Ознакомительная версия.
— Чтобы у меня был отец, у тебя — муж, а все мы вместе — прекрасная семья.
— Отца у тебя никто не отнимал. Прежней семьи никогда не будет. Выкинь из головы глупые планы.
— Ага! Я — выкинь! Вслед за тобой? Ты так легко перечеркнула вашу с ним любовь, нашу семью, мое детство, братика умершего…
— Стоп! Тебя уносит. Прошлое не зачеркивается и не девальвируется. Братик… ты до сих пор о нем думаешь, это мучает тебя?
— Давно не мучает, — вынуждена была признаться Даша. — Так, к слову пришлось. Но меня бесит твое абсолютное спокойствие! И преступное бездействие!
— Успокойся. Объясняю тебе по пунктам и надеюсь, в дальнейшем не возникнет потребности еще в одном подобном разговоре, они психического здоровья не прибавляют. Первое. Ты моя дочь, и обсуждать с тобой свои душевные переживания я не стану. Потому что, во-первых, не желаю обременять тебя недетскими знаниями. А во-вторых, вообще не приемлю женской дружбы взасос между матерью и дочерью. Следующее…
Мама хотела быть строго логичной, но запуталась.
— Второе, — подсказала Дарья. — У «первого» было два подпункта.
— Да, второе. По складу характера я интроверт, поэтому мне легче и проще переваривать проблемы внутри себя, ни с кем не делясь, не советуясь, не плача на груди у сердобольных подруг. Знаю, проверено на опыте, процесс переваривания когда-нибудь закончится, и я смогу дышать полной грудью, восстановлюсь. Тебе надо потерпеть. Пожалуйста, потерпи!
— Это как я суп варила? Помнишь? Хотела вас с папой порадовать, после ангины выздоравливала. Бросила все имеющиеся продукты в кастрюлю, они кипели и кипели, я уснула. Суп превратился в мутную густую жижу, которую отправили в унитаз. Так и ты перевариваешь?
— Похоже, — согласилась мама.
— Но я так не могу! У меня все клокочет! Мне хочется действовать!
— Запишись в спортивную секцию или в бассейн.
— В четырнадцать лет? — возмутилась Даша. — У нас все, кто спортом занимаются, уже асы, я буду позориться на скамье запасных?
— Хорошо, спорт отменяется. Дай подумать.
Мама нашла решение — купила Дарье боксерскую грушу.
Два грузчика, надрываясь и пыхтя, втащили в Дарьину комнату аппарат — на полу тяжеленная круглая станина, от нее идет металлическая палка, далее тугая толстая пружина, и все венчает груша, покрытая кожей в красно-черную полосочку. Такого не было ни у кого из Дашиных друзей!
Она приклеила на грушу фото новой жены папы и дубасила по нему утром и вечером. Фото попросила в очередную «папскую субботу», как она называла выходные, проводимые с отцом и Виолой. Папа гордо улыбался, когда Виола протягивала снимок. Девочки начинают дружить. Как же! Знал бы, для чего фотка. Еще узнает.
Даша никогда прежде не делала зарядку и вообще физические упражнения терпеть не могла. Но теперь с удовольствием скакала вокруг груши, пыталась даже ногой заехать по Виоле, повторяя приемы восточных единоборств и издавая возгласы киношного ниндзя.
— Ты вопишь как резаная, — говорила мама Дарье, потной и возбужденной, идущей в душ.
— Ага! Надо было папочке нам ластами помахать, смыться, чтобы заставить меня физкультурой заниматься.
Однажды, возвращаясь из душа, вытирая полотенцем мокрые волосы, Даша застукала в своей комнате маму. Она медленными слабыми движениями ударяла в уже изрядно потрепанную фотографию Виолы. Мама била легонько, точно разведуя, пробуя на прочность грушу или сам метод на эффективность. Когда колотила Дарья, груша моталась из стороны в сторону, а у мамы лишь покачивалась.
— Сильнее бей, — посоветовала Даша.
Мама смутилась, покраснела.
— Глупости все это, — сказала она и мелко потрясла головой, будто отгоняя ненужные вредные мысли и желания. — Детский сад. Пожалуйста, не показывай этот аппарат папе, когда придет.
— А то! — ответила Даша.
«А то» было любимым словечком Наташи Суворовой, Дарьиной подруги. И обозначало оно согласие или отказ — в зависимости от того, что хотели услышать. Ведь мама могла подумать, что дочь имеет в виду: «А то я не понимаю, что папе будет неприятно, зачем его обижать». На самом же деле расшифровка абсолютно противоположная. «А то я упущу момент, — думала Даша, — когда вытянется лицо фазера!»
Бабушки и дедушки, конечно, переживали развод Дарьиных родителей. Но, как и мама, покорились судьбе. Мол, всякое в жизни случается, люди сходятся и расходятся, теперь такое сплошь и рядом, главное — чтобы все обстояло интеллигентно — без истерик, проклятий, выцарапываний глаз и прочих некультурных явлений. Повлиять на решения взрослых детей мы уже не в силах, поэтому принимаем положение вещей и стараемся облегчить переживания страдающих, то есть Даши и ее мамы.
Мама сразу пресекла попытки участливых родителей, указала на дистанцию — не приближайтесь со своими соболезнованиями, хотите помочь — не говорите со мной о разводе. Бабушки испытали разочарование — им хотелось обмусоливания (конечно, интеллигентно возвышенного) страстей и пороков зятя и сына. Дедушки облегченно вздохнули, потому что им совершенно не хотелось полоскать кости сыну и зятю. И все сошлись во мнении, высказываемом в качестве предположения: возможно, все проблемы Дашиных родителей заключаются в излишней бесстрастности и холодности ее мамы.
Дарье аккуратненько и деликатненько донесли эту мысль. Она же безо всякой деликатности прямо заявила маме:
— Бабы и деды говорят, что ты — человек в футляре, никого за упаковку не пускаешь.
— Далее?
— И поэтому папа тебя бросил.
— Насчет футляра — согласна. Но ты, Дашка, внутри него сидишь. В детстве была полностью — телом, мыслями, страхами, болезнями. Потом стала выбираться. Это называется самостоятельность — естественная, вырастаемая и правильная.
— Что-то осталось, — пробормотала Даша.
— Осталась навсегда и навечно, только для тебя, возможность нырнуть в мой футляр по первому желанию и требованию. Но внутри футляра маленькие футлярчики, мы уже с тобой говорили. Твои проблемы — мои проблемы. Но мои проблемы — не твои проблемы.
— А папа?
— Он был единственным, кого я впустила.
— И что?
— Откуда у тебя манера говорить и спрашивать междометиями и союзами — «и что?», «а то?», «ну, и?»
— От Наташки Суворовой. Она вообще на звуки переходит. Представляешь, клеится к ней какой-нибудь ботаник, а Наташка скривится, пальчиком в сторону потыкает и «с-с-с-с-с» произносит. С таким пренебрежением, что всем, включая ботаника, становится понятно, какое он чмо и должен мелко трусить за горизонт. У меня так не получается. Мне тысячу слов выдать хочется. Мама! Ты не договорила. Впустила папу в свой футляр, он там пожил и…?
— Это же не рай. Возможно — наоборот. Его нельзя осуждать за то, что, увидев мою подноготную, не приклеился навечно.
— Мама! — заорала Дарья на всю мощь легких.
Мама осуждающе покачала головой, воткнула указательные пальцы в уши и потрясла, избавляясь от треска в барабанных перепонках.
— Мама! — перешла на громкий шепот Дарья. — Ты себе цены не знаешь! Таких, как ты, — одна на миллион. Нет, таких изумительных вообще не рождалось! Красивая, умная, благородная — упасть и не встать. Ты, вот я сейчас поняла, ты — реинкарнация святой богини! Точно! Все земные мужики не годятся тебе в подметки, включая моего дорого любимого папочку.
— Дарья, тебя опять уносит.
— Скажешь, я неправильно говорю?
— Скажу другое. Как ты, дочь, на меня не похожа! И какое это счастье!
— Не понимаю.
— И хорошо. У тебя еще вся жизнь для осмысления. Было бы обидно сейчас сразу все понять, разложить по полочкам. Вернемся к мирскому и простому. Не слишком напрягаешь папу и его новую жену, бабушек и дедушек? Ты завалена подарками, ты уже просишь то, что тебе не нужно.
— Они все время спрашивают: чего ты хочешь, чего ты хочешь? Им только свистни. Я похожа на умирающую девочку, которую напоследок балуют.
— Что за дикие сравнения! Полагаешь, это красиво, благородно — корыстно использовать чувства пожилых людей?
— Нормально! За свои подарки бабы и деды имеют полный комплект проявления моей любви. Если я обнимаю за шею одну или другую бабушку и шепчу, мне же ничего не стоит: «Ты моя голубушка ненаглядная!» — и все! Бабушки на седьмом небе от счастья. За прошедшие полгода и три месяца вперед подарки оплачены.
— О, господи! — тихо ужаснулась мама.
— Чего «господи»? Я их люблю? Люблю! Я не врала? Не врала! Кому плохо? Только тебе, потому что в твоем футляре плохая вентиляция.
Мама встала и вышла, прекратила-отсекла дальнейшие разговоры. Даша понимала, что маме больно. Но и самой Даше несладко. Она бы обошлась без подарков, сама приплатила бы за исполнение единственного и очень острого желания — чтобы папа вернулся и все было по-старому. Но ей со всех сторон дуют в уши: невозможно, обратного хода жизнь не имеет. Горе, поняла Дарья, — это когда тебе хочется невозможного прошлого.
Ознакомительная версия.
