Мне этому верить, бабушка, или лучше не стоит, как считаешь? Не забудь про это отдельно сказать, когда будешь писать своё письмо, ладно?
Так вот, про юг и про море. Говорят, соль полезна для организма, её даже лошади лижут, но я подумала, зачем же тогда человек выпускает её из себя вместе со слезами?
Не размышляла об этом, Шуринька?
А я прикидывала, и вот что мне про это придумалось. Соль, как и все люди, бывает разная. И не потому только, что она морская там или обычная, из земли или с кальциевых камней. Соль разъедает человека изнутри и смывает с него всю лишнюю внутреннюю грязь. И сколько нехорошей грязи есть в человеке, столько соли он вырабатывает для её смыва. Получается, что если люди плохие, то смывать им нужно много, соль выходит из них быстро, не удерживается в организме. А добрые люди, они больше по характеру своему весёлые, им смывать надо мало, и слёзы их скорей от радости, а не от грязи и от расстройства подлыми делами. Значит, соль их полезная, расходуется с умом, понемногу и долго держит в человеке запас сил и здоровья. А дурной человек и плохой человек быстро расходуют свой припас, и дальше он уже не восполняется организмом, потому что съеден раньше срока. Так вот: мама работает, как лошадь без стойла, крепится и старается улыбаться как можно чаще. А дядя Паша часто грустит, хоть и пристроил себя к нам, и много и угрюмо молчит, когда громко не разговаривает, и ничего не зарабатывает, кроме малюсенькой пенсии по инвалидке.
И поэтому ни на какое море я не поеду, пока они с мамой живут на наших метрах, под нашей крышей и на её полном снабжении. А кто тебя возит на колясочке? Кто прибирается и гладит? И как ты питаешься, Шуринька? Тебе хватает витаминов и полезных для организма приправ? Сейчас все только и говорят, что это самое главное в жизни пожилого организма.
Я всё время думаю о тебе, бабушка. Представляю себе, как ты обрадуешься, когда вскроешь конверт с моим первым письмом и сразу же догадаешься, кто его тебе написал. Прямо вижу твоё лицо, как ты вскрикиваешь от неожиданности и закрываешь на секундочку свои глаза, а вокруг глаз морщинки, тёплые такие и мягкие, к которым хочется сначала прикоснуться, а потом разгладить пальчиком.
А у вас там не было войны, где ты отбывала послом? Там стреляли? А бомбили рядом с вами где-нибудь или только кидали зажигалки? Тебе было страшно или обычно? Или у вас тоже было бомбоубежище, как в Москве? И если бы к вам пришли фашисты, ты бы стала по ним стрелять или только разговаривать с ними под белым флагом? А белофинны нападали только на нас или на Швецию тоже? А после тебя там у них будет тоже мир или опять война, если тебя уже больше там нет? А если бы Ленин не умер, то немец пошёл бы на Советский Союз или бы испугался и остановил свои полчища на пороге?
Дядя Паша, когда выпьет, говорит, что Ленин был с большой дороги, а Сталин — с дороги поменьше, хотя дел натворил неизмеримо больше. И не говорит, каких дел, хороших или плохих. А мама, если слышит такое, бежит к нему и рот ему закрывает двумя руками и по сторонам смотрит — туда-сюда, туда-сюда. А у самой глаза испуганные, как у лосихи, и бегают, бегают, вращают кругом себя. А дядя Паша, пока у мамы руки ртом его заняты, за пояс её обхватывает живой рукой и к себе жмёт, тесно так, впритирку. И носом в мамин живот упирается. И пыхтит через заткнутые ноздри, бормочет чего-то своё. Но если вслушаться, то бывает, что можно разобрать отдельные слова, а потом если за несколько раз сложить между собой разные кусочки от услышанного, то получится что-то вроде такого — «ну не порть мне радости сказать, что рвётся из меня, миленькая ты моя, родименькая, ну дай подышать хотя бы с тобою рядом, с вами двумя моими, без никого больше, без них без проклятых…»
И только после этого мама слабеет, и руки у неё падают вниз, и вся она безвольная становится и мягкая, как хлопья после отжима из кумысной закваски. Так она стоит перед ним и молчит, а глаза в одну точку всегда, к кончику носа, и я знаю, что ночью они снова меня разбудят два или три раза, обязательно.
А ты её вообще когда-нибудь видала, маму мою? Я никак от неё самой не могу добиться — да или нет. То говорит, что не успели вы с ней свидеться, потому что, когда папа умер, её укомандировали обратно в Советский Союз, рожать меня, а тебя ещё не было там на твоей работе. А когда была, не было самой мамы уже. А иногда, когда я настырничаю, мама злится, как будто поссорились вы с ней, и не хочет откровенничать про вашу жизнь. Потом я стала думать, что мама с папой просто поругались, и ты была за папу, а не за маму, и поэтому вы друг дружку не хотите больше вспоминать. Только знаешь, Шуринька, мне всё равно, как оно получилось. Я тебя люблю, как родную кровиночку, и никому не отдам, так и знай. Я знаю, что ты сильная, хотя и пожилая, и что можешь сама за себя постоять. Мне дядя Филимон ещё говорил со слов профессора того из дома напротив, что к самолёту прямо за тобой, когда ты прилетела на Родину, носилки принесли и спрашивают, что, мол, где тут больная. А ты отвечаешь им, что это какая ещё такая больная? Нет тут таких, поняли вы или не поняли?
