Дальше к югу по воскресеньям не встретишь, можно сказать, никого, кроме местных жителей. А в будни тишину там нарушает лишь армия велосипедистов, едущих на работу.
В семь утра рабочие уже проехали; бульвар почти безлюден.
На берегу канала, у разводного моста, которым завершается улица Землемеров, стоят двое. Мост только что развели, чтобы пропустить рыболовный траулер; человек, стоящий у разводного механизма, готовится вернуть мост на место.
Другой, по-видимому, ждет завершения этого маневра, однако, похоже, не торопится: при желании он мог бы перейти на другую сторону по маленькому мостику в ста метрах правее. Это невысокий мужчина в длинном, уже не новом зеленоватом плаще и поношенной фетровой шляпе. Повернувшись спиной к человеку у разводного механизма, не обращая внимания на траулер, он стоит, опираясь на тонкие стальные перила, заменяющие парапет у входа на мост. Он неотрывно смотрит на маслянистую воду канала у своих ног.
Мужчину зовут Гаринати. Это он недавно заходил в кафе «Союзники» и спрашивал Уоллеса, которого там уже не было. И он же – вчерашний убийца-неудачник, нанесший легкое ранение Даниэлю Дюпону. В угловом особнячке за оградой, который сейчас у него за спиной, живет его жертва.
Решетчатая ограда, живая изгородь, посыпанная гравием дорожка, идущая вокруг дома… Ему не надо оборачиваться, чтобы увидеть все это. Среднее окно во втором этаже – окно кабинета. Все это он знает на память: изучал целую неделю. Правда, без толку.
Как обычно, Бона был превосходно информирован, Гаринати оставалось лишь в точности выполнить полученные указания. Вернее, не выполнить, ведь по его вине все сорвалось: получив, по-видимому, легкую царапину, Дюпон скоро вернется домой, за изгородь, и снова погрузится в свои досье и картотеку, в окружении зеленых переплетов из телячьей кожи.
Кнопка электрического звонка у двери, фарфоровая кнопка с металлическим козырьком. Бона сказал, надо выключить свет, а он не выключил, вот все и сорвалось… Ничтожный просчет… Но так ли? Да, в коридоре свет остался; но если бы в комнате была полная темнота, Дюпон, возможно, побольше приоткрыл бы дверь, чтобы повернуть выключатель. Возможно? Кто знает? Или он так и сделал? И ничтожного просчета оказалось достаточно. Возможно.
Гаринати никогда раньше не переступал порог этого дома, но указания Бона были настолько точны, что он мог отправиться туда с закрытыми глазами. Без пяти минут семь он спокойно прошел по улице Землемеров. Вокруг – ни души. Он толкнул садовую калитку.
Бона говорил: «Сигнализация работать не будет». Это была правда. Звонок молчал. Хотя утром того же дня, проходя мимо («Незачем все время бродить вокруг»), он тихонько приоткрыл калитку, чтобы проверить, и услышал звонок. Очевидно, провод перерезали после полудня.
Он уже совершил ошибку, попробовав открыть калитку утром: когда вечером он вошел в сад, то на мгновение ощутил страх. Но тишина его успокоила. Да и заколебался ли он на самом деле?
Он осторожно закрыл за собой калитку, но не задвинул засов и стал обходить дом справа, по газону, чтобы гравий не шуршал под ногами. В темноте дорожку легко различить, она кажется более светлой, чем клумбы по ее сторонам и подстриженные верхушки живой изгороди.
Окно кабинета, среднее окно во втором этаже, со стороны канала, ярко освещено. Дюпон еще сидит за столом. Все так, как предвидел Бона.
Прислонившись к стене сторожки, в глубине сада, Гаринати ждет, не сводя глаз с окна. Через несколько минут яркий свет сменяется более слабым: Дюпон выключил мощную настольную лампу, оставив гореть только один из рожков люстры. Семь часов: он спускается на ужин.
Площадка второго этажа, лестница, прихожая.
Столовая на первом этаже, слева. Ставни на окнах там закрыты. На окнах кухни, с противоположной стороны дома, ставни закрыты тоже, но через щели проникает слабый свет.
Гаринати подходит к маленькой застекленной двери, стараясь не попасть в полосу света, падающего из коридора. И в эту минуту дверь столовой снова закрывается. Неужели Дюпон? Быстро же он спустился. Или старая служанка? Нет, вот она выходит из кухни. Значит, это был Дюпон.
Старуха удаляется в прихожую, но в руках у нее пусто; надо еще подождать. Она почти сразу же возвращается, оставив приоткрытой дверь в столовую. Заходит в кухню и вскоре выходит оттуда с огромной суповой миской, опять заходит в столовую и на этот раз закрывает за собой дверь. Пора.
