Допустим, попал в роту некий рядовой Пупкин первого периода службы. Вызывает его ротный и говорит:
— Товарищ солдат! Даю вам две недели сроку на изучение и освоение станции тропосферной связи Р-412.
— Есть! — бодро отвечает рядовой Пупкин и с энтузиазмом направляется натирать полы или копать траншеи под кабеля (ведь от повседневной работы его еще никто не освобождал!). А вечером даже письмо домой написать сил нету, не то что познавать тонкости работы на вышеозначенной станции.
Через две недели снова вызывает Пупкина ротный:
— Освоили, товарищ солдат? А тот ни в зуб ногой.
— Ладно, даю вам еще две недели.
И история эта заходит на второй круг. Что делать ротному? От работы Пупкина освобождать, чтобы станцию учил? Так это ж тогда всех духов для изучения закрепленной за ними техники от работы освобождать надо. А кто службу тащить будет?
Наказать? Но как? Пару нарядов вне очереди дать? Ну, во-первых, иные подразделения и так через день в наряды ходят, чаще уж не поставишь; во-вторых, если рота, скажем, в караулы ходит, то Пупкина нашего туда не запихнешь — духов в караул ставить не положено; в-третьих, если поставишь все же в наряд, то ясно, что означенный Пупкин тем более станцию свою не выучит. На губу сажать? Ну, на губе не так уж плохо: нарядов нет, учений нет, ночные построения — только когда у начгуба с женой проблемы, кормят лучше, чем в части, спорта и муштры нет тоже, а к грязной работе духи привычны. Кроме того, на губу из-за такой мелочевки Пупкина просто не возьмут — там и так народу вдвое против нормы сидит. (Читатель может спросить: а как же с духом-бунтарем? На него ведь нашли управу? В том-то и дело, что в первом случае мы видели откровенный бунт, подрывание основ. А в случае с Пупкиным — лень, нерадивость. Значит, и спрос разный. Офицер и заниматься-то лично с таким вальтом не станет. Сразу даст команду одному из стариков — и все.)
А что до дедовщины, то, как мы видим, без этого цемента армии такого типа, как наша, не обойтись. Хотя, знаете, мне приходилось слышать о частях, где дедовщины нет. Пару раз. Но сам я таких никогда не видел. Учебки? Да, дедовщины в обычном смысле там нет. Функции «старшего деда» там взяли на себя сержанты и больше гоняют по Уставу, чем «по-простому». Образцово-показательные части, типа Читинско-Брежневского полка? Так это ж под боком у очень высокого начальства. На то этот полк и образцово-показательный. Там дедовщиной офицеры занимаются. Найдет этакий «товарищ капитан» окурок в расположении — роту в ружье, полную боевую выкладку навесили и понесли окурок на плащ-палатке бегом за десять километров «хоронить» (причем, непременно в яме 2x2x2 м). Или недостаточно быстро выполнили команду «Газы!» И дружненько вырыли в наказание окопчик «для стрельбы стоя с лошади». Власть над бесправными развращает. И все равно, кто командует — дед, сержант или офицер. Суть от этого не меняется.
Кстати. В погранвойсках КГБ дедовщины практически нет. Я это объясняю следующим образом: во-первых, хозяин потолковей, повластней — потому и порядка больше; во-вторых, погранцы заняты реальным делом — они на боевом посту; в-третьих, контингент получше, цивилизованней — поэтому и атмосфера почище. Да и, думаю, начальство там свое муштрой берет.
Столовая в армии — это своего рода храм. Но, если для старослужащих — это храм пресыщенности, то для молодых — это обитель воздержания. Среди непосвященных бытует мнение, будто молодые в армии худеют из-за того, что их здорово гоняют. Совсем нет. Они худеют потому, что очень мало едят.
Только в армии я по-настоящему понял, почему собака — «друг человека». Когда дерьмо столовское поперек горла становится и окончательно умирает надежда подстрелить на голых сопках какую-нибудь дикую сволочь, ты вспоминаешь о собаке. Обычно их ловили по подворотням и откармливали к какому-нибудь празднику. Лучше всего на вкус молодая, еще не щенившаяся сука. Мясо у нее нежное, как телятина. Когда наступал праздник, собачку забивали и, в зависимости от национальной принадлежности ротного большинства, приготовляли из нее пилав, шашлыки, жаркое или что-нибудь еще. Солдаты шутили, что в темноте деревню очень просто отличить от военного городка: в деревне лают собаки, а в городке орут обнаглевшие от отсутствия собак кошки.
Помню, нас накормили на Новый год вкуснейшим жареным мясом. Мы, отвыкшие от такой роскоши, просто полегли костьми. А потом нам показали собачьи головы. Еле-еле отошли. Ну а потом привыкли — в армии человек быстро ко всему привыкает.
