Ознакомительная версия.
Движение нашего общества определялось несколькими факторами, из которых, по А. Дюпон, ключевую роль играли недостаточная расположенность к труду, склонность к присвоению чужого имущества и обостренное чувство справедливости. В голове исследовательницы выстроенная причинно — следственная цепочка в конце концов свернулась в форму круга, который та по зрелом размышлении признала заколдованным.
Положение дел рисовалось и в самом деле не радужным: присвоение чужого имущества донельзя обостряло в обществе чувство справедливости, что, в свою очередь, резко снижало его, общества, расположенность к труду. Разумеется, последнее обстоятельство не могло не стимулировать склонности к присвоению чужого имущества, а это автоматически приводило к еще большему обострению чувства справедливости и еще меньшей расположенности к труду. В этом контексте исследовательницей рассматривались и разрушительные русские революции, и многолетнее правление коммунистов (по ее оценке, не менее разрушительное), и целый ряд иных событий.
Сочетание указанных факторов, само по себе взрывоопасное (Molotoff — cocktail, — вздыхала А. Дюпон), усугублялось и фактором персональным. По колеблющейся сцене русской истории проследовал ряд лиц, сумевших довести все противоречия до крайнего уровня. Эти лица опять — таки всем известны. Из всего подготовленного А. Дюпон списка упомянем лишь Е. Т. Гайдара. На это есть две причины. Первая из них состоит в том, что деятельность его правительства, по мнению исследовательницы, составляла счастливое исключение. Несмотря на беспрецедентный масштаб, присвоение чужого имущества впервые обретало вид цивилизованный и не производило прежнего отталкивающего впечатления. Вторая же, но, пожалуй, главная причина упоминания имени Е. Т. Гайдара — неравнодушие нашего повествования к таинственным нитям, пролегающим между временами, событиями, лицами и т. д.
В отличие от деда, Е. Т. Гайдар не был знаком с генералом Ларионовым и даже в 16 лет не командовал полком. Он не скакал по пыльному июльскому шляху, не пускал под лед крестьян в Хакассии, зато в тридцать с небольшим возглавлял правительство, настроенное весьма по — боевому. Используя военную терминологию, реформирование экономики страны А. Дюпон назвала типичным кавалерийским наскоком.[8] Е. Т. Гайдар был внуком А. П. Гайдара, и историкокультурное значение этого факта потрясло воображение французской исследовательницы. Опубликованная ею работа носит ярко выраженный культурологический характер и допускает, что, будь Е. Т. Гайдар внуком М. А. Волошина, приватизация в России пошла бы совсем по другому пути. No comment, как заметил один известный англичанин. В истории нет сослагательного наклонения, и в игнорировании этого факта состоит методологическая слабость французской исследовательницы.
Выстраивая свою причинно — следственную цепочку, в целом ряде вопросов А. Дюпон, несомненно, запуталась. Так, она продемонстрировала явное преувеличение роли личности в истории, вызванное, вероятно, тем, что история, над которой работала она сама, была историей генерала.[9] Кроме того, камнем преткновения стала для нее диалектика необходимого и случайного, столь важная для правильной оценки исторических событий. На материале русской истории она так и не смогла в ней разобраться. В какой — то момент ей вообще стало казаться, что необходимость в нашей стране является до определенной степени случайностью. Иными словами, она так и не смогла внятно сформулировать причину нищенского существования Соловьева. И тогда всю свою неуемную энергию А. Дюпон перенесла на работу со следствием. Поиск ответов на проклятые русские вопросы она заменила поиском денег для нужд молодого ученого.
После недолгих раздумий французская исследовательница обратилась к Всероссийскому фонду науки, смутно надеясь, что именно этот институт восполняет все то, чего не додало своим ученым государство. После краткой московской беседы — а знающие люди советовали общаться с сотрудниками фондов исключительно лично — заявленную тему исследования эксперты фонда сочли недостаточно всероссийской. Прощаясь (на нашей встрече лежала тень какой — то недоговоренности, жаловалась впоследствии А. Дюпон), они порекомендовали своей гостье обратиться в Российский фонд работников науки.
