Рауль крепко сжимает ее запястья – сверху снова падает корм.
– Вы видите? Я прав. Каждый раз, когда мы вот так касаемся друг к друга, они бросают нам пищу.
– И что из этого следует, господин Всезнайка?
Он тревожно поднимает голову:
– Они чего-то ждут от нас.
Она, в свою очередь, тоже обеспокоенно смотрит вверх:
– Чего?
– Своих хомячков я награждаю галетами тогда, когда они выполняют то, чего я от них добиваюсь. Вы, наверное, то же самое делаете со своими тиграми, да?
– Я своих кормлю сырым мясом, а не искусственным кормом. От него их рвет.
– Существа, которые за нами следят, – говорит он, глядя на потолок, – кто бы они ни были, считают наше поведение «позитивным» тогда, когда мы вот так держимся за руки.
Саманта застывает на мгновение, потом снова становится на колени.
– Это не просфора и не чипсы, это... манна небесная, – говорит она торжественно.
– Ох, мистики...
– Как у Моисея в пустыне. Бог нас не покинул.
– Эй, Бог! Если ты нас слышишь, не дашь ли еще сандвича с маслом, ветчиной и корнишонами? И пивка? И сигаретки?
Саманта не смеется.
– Политика кнута и пряника, – продолжает он. – Электрический разряд как наказание. Еда как награда.
– С нами делают то же, что мы делаем с животными.
– Так вы думаете, они станут жечь вам ноги раскаленным железом, а мне заливать в глаза едкий шампунь?
– Как я раскаиваюсь в том, что приносила страдания другим!
– Да, правда, все-таки отвратительно то, что она делала.
– Я грешила.
– Опять начинается. Чувство вины. Не верится только, что искреннее.
– Я грешила. И я наказана.
– Вы – да, вы заслуживаете наказания. (Он смотрит на потолок.) Но я? Не понимаю.
– Заткнись!
– Да вы еще и вульгарны. А вульгарность – это один из семи смертных грехов!
– Я тебе сейчас глотку все-таки заткну!
– Вульгарная, агрессивная, прожорливая. Да, тут есть за что прощения просить. Можно добавить еще грубость, суеверность, жадность, капризность, склонность к эксгибиционизму, к постоянным истер...
Она бросается к нему и хочет влепить пощечину, но он пригибается и с трудом увертывается.
Становится в стойку, словно боксер, готовый к схватке.
– Истеричка... На этот раз вы меня не застанете врасплох. В юности я занимался тайским боксом.
– Один раз я тебя достала и еще достану.
Они смотрят друг на друга с вызовом. Она бьет его ногой. Он сгибается от боли.
– Ой! Да она сумасшедшая! Мне больно.
– Алле-ап! Лежать, зверюга. Будь умницей. Понял? Умница. Ап! (Обходит вокруг него, как укротительница вокруг хищника.) Ап! Тихо. Спокойно. Будь умницей.
– Хорошо. (Он пожимает плечами.) Нам трудно понять друг друга. Но все же нам надо как-то устроиться.
– Нам надо просто поделить пространство. (Она ногой чертит линию по центру помещения.) Отсюда до... сюда – мое. С другой стороны – твое.
Она выкладывает чипсы по разделительной полосе.
– Я читал в одном социологическом исследовании, что мы по сути своей животные-одиночки, строго придерживающиеся своей территории. Вот и подтверждение. Кстати, когда я был женат, все сводилось к тому же. Мы поделили на двоих кровать. И одеяло, и диван, и даже с полочку в ванной. Чувство своей территории – одно из основных для нашего вида.
Саманта продолжает выкладывать чипсы.
– Ты что, был женат?
Рауль подносит руку к сердцу, словно грудь его украшена медалями.
– Женат, разведен, снова женат, снова разведен и снова собираюсь жениться.
– Заметь, я не удивляюсь. Просто с трудом представляю себе нормальную женщину, которая сможет тебя выносить все время.
– А уходил всегда я. У женщин очень сильно желание понемногу отгрызать себе куски чужой территории. Начинают со все более частых уик-эндов у ее родителей, а заканчивают последним оплотом власти...
– ...Погоди, дай мне догадаться. Кто первым утром занимает ванную?
– Нет. Пультом от телевизора. Вот основной показатель превосходства в супружеской паре. «Управлять телевизором» – значит определять распорядок всего вечера. Когда мужчина отказывается от этого – он теряет все.
– Все мужчины с великими теориями о женщинах – всего лишь мужчины, которые женщин боятся.
– Это правда. Я боюсь женщин. Но я и мужчин боюсь. Я – мизантроп, и горд этим.
– Еще одно мудреное словечко.
– Мизантроп – это тот, кто не любит людей в принципе.
На лице Рауля появляется презрительная усмешка:
– Да, я не люблю людей. Я не люблю нервных жителей города и не люблю деревенщину.