И снова хихикает по-недоброму, дурак прям какой-то, а не дворник.
А где ты пробудешь это лето? У себя в квартире? Где она? Мама сказала, что письмо моё кинула, но адрес назвала для меня незнакомый какой-то, не запомнился. Это близко от нашей Метростроевской или далеко? Если близко, то могу пешком. А если далеко, приеду на метро, я уже могу сама.
А ты толстая или худая? У нас даже карточки нет никакой твоей. Газету ту, где про тебя было, Филимон наш всю искурил, я даже не точно знаю, с фоткой там было или без ничего. Я бы хотела, чтобы ты была не толстая, не очень костлявая и без такого уродского носа, как у Розы Люксембург. Она у нас в школе висит в кабинете истории, я отворачиваюсь всегда, когда она на меня смотрит. А ты с ней дружила, Шуринька? Она была доброй или как на своём портрете?
А мама моя красивая, если ты её всё же не видала. Знаешь, она так и не показала мне папину фотографию, сказала, что ничего после его смерти не осталось, не до сохранения было тогда. А потом ей вещи их передали, но в них уже почему-то не было ни одной фотокарточки. Только одна её, около входа в посольство или миссию. Я вот думаю, как же так получилось, что ты не приехала папу хоронить. Он же твой сын, бабушка, он же твой Хохля, твой Мишенька, ты сама его так назвала в честь своего отца, моего прадедушки и царского генерала, и ты его любила ведь, правда? Наверно, государственные дела не пустили тебя хоронить своего сына, но это же ненормально, да? Тогда ведь ещё не шла война с Гитлером, и можно было приехать из любой страны. Я решила потом, что тебе не сказали просто, чтобы не расстраивать, как представителя нашей Родины, чтобы ты не плакала при всех других людях и чтобы всякие иностранные представители и дипломаты не увидали тебя огорчённой и некрасивой, как Клару Цеткин. Чтобы ты навсегда была революционеркой, которые не плачут и не рыдают. Как Надежда Крупская, подруга жизни Ильича, не плакала никогда, это мы тоже в школе проходили, ещё в Давлекановской. Ну скажи, я правильно про всё это думаю?
Я знаю, что женщины не любят, когда они выглядят некрасиво. Некоторые лучше хотят умереть, но только чтоб не быть сколько-нибудь недоделанными природой. У нас в школе, в Башкирии тоже, была одна женщина, очень красивая, просто писаная красавица, как из сказки про серого волка и Алёнушку. Вот муж её, он был настоящий серый волк против неё самой, весь лохматый и неприбранный, но очень здоровенный и сильный, потому что был учителем физкультуры. А она работала в нашей школе учительницей химии и ужасно его любила такого всё равно. А потом его забрали воевать с немцами, и он ушёл на войну простым солдатом, а вернулся уже в самом конце целым гвардейским капитаном, с погонами, с орденами и без даже самого маленького ранения в никуда. Это было сразу перед нашим с мамой отъездом в Москву. И вдруг ей сказали, что он вернулся, а у неё урок химии был, у старших, они там сливали пробирки с сильной кислотой куда-то сверху вниз и пары ловили какие-то, чтобы собрать в колбочку стеклянную и поджечь, чтобы пукнуло и показало газы. Завхозша наша первой его увидала и побежала к ней в класс, кричать про мужа, про физкультурника в капитанском мундире, про героя. И крикнула ей про него на всю школу. А у химички руки затряслись от этого, кислота вся вылилась, и прямо ей на лицо. И зашипела там. И глаз сразу один сгорел у неё, и всё остальное сделалось тоже ошпаренным, как варёным. Всё, кроме кончика носа. И знаешь, что дальше было? Она как сумасшедшая вдруг затряслась вся, как мне рассказали ребята после уже, выбежала в коридор и выпрыгнула вниз с третьего этажа, чтобы убиться насмерть. Но не убилась, а осталась живой, зато с переломанной целиком спиной. И тогда он за ней стал ухаживать и не отходил ни на шаг, потому что она только потом и мечтала, чтобы снова убить себя, потому что не хотела быть для него некрасивой. И для себя. Представляешь? А потом, знаешь, как всё дальше получилось? Ему это всё надоело, и он женился на новой химичке, которую из области прислали на замену этой. А эту забрала к себе жить завхозша, которая крикнула громко про капитана, что он живой и идёт сейчас в класс. А потом мы уехали в Москву, и я не знаю, чем всё закончилось, убилась старая химичка по новой или нет. А когда мы в поезде ехали, долго-долго, обратно уже, я всё время думала про себя, если б я тоже сожглась лицом, как она, — хотела бы я умереть или не хотела.
