Джулиан Барнс - Попугай Флобера

Вполне легко можно было не заметить в горке, стоявшей чуть в стороне, два экспоната: небольшой стакан для вина, из которого Флобер выпил последний глоток воды за несколько минут до смерти, и скомканный белый носовой платок, которым он вытирал испарину на лбу, возможно, последним жестом в его жизни. Подобные невинные предположения, которые, казалось, не вызывали ни слез, ни мелодрамы, вдруг заставили меня почувствовать себя так, словно я присутствовал при кончине друга. Это повергло меня едва ли не в смятение: три дня назад меня ничуть не тронул вид побережья, где были убиты мои близкие друзья. Возможно, в этом и состоит преимущество дружбы с мертвыми: чувства к ним никогда не охладевают.

А потом я увидел… На высоком шкафу стояло еще одно чучело попугая. Он был таким же ярко-зеленым, а слова хранительницы, да и табличка подтверждали, что это и есть тот попугай, которого Флобер взял на время в музее Руана, когда писал повесть «Простая душа». Я попросил разрешения снять Лулу № 2 со шкафа, осторожно Поставил его на угол горки для осмотра и снял с него стеклянный футляр.

Каким образом можно сравнить двух попугаев при том, что один уже идеализирован воспоминаниями и метафорой, а другой — вульгарный самозванец? Моим первым заключением было то, что Лулу № 2 выглядит не столь достоверным, как Лулу № 1, потому что у него более миролюбивый вид. Голову он держал прямо, в его взгляде не было ничего раздражающего, чего нельзя было сказать об экземпляре в музее больницы. Но я тут же понял всю ошибочность подобных выводов: ведь у Флобера, когда он брал попугая в больнице, не было никакого выбора. К тому же кто может поручиться, что попугай № 2, несмотря на свой спокойный вид, не стал бы недели через две также плохо действовать на нервы писателя.

Я высказал хранительнице музея свои сомнения в достоверности ее попугая. Она же, что было вполне понятным, встала на защиту своего попугая и доверительно поведала мне свои сомнения относительно справедливости притязаний музея к больнице. Я же усомнился в том, что вообще кто-либо мог дать верный ответ. Я подумал, а что, если кроме меня это также важно еще кому-нибудь, например, тем, кто так поспешно придал особое значение первому попугаю. Голос писателя? Кто сказал, что его можно так легко найти? Появление Лулу № 2 стало для меня как бы упреком. Я стоял и глядел на возможно ненастоящего Лулу; луч солнца осветил этот угол комнаты, и зеленые перья попугая стали все больше отливать желтизной. Я переставил чучело на другое место и задумался: сейчас я старше Флобера, не дожившего до моих лет, и вдруг это показалось мне недопустимым нахальством с моей стороны, и вместе с тем это было очень печальным и несправедливым.

Есть ли вообще справедливое время для смерти человеческой? Например, такой справедливости не было в смерти Флобера или Жорж Санд, которая так и не смогла прочитать его повесть. «Я начал писать „Простую душу“ исключительно ради нее, с единственной целью ей понравиться. Она умерла, когда я дошел лишь до середины моей повести. Так кончаются наши мечты». Может быть, лучше не мечтать, не писать и не знать, что такое отчаяние, когда книга остается неоконченной? Неужели лучше, как Фредерик и Делорье, утешать себя тем, что не совершилось: планами побывать в борделе, тем волнением, которое испытываешь, предвкушая это, а затем, годы спустя, с удовольствием вспоминать не о том, что было сделано, а о радости предвкушения что-то сделать? Неужели только так можно сохранить чистоту ощущений и избежать страданий?

Когда я вернулся к себе, близнецы-попугаи не выходили у меня из головы: один приветливый и открытый, а другой дерзкий и любопытный. Я написал письма разным академическим величинам, кто мог знать, какой из этих двух попугаев настоящий. Я послал письмо во французское посольство и редактору туристического справочника Мишелей. Я также написал мистеру Хокни и, рассказав ему о моей поездке, справился, не бывал ли он в Руане. Мне хотелось узнать, не имел ли он в виду одного из этих попугаев, когда создавал свою гравюру со спящей Фелиситэ. Если нет, то не позаимствовал ли он тоже в качестве модели чучело попугая из музея. Я предупредил его об опасностях посмертного партеногенеза у этого вида птиц.

Надеюсь на скорый ответ.

Родился Гюстав Флобер, второй сын Ахилла-Клеофаса Флобера, главного хирурга больницы в Руане, и Анны-Жюстины-Каролины Флобер, урожденной Флерио. Семья Флобер принадлежала к преуспевающему среднему классу людей свободных -профессий, владела недвижимостью в окрестностях Руана, относилась к стабильным, просвещенным, подающим надежды и умеренно тщеславным кругам общества.

В семью Флобер приходит в услужение Жюли, нянька Густава. Она останется в доме Флоберов до самой смерти писателя спустя пятьдесят пять лет. У Флобера будет мало проблем и забот с прислугой.

Встреча с Эрнестом Шевалье, который станет его первым близким другом. В жизни Флобера будет немало прочных, верных и плодотворных дружеских связей. Среди его друзей особенно следует упомянуть таких, как Альфред де Пуатвен, Максим Дю Кан, Луи Буйе и Жорж Санд. Гюстав легко идет на дружбу, поддерживает ее с доброй иронией и доброжелательностью.

Поступление в колледж в Руане, где Гюстав становится хорошим учеником; силен в истории и литературе. Его самой ранней, дошедшей до нас работой является эссе о Корнеле, датированное 1831 годом. В годы отрочества им много написано как пьес, так и произведений художественной литературы.

Встреча с Эльзой Шлезингер, женой издателя немецкого музыкального журнала, жившего в Трувиле. Гюстав «безумно» влюбляется в Эльзу. Эта любовь освещает всю его юность. Эльза мила и добра с ним, они сохранят дружеские отношения последующие сорок лет. Оглядываясь назад, Флобер рад тому, что Эльза не ответила на его страсть. «Счастье — как сифилис. Рано заразившись, губишь весь свой организм».

Гюстав вступает в связь с одной из горничных его матери. С этого случая начинается его активная и полная сюрпризов эротическая жизнь: из борделя в светский салон, от малолетних слуг в каирских банях до парижской поэтессы. Став молодым человеком, Гюстав чрезвычайно нравился женщинам, и его сексуальная энергия, по его словам, производила впечатление. Даже в поздние годы его светские манеры, образованность и слава не давали ему возможности остаться незамеченным.

1837 В журнале «Колибри», издававшемся в Руане, появилась первая публикация Флобера.

Получение степени бакалавра. Поездка на Пиренеи вместе с другом семьи доктором Жюлем Клоке. Так называемый «неисправимый отшельник» Флобер тем не менее много путешествует: из Италии в Швейцарию (1845), Бретань (1847), Египет, Палестина, Сирия, Турция, Греция и Италия (1849 — 51), Англия (1851, 1865, 1866, 1871), Алжир и Тунис (1858), Германия (1865), Бельгия (1871) и Швейцария (1874). Сравните это с его «вторым я», Луи Буйе, который, мечтая о Китае, не побывал даже в Англии.

Став студентом юридического факультета в Париже, Флобер встречается с Виктором Гюго.

Первый приступ эпилепсии заставляет его бросить учебу в Париже и заточить себя в новом поместье семьи в Круассе. Расставание с юриспруденцией не слишком огорчило Флобера, а отшельничество обеспечивало ему одиночество и возможность писать. Итак, припадки в конце концов сыграли свою положительную роль.

Встреча с Луизой Коле, его «музой», и начало их знаменитых, длительных, полных страстей и единоборства отношений (1846 — 48 и 1851 — 54). Несовместимые по характерам и эстетическимвзглядам, Гюстав и Луиза тем не менее оставались вместе дольше, чем многие могли предполагать. Стоит ли нам сожалеть о конце их связи? Только лишь потому, что это означало конец блистательным письмам Гюстава к ней.

Написание, издание, судебный процесс и триумфальное оправдание романа «Мадам Бовари». Этот «скандальный успех» оценили такие разные люди, как Ламартин, Сент-Бёв и Бодлер. В 1864 году, сомневаясь, что он сможет когда-нибудь написать что-то достойное издания, Гюстав сказал: «Если я снова появлюсь в свете, я буду в латах». Теперь же блеск его кирасы слепит глаза, острое колье разит всех повсюду. Священник из соседней с поместьем Круассе деревушки Кантело запретил своим прихожанам читать роман «Мадам Бовари». После 1857 года литературный успех способствует успеху в обществе. Флобера часто видят в Париже. Он встречается с Гонкурами, Ренаном, Готье, Бодлером и Сент-Бёвом. В 1862 году устраиваются обеды в ресторане Маньи, и Флобер с декабря этого года регулярно посещает их.

Выходит в свет «Саламбо». Невиданный успех Вот что пишет Сент-Бев Мэтью Арнольду: «Саламбо» — огромное событие для нас». Сюжет романа становится темой нескольких костюмированных балов в Париже и дает название новому сорту печенья.