В Фонде работников науки А. Дюпон выслушали более благосклонно и даже напоили чаем с сушками «Столичные». По ходу дела ее спросили, не является ли она сотрудником или хотя бы экспертом каких — либо французских фондов. Узнав, что с французскими фондами А. Дюпон дела не имеет, у исследовательницы уточнили, кто именно из Всероссийского фонда науки порекомендовал ей обратиться в Российский фонд работников науки и что при этом говорил. Удивленная вопросом, а главное — необычным тоном вопрошавшего, А. Дюпон поперхнулась, и ее колотили по спине до тех пор, пока злополучный фрагмент сушки «Столичной» не покинул горла парижанки. После этого ее уже ни о чем не спрашивали, а подали пальто и галантно поцеловали руку: в Москве, кстати говоря, это делают не хуже, чем в Париже.
Еще одну попытку помочь петербургскому аспиранту А. Дюпон предприняла, связавшись по телефону с Фондом им. С. М. Соловьева. Фонд имени великого русского историка, по мысли француженки, не мог отказать в поддержке историку же, да еще молодому, да еще с такой же фамилией. Как ни странно, именно фамилия стала в этом случае камнем преткновения. Боясь обвинений в семейственности, на том конце провода отказались подобное обращение даже рассматривать. Подивившись щепетильности российских фондов,[10] А. Дюпон задумчиво повесила трубку.
Наконец, по совету коллег она обратилась к какому — то американскому предпринимателю, якобы человеку контрастов, перемежавшему биржевые спекуляции с филантропической деятельностью. Вполне вероятно, что контрасты были преувеличены, поскольку по сведениям, достигшим ее позже, филантропическая деятельность каким — то непонятным образом оказывалась одной из самых прибыльных статей его предпринимательства. Как бы то ни было, А. Дюпон обратилась к нему с большим письмом, где отметила тщательность работы ученого, перечислив, среди прочего, внесенные последним поправки относительно личного состава подразделений.
К чести адресата, ответ не заставил себя долго ждать. В пришедшем от него письме трудолюбию и внимательности Соловьева давалась самая высокая оценка. Вместе с тем, филантроп указывал, что, поскольку его интересуют сведения преимущественно о действующих армиях, данные за 1920 г. для него не представляются актуальными.
Разумеется, даже такой галантный отказ не мог устроить человека, прозванного коллегами mon general. А. Дюпон пошла на новый штурм и написала меценату письмо гораздо большего объема. В этом письме подробнейшим образом рассматривалась суть каждой из внесенных Соловьевым поправок — с историческими параллелями и краткой статистикой по сопоставимым подразделениям европейских армий. Что же касается актуальности данных, то предприимчивый филантроп был ознакомлен с одной весьма древней точкой зрения, согласно которой все в истории повторяется. Подвергнув указанную теорию конструктивной критике, А. Дюпон, тем не менее, указывала, что вовсе не исключает возможности создания однажды в Крыму армии с точно таким же численным составом. Единственное, с чем исследовательница категорически отказывалась согласиться, это возможность (даже теоретическая) появления на полуострове второго генерала Ларионова. Завершая свое письмо, она, дабы исключить всякие недомолвки, даже указала, что люди, подобные генералу, рождаются раз в тысячу лет.
Неизвестно, что уж здесь подействовало больше — экскурс ли в область философии истории, решимость исследовательницы отстаивать свою позицию или самый объем письма — только предприниматель — филантроп ответил согласием. В ответном письме он даже мило пошутил, что замечание исследовательницы относительно подобного Ларионову генерала хотя и исключает возможность его появления в ближайшем будущем, но вселяет определенные надежды на период после 2882 г. В ожидании этой благословенной эпохи на все время аспирантуры (т. е. на три года) он назначал Соловьеву небольшую, но достаточную для скромной жизни стипендию. Это была настоящая победа.
Известием о стипендии Соловьев был сражен наповал. Он ничего не знал о хлопотах француженки и, услышав о таком подарке, почувствовал себя по — настоящему счастливым. Фраза о том, что стипендия рассчитана на скромную жизнь, не могла омрачить его радости. С одной стороны, жизнь Соловьева всегда была скромной, а с другой, он справедливо полагал, что его представления о скромности сильно отличались от представлений его благодетелей. При всей своей информированности они даже не догадывались, до какой степени скромна жизнь ученого в России.[11]
Ознакомительная версия.
