераклес задумался. Затем шевельнул рукой.
– Хорошо. Расскажи как можно лучше, и посмотрим. Взгляд Диагора Медонтского затерялся в заостренном контуре головки пламени, пирамидкой возвышавшейся над фитилем лампы, в то время как с губ его стекали слова:
– Я был его ментором и гордился им. У Трамаха были все благородные качества, которых Платон требует от тех, кто хочет стать правителем города: он был так красив, как бывает лишь благословленный богами; умел спорить с умом; его вопросы всегда попадали в точку; поведение было примерным; дух его вибрировал в гармонии с музыкой, а стройное тело было подчеркнуто гимнастическими упражнениями… Скоро он должен был достичь совершеннолетия, ему не терпелось служить Афинам в армии. Хоть мне и жаль было думать, что скоро он покинет Академию, сердце мое радовалось, зная, что его душа уже узнала все, чему я мог научить его, и была вполне готова познать жизнь…
Диагор замолчал. Взгляд его неотрывно следовал за тихим колебанием пламени. Он продолжил устало:
– И тогда, примерно месяц тому назад, я начал замечать, что с ним творится что-то странное… Он выглядел озабоченным. Пропала сосредоточенность на уроках, наоборот: в стороне от своих товарищей, прислонившись к самой дальней от доски стене, он был безразличен к лесу из рук, которые вздымались, как головы на длинных шеях, когда я задавал какой-нибудь вопрос, будто бы мудрость перестала интересовать его… Вначале я не хотел придавать значения такому поведению: ты же знаешь, в этом возрасте много проблем, и они быстро возникают и бесследно исчезают. Но его безразличие не проходило. И даже усилилось. Он часто уходил с уроков, не появлялся в гимнасии… Некоторые из его товарищей тоже заметили эту перемену, но не знали, чем объяснить ее. Может, он был болен? Я решил поговорить с ним по душам… хоть и считал еще, что проблема его будет незначительной… возможно, любовной… ну, ты понимаешь… в этом возрасте такое часто случается… – Гераклес с удивлением заметил, что Диагор покраснел, как подросток. Перед тем, как продолжить, он сглотнул слюну: – Однажды вечером, на перемене, я нашел его в саду, в одиночестве, около статуи Сфинкса…
Мальчик стоял среди деревьев удивительно тихо. Казалось, он рассматривал каменную женскую голову с львиным телом и орлиными крыльями, но его длительная неподвижность, так похожая на неподвижность статуи, говорила о том, что мысли его витали очень далеко отсюда. Мужчина застал его в такой позе: он стоял, прижав руки к телу, слегка наклонив голову, держа пятки вместе. Вечер был холодный, но на мальчике была лишь легкая, короткая, как спартанские хитоны, туника, развевавшаяся на ветру и открывавшая его обнаженные руки и белые ноги. Каштановые волосы его были перевязаны лентой. На ногах были красивые кожаные сандалии. Заинтригованный мужчина приблизился, но в это время мальчик заметил его присутствие и обернулся.
– А, учитель Диагор. Вы здесь…
И он развернулся, чтобы уйти. Но мужчина сказал:
– Постой, Трамах. Я как раз хотел поговорить с тобой наедине.
Мальчик остановился спиной к нему (две голые белые лопатки) и медленно обернулся. Мужчина заметил скованность его мягких очертаний и, пытаясь показаться дружелюбным, улыбнулся, чтобы успокоить его. Он сказал:
– Ты не замерз? Тут холодно, а ты почти раздет…
– Я не замечаю холода, учитель Диагор.
Мужчина ласково провел рукой по волнистому контуру мускулов левой руки своего воспитанника.
– Ты уверен? Кожа у тебя ледяная, бедняжка… и ты, кажется, дрожишь.
Он подошел еще ближе с уверенностью, которую ему придавала привязанность к ученику, и мягким, почти материнским движением пальцев отвел каштановые пряди, сбившиеся на его лбу. Он еще раз подивился прелести этого безупречного лица, красоте медового цвета глаз, которые, моргая, уставились на него. И сказал:
– Послушай, сынок: мы с твоими товарищами заметили, что с тобой что-то происходит. Последнее время ты сам на себя не похож…
– Нет, учитель, я…
– Послушай, – мягко перебил его мужчина и провел рукой по правильному полукругу лица мальчика, осторожно беря его за подбородок, как берут чашу из чистого золота. – Ты мой лучший ученик, и учитель очень хорошо знает своего лучшего ученика. Уже почти месяц кажется, что тебя ничего не интересует, ты не участвуешь в учебных диалогах… Погоди, не перебивай меня… Ты отдалился от товарищей, Трамах… Ясно, что с тобой что-то происходит, сынок. Только скажи мне что, и, клянусь богами, я помогу тебе, сил у меня немало. Я никому не скажу, если не хочешь. Даю слово. Но доверься мне…
Широко, возможно, даже чересчур широко раскрытые карие глаза мальчика неотрывно смотрели в глаза мужчины. На миг воцарилось молчание и тишина. Потом мальчик медленно пошевелил розовыми губами, влажными и прохладными, будто собираясь заговорить, но ничего не произнес. Его глаза были расширены, навыкате, похожие на маленькие головки слоновой кости с огромными черными зрачками. Мужчина заметил нечто странное в этих глазах и так погрузился в их созерцание, что почти не заметил, как мальчик, не отводя взгляд, отступил на несколько шагов назад, белое тело его было все таким же застывшим, губы плотно сжаты…