Бона сказал: «У тебя примерно пять минут на то, чтобы подняться. Старуха ждет, пока он доест суп». Наверно, выслушивает распоряжения на завтра; поскольку она глуховата, это должно занять некоторое время.
Гаринати бесшумно проскальзывает внутрь. «Если слишком широко распахнешь дверь, заскрипят петли». Внезапно его охватывает неудержимое желание сделать это, открыть чуть больше, только чуть-чуть, чтобы узнать, насколько далеко можно зайти. Не намного. Только на самую малость, оставить немного места для ошибки… Но его рука благоразумно останавливается. Лучше потом, на обратном пути.
Не очень-то осторожно ведут себя обитатели этого дома: кто угодно может сюда войти.
Гаринати тихонько закрыл за собой дверь. Он с опаской шагает по плиткам, его каучуковые подошвы еле слышно поскрипывают. На лестнице и на втором этаже повсюду лежат толстые ковры, там будет еще проще. В прихожей горит свет; на площадке второго этажа – тоже. Затруднений больше не будет. Подняться наверх, дождаться, пока вернется Дюпон, и убить его.
На кухонном столе стоит белая тарелка, на которой выложены три тонких ломтика ветчины. Ужин легкий; это хорошо. Если только он не собирается выхлебать до дна суповую миску. Хочешь спать без сновидений – не переедай.
Неумолимое движение продолжается. Все его этапы просчитаны.
Безупречно отлаженный механизм исключает какую бы то ни было неожиданность. Надо только следовать тексту, произнося фразу за фразой, и случится как сказано, и Лазарь выйдет из могилы, обвитый пеленами…
Тот, кто крадется в тиши, чтобы исполнить приказ, не ведает ни страха, ни сомнения. Он уже не ощущает тяжести собственного тела. Его шаги беззвучны, как у священника; они скользят по коврам и по каменным плитам, столь же размеренные, столь же безличные, столь же необратимые.
Прямая линия есть кратчайшее расстояние между двумя точками.
…Шаги столь легкие, что они не оставляют даже морщинки на поверхности океанов. Лестница в этом доме насчитывает двадцать одну ступеньку, кратчайшее расстояние между двумя точками… поверхность океанов…
И вдруг прозрачная вода замутняется. На подмостках, где все должно быть в точности как предусмотрено, ни на йоту правее или левее, ни секунды невнимания, ни заминки, ни оглядки, актер внезапно останавливается на половине фразы… Он знает роль наизусть, играет ее каждый день; но сегодня не может двинуться дальше. Остальные персонажи вокруг него застывают на месте с поднятой рукой или ногой, согнутой в колене. Такт, начатый музыкантами, длится без конца… Сделать бы что-нибудь, произнести хоть что угодно, какие-нибудь слова, которых нет в либретто… Но и в этот вечер начатая фраза заканчивается как ей положено, рука опускается, нога завершает движение. В оркестровой яме оркестр играет все так же бравурно.
Лестница состоит из двадцать одной деревянной ступеньки, а в самом низу есть еще одна ступенька из белого камня, гораздо шире остальных, сбоку она закруглена, и в нее вделан медный столбик с затейливыми украшениями, который вместо обычного шара увенчивает голова шута в колпаке с тремя бубенчиками. Массивные лакированные перила поддерживаются точеными деревянными балясинами, слегка утолщенными у основания. Серая ковровая дорожка с двумя полосами гранатового цвета по бокам покрывает лестницу и тянется дальше, через прихожую, до самых дверей.
В описании Бона не упоминалось ни о цвете дорожки, ни о медном шуте.
Здесь, взвешивая каждый свой шаг, пройдет другой…
На стене у лестницы, у шестнадцатой ступеньки, на уровне глаз висит небольшая картина. Это романтический пейзаж, изображающий ночную грозу: молния освещает развалины башни: у ее подножия виднеются две лежащие фигуры, двое мужчин, они спят, несмотря на раскаты грома; или их убило молнией? Возможно, они упали с башни. Рама у картины резная, позолоченная; по-видимому, и картина и рама – старинной работы. Бона не упоминал об этой картине.
Лестничная площадка. Дверь справа. Кабинет. Он в точности такой, как описывал Бона, только, пожалуй, еще более тесный и загроможденный: книги, книги повсюду, – те, что до потолка заполняют книжные полки, почти все в зеленых кожаных переплетах; другие, в обложках, аккуратными стопками сложены на камине, на круглом столике и даже на полу или лежат в беспорядке на краю стола и на двух кожаных креслах. Все остальное пространство кабинета почти целиком занимает длинный, монументальный письменный стол из мореного дуба. Он завален папками и бумагами; большая настольная лампа с абажуром, стоящая посредине, выключена. В стеклянном колпаке люстры горит лишь одна лампочка.
