И тут же сам себя одернул: что еще за мысли? Стирать, убирать, лекарства! — ты на пенсию собрался? Ты крепок, умен, здоров, перспективен, свободен, у тебя выбор, если подумать, от 18-ти лет до 88-ми, ни в каком возрасте нет такой широты возможного охвата!
И я под каким-то предлогом выпроводил Веру.
— Ох, — сказала она в двери, — прямо как хорошо, когда такой сосед есть!
— В каком смысле?
— Ну, поговорить всегда можно. Ты внимательный такой. Прямо какой-то весь родной!
С этими словами она шутя приобняла меня — только руками, телом почти не прикасаясь, невинно; и диким образом показалась она мне почему-то солдатской вдовой, безвинно одинокой, сиротливой и готовой всю жизнь отдать тому, кто к ней и к ее дочери по-человечески отнесется. Жаль, не повезло мне в нее влюбиться. И я кончиками пальцев погладил ее по голове и сказал:
— Ну, поговорить с тобой, наверно, много кто хочет. Молодая, красивая, стройная!
— А что толку?! — махнула она рукой.
И ушла, забыв на обувном шкафчике мою книгу, за которой, собственно, и приходила.
После первых двух странных приступов прошло некоторое время. Я сидел вечером дома и наслаждался пустым созерцанием телевизора, и вдруг ни с того, ни с сего: страшные провалы и перебои в сердце, весь покрылся холодным потом, руки онемели, ноги свело судорогой. Почему-то подумал: эпилептический припадок.
На этот раз из-за устрашающих симптомов забрали в больницу. И в тот же вечер все прошло. Меня даже не успели оформить, поэтому я сказал дежурному врачу, что мне нет необходимости здесь оставаться, я хочу домой.
Он пожал плечами:
— Дело ваше. У вас давно такие штуки?
— Первый раз. Как думаете, что это?
— Симптомы смазанные какие-то. Постарайтесь не волноваться, избегать физических и умственных перегрузок. Курите?
— Да.
— Придется бросить. А вообще-то не волнуйтесь. Такой уж возраст. Если после сорока вы просыпаетесь и у вас ничего не болит, значит, вы умерли.
— Спасибо.
— За что?
Мне все хуже. Просыпаюсь разбитый, с болями во всем теле, появились какие-то онемения по левой стороне, шум в ушах — и прочая, и прочая.
Иду к Костику брать неделю отгулов.
— С чего это вдруг?
— Подлечиться хочу.
— А что случилось?
— Так… Общее состояние.
— Состояние! У меня у самого сахар, как ты знаешь, а я работаю!
— Илья, я отгулов на месяц накопил, а прошу всего неделю.
— Не вовремя просто, Саша, очень не вовремя! Щирый хочет с нами встретиться, ты помнишь? Как я без тебя?
Я вспомнил: Щирый Петр Семенович, большой человек, действительно чего-то от нас хочет. И в таких случаях я при Костике — переговорщик. У меня это хорошо получается, сам Костик чересчур азартен и в азарте, как он сам говорит, теряет дар речи (которого у него и нет). Я присутствую в странном статусе, Костик обычно меня представляет: «Это Александр Николаевич, он в курсе!». Вот в роли человека в курсе я обычно и веду переговоры, а Костик кивает, но его собственный статус при этом не умаляется, ибо каждый диалог заканчивается каким-то решением, нужно сказать «да» или «нет», и уж эти-то слова остаются, естественно, за Костиком; право первого и последнего пожатия руки партнера — тоже за ним.
— Не вовремя, очень не вовремя! — сокрушается Костик.
— Как будто для меня вовремя! Жизнь только начинается — и вдруг. Обидно.
Костик внимательно на меня смотрит и говорит:
— Ты, Саша, оказался не готов.
— К чему?
— Ну, вот я. И семейных передряг наелся, и со здоровьем давно уже проблемы. А ты всегда, как я понимаю, был счастлив и здоров. И теперь упираешься. Это вредно, от души тебе говорю. Дружи с судьбой, Саша. То, что с тобой происходит, естественный ход вещей. Молодость, зрелость, старость, гроб. Пора привыкать.
— Я не признаю естественного хода вещей! И никогда не умру! — отвечаю я Костику.
— Три дня, не больше! — отвечает он мне.
(адаптированная глава)
Тут было длиннейшее, страниц на пять, с подробными размышленьями и наблюденьями, описание того, как А.Н. Анисимов, то есть я, направляясь домой, вдруг вышел на «Арбатской» и отправился на Арбат, ему захотелось побыть среди людей. Вечер, но жарко. Пряные запахи парфюма и пота. И Анисимов обнаружил, что он тут — самый старый. Он самый старый тут! Гуляющие, пьющие кофе в открытых кафе, продающие, рисующие, танцующие, поющие… Все моложе! Когда же это случилось, когда это произошло, как же он не заметил, что стал самым старым в этом молодом мире? Он нашел наконец старика, но это был нищий. Анисимов, крепясь, списал свои мысли на состояние здоровья и сделал афористичный вывод: болезнь — это путешествие в старость. И поклялся не сдаваться.