В армии существуют определенные законы, касающиеся приема пиши и ее хранения. Не принято есть в одиночку, спрятавшись, или, например, на выходе из столовой. Неприлично выказывать голод и жадность. Вообще «западло» за кем-то доедать, подбирать объедки, воровать и выпрашивать пищу, таскать ее — скажем, хлеб или сахар — в карманах. Если в этом будет уличен уважаемый дед — он в значительной степени потеряет свое лицо. Если же дух или торчок — он будет объявлен «голодняком» и наказан следующим образом: его посадят за стол и насильно заставят съесть полный бачок каши, заесть его буханкой армейского хлеба и запить чайником гадостного подгоревшего киселя. Если, съев все это, молодой «не донесет» до туалета, он будет опущен окончательно.
Вообще страшно видеть, чтб голод может делать с людьми. Я видел, как духи слонялись вокруг кухни и выпрашивали объедки, я видел, как двое дрались из-за «параши». Однажды в госпитале я видел, как какой-то молодой, якут или бурят, мыл пол тряпкой, стоя на четвереньках и жуя кусок хлеба. Как только кто-то шел по коридору, поломойщик прятал хлеб под тряпку и продолжал возить ею по полу. Когда человек проходил, бедолага снова доставал хлеб.
Старослужащие предпочитают не питаться в столовой. Они чувствуют себя такими значительными, что им претит столовская уравниловка. И дерьмовая столовская пища им тоже претит.
Обычно два или три старослужащих, собравшись мирно и степенно принять пищу, посылают парочку смекалистых молодых прошвырнуться по огородам местных жителей. Полученная таким образом картошка молодыми же и чистится, а затем несется в кочегарку, где жарится (на жиру или сале) с помощью паяльной лампы. Одновременно еще один молодой летит к кладовщику прод-склада (Тасан! Фикса и Шанхай просили пару-тройку консервов дать и завтра приглашали на план в гости!»). Еще один гонец метется в хлеборезку и один — в столовую, за мясом или рыбой. Буквально через час лукулловский обед обеспечен.
Учения — одно из обычных мест для сведения счетов. Обстановка нервная — солдаты спят всего часа по четыре в сутки, а в остальное время галопируют по сопкам. От злости и усталости руки дрожат. А если еще ротный не с той ноги встал и «от фонаря» дает команду «Газы!» (при плюс сорока градусах), то тут не до хладнокровия и христианской любви к ближнему. Упрощает ситуацию наличие под рукой оружия, заряженного боевыми патронами. При таком раскладе все старые конфликты и обиды только и ищут возможность прорваться наружу.
Так был убит командир нашей роты старший лейтенант А. (герой Афгана, между прочим, кавалер двух орденов Красной Звезды). Жара на полигоне, воды мало, график занятий весьма напряженный, солдаты нервные, усталые, должного почтения не выказывают, вот горячая лезгинская кровь ротного и взыграла. Чем-то ему «не показался» один из «замков», сержант Петрос А. Или армянским своим происхождением, или строптивостью да гордостью. Только стал ротный лично его «тренировать»: навесит полную боевую выкладку, даст в руки девятилитровый бачок с песком, напялит на сержанта противогаз («номер раз») и: «На этой сопке окопался неприятель. Приказываю взять сопку штурмом! Бегом марш!» А на эту сопку и налегке только на четвереньках и влезешь. Сбегал сержант, возвращается — еле идет, язык, что называется, на плече, а ротный ему: «Стой! Смирно! Кругом! На сопку бегом марш!» Куда уж тут на сопку, да еще бегом! Тут бы до бочки добрести — воды попить. «На сопку бегом марш, я сказал!» Тогда Петрос бачок бросил, противогаз содрал и отказался бегать. Ладно, затащили его ротный со взводным в палатку и табло маленько отрихтовали. Еле очухался.
А ротному так понравилось развлечение, что он и в последующие дни его продолжил. Дрочит сержанта до седьмого пота, а когда тот из сил выбивается, — по морде. «Ты, — говорит, — гордый, но у меня в роте гордых не будет. Я их всех сломаю. Ты будешь первый!» И по-азербайджански обкладывает сержанта с ног до головы. Стерпел бы и это сержант (с дураком-командиром свяжись — себе дороже!), да только ротный, разгорячась однажды, ляпнул: мол, «маму твою…» Это у славян такой оборот для связки слов применяется. А у кавказцев и мусульман страшнее оскорбления нету. Его, по обычаю, только кровью смыть можно. «Я буду не мужчина, если тебе не отомщу», — ответил Петрос. И в этот же день после стрельб перед строем роты шесть пуль в печенку с пяти шагов ротному и посадил. Тот даже не застонал. Пули со смещенным центром тяжести — опасная штука.