– Ну, так тебе должно быть здесь хорошо!
– Я пытаюсь быть последовательным в своих поступках. Я не люблю политику – я не голосую. Я не люблю детей – у меня их нет. Я не люблю собак – я их не завожу. Я не люблю телевизор – я его не покупаю. Я не люблю цирк – я туда не хожу.
– Ну, а что же ты именно любишь?
– Я люблю... не кататься на лыжах зимой. Я люблю... не тесниться на пляже летом. Я люблю не стоять в пробках в час пик. Я люблю быть равнодушным к результатам футбольного матча с участием команды моего родного города. Я люблю не покупать подарки на Рождество в переполненных магазинах. Я люблю уклоняться от обязанности надираться шампанским на Новый год.
– С тобой, должно быть, не так-то весело проводить время.
– Я не люблю постоянно улыбаться и смеяться, делая вид, будто у меня все в порядке. Я не душа компании, это точно, но я и не притворяюсь, что я счастлив. И, поскольку я трезво оцениваю окружающий меня мир, вечером я прекрасно засыпаю без спиртного, без снотворного, без наркотиков, без транквилизаторов, без всех этих вещей, которые помогают выносить окружающих, а себя считать счастливым.
Саманта размышляет.
– А я, я люблю... кучу вещей. Я люблю свою семью, маму, она готовит такую вкусную лазанью с анчоусами и брокколи, дядюшку Пепперони, он вечером у печи для пиццы рассказывает нам истории о нашей родине. Люблю тетушку Наталию, которая, вот уж точно, в выражениях не стесняется. Люблю смотреть, как моя кузина Тициана танцует, люблю, когда Эмилио играет на гитаре и когда Луиджи аккомпанирует на бандонеоне[2]. Люблю запах поджаренного в оливковом масле лука, люблю рагу с майораном, которое кипит и пузырится в котелке. Люблю неприличные шутки Эмилио, от которых краснею. Люблю моих тигров, хотя они и не всегда в хорошем настроении. Люблю зрителей, которые платят за то, чтобы меня увидеть, люблю этих наблюдателей, которые, может быть, на нас смотрят. Люблю Бога, который на нас смотрит уж точно.
– Вы живете в очень размеренном мире.
– Я люблю мое детство. То время, когда я набивала себе синяки на коленках и играла в шарики с ребятами из зверинца. Когда смеялась, как сумасшедшая, впервые увидев какашку слона. Люблю короткие минуты зрительских аплодисментов после моего номера. Даже, если они аплодируют вяло, даже, если и зрителей всего десяток, меня опьяняет каждый хлопок. Это мой наркотик, мое успокоительное. И я тоже очень хорошо сплю по ночам.
– Блаженны нищие духом, ибо им принадлежит царствие небесное.
– Ты плюешь на себе подобных потому, что не можешь их понять. Ты просто трус.
– Человек в принципе трусливое животное. Я знаю это, я вижу своих мышей, хомяков, кроликов. И меня всегда восхищали то самоотречение и мужество, с каким они терпят наши пытки. Когда я заставляю их страдать, я не могу не уважать их...
– Уж не хочешь ли ты сказать, что преклоняешься перед своими жертвами!
– Они стоически переносят боль. Я видел, как белые лабораторные мыши убивали своих малышей, лишь бы избавить их от наших опытов. Они все понимали. И старались уменьшить боль тех, кого любили. А мы... Да взять хотя бы нас с вами! Как мы себя ведем: то паника, то споры.
– Это ты...
– А вы, вы замужем? Она колеблется.
– Я жду встречи с мужчиной моей жизни.
– С прекрасным принцем! Когда вы сказали, что верите всему, о чем говорят в новостях, я нашел это... наивным. Когда вы сказали, что верите в Бога, я нашел это... трогательным. Но когда вы говорите, что верите в прекрасного принца, я нахожу это...
– Глупым?
– Редким. Откуда вы взялись? Честно говоря, я думал, что такие экземпляры уже давно вымерли.
– Тебе отрезать язык, да?
– Как они милы, мечты простушки.
– А я знаю, что он ждет меня где-то. И однажды я его встречу. Мы поженимся и у нас будет пять... нет... не пять... (решительно)... да, пять детей.
– А как вы его узнаете, мужчину вашей жизни?
– По первому поцелую...
– Как в истории про лягушонка, который превратился в принца после поцелуя?
– Именно так.
– Вы, наверное, уже проверили немало народу, я думаю?
– Пока ни с кем ничего «волшебного» не было.
Вид у Саманты мечтательный.
– А что такое «волшебное» должно произойти?
– ...Этого не опишешь, – отвечает она возбужденно. – Это сразу почувствуешь. Ты как будто вся раскроешься ему навстречу. И огромная волна тебя подхватит и понесет куда-то.