Подтверждая свое решение не сдаваться, я накупил в переходе метро полезных травяных чаев. «Талия Луны». «Мечта организма». «Простатей» (от простатита — вдруг он у меня тоже есть?). «Легенда мира». «Горный аромат». «Желудочно-кишечный», «Ветрогонный», «Отхаркивающий»…
С отвращением и чувством исполняемого долга пил их поочередно и пытался работать. Я вел в это время сразу несколько проектов, один из них, самый интересный, назывался «Приближение к книге». Как известно, человек ничего нового не любит. Он ориентируется на стереотипы, на образцы, на знакомое. И это очень мешает нашим бедным детям овладевать новыми знаниями, а особенно новыми текстами. Что я придумал? Берем, например, Достоевского, «Преступление и наказание». Адаптируем — трижды. В десять лет детишки получают коротенькую страшилку на полстранички: «Студент Раскольников хотел делать добро, но не имел для этого денег. Он решил убить богатую старуху и взять деньги, чтобы делать добро…». И т. п. Лет в двенадцать дети читают тоже недлинный текст, но уже с некоторыми подробностями. В четырнадцать большой текст, страниц на двадцать, не только с подробностями, но и с психологическими наметками. И ко времени, когда нужно будет одолеть подлинник, они готовы, больше того — они даже ждут, они хотят узнать, как все было на самом деле! Я считаю, гениальная придумка. Мы уже опробовали несколько книжек, пошли хорошо. Хворая, я умещал в три страницы «Мертвые души», задача более чем интересная!
Неожиданно позвонила Нина и сказала, что есть срочный разговор.
— Так говори.
— Не по телефону. Приезжай ко мне на работу.
— Сейчас не могу.
— А когда? О Валере надо поговорить.
— А что?
— Ты давно у него был?
— Не помню. Что-то случилось?
— Приезжай — поговорим. Извини, сейчас некогда.
Нина отключилась.
Она меня ждет, следовательно — я примчусь. Не потому, что я согласился, а потому, что она ждет. На работе. То, что она забыла объяснить, где ее новая работа, я же там не был никогда, несущественно. Сам должен как-то догадаться и найти!
В этом она похожа на своего отца, моего бывшего тестя, Игоря Николаевича. «Я тут в субботу с Людочкой и друзьями собираюсь, и вас ждем!» — говорил он, не предполагая отказа, не спрашивая, удобно ли нам это, хотим ли мы собираться с его друзьями и т. п. Людочка — молодая жена вдового Игоря Николаевича, она чуть старше Нины. А сам он…
Далее адаптировано: удивительная история Игоря Николаевича, который служил чиновником и втайне сочинял стихи о погоде и о лирике. Вышел на пенсию, взял да и издал их за собственный счет. И они каким-то образом попали на глаза модному композитору, тот положил их на музыку, песни спели несколько известных певцов. Игорь Николаевич неожиданно забогател, не чрезвычайно, но ощутимо, разрушил свою старую дачку и построил целое поместье, женился, будучи давно вдовцом, на женщине из турагентства, с которой Нина когда-то работала (через Нину и познакомились) — и не просто, братцы, женился, а увел ее от довольно молодого мужа! Это интересно в виде отдельного сюжета, но к моему сюжету не имеет отношения. Так что посторонитесь, уважаемый Игорь Николаевич; и какое счастье не удостаиваться чести находиться в компании ваших друзей и пышных, сентиментальных подруг вашей юной, сорокасемилетней Людочки, не слышать и не видеть вашего композитора, который такой напыщенный дурак, каких свет не видывал! И почему вообще среди музыкантов (особенно так называемых попсятников) столько неумных людей? Может, Бог, давая один дар, отнимает другой? Впрочем, ум не дар…
Я валялся, лучше не становилось, решил наведаться в поликлинику. Обычную, районную, по месту жительства, в которой я лет сто не был.
В поликлинике не мог сообразить, к кому пойти: к терапевту, кардиологу или невропатологу? К первым двум, оказалось, надо записываться, а к невропатологу можно сейчас. Ладно, пойду к нему.
Часа два сидел в очереди. Смотрел на объявление: «Участники ВОВ — в первую очередь, ИОВ — вне очереди», думал, чем первая очередь отличается от вне очереди. А еще Иов — библейский персонаж. И это еще один наш проект, вернее, заказанный нам: адаптированная Библия. Есть для малышей, есть для подростков, для слепых, глухих и малограмотных (комиксы), понадобилась теперь Библия для детей, отстающих в умственном развитии, и душевнобольных. На Западе такие книги уже имеются, но переводить дорого и хлопотно, озадачьте своих авторов, сказали заказчики, пусть месяца за три сделают. Желательно в стихах: лучше запоминается. Заплатим хорошо: под это дело грант получен. Я от идеи не был в восторге, но Костику хоть Библию адаптировать, хоть Коран, хоть «Майн Кампф», и авторов у нас всегда полно, готовых это сделать. Однако заказчики оказались привередливыми, отвергали все варианты. Поэтичность и простота! — требовали они, а этого никак не получалось. Пришлось мне подключиться. И я, взяв для начала книгу Иова, довольно быстро сочинил такой текст:
