Хотя Европу и принято считать землей поездов, мы на них еще не ездили. Большие расстояния мы преодолевали на самолетах, остальные — на автобусах. Когда переходишь из вагона в вагон, с приятным свистом открываются автоматические двери, поезд слегка покачивает. А за окном мелькает зелень.
В вагоне-ресторане я изучаю скудный ассортимент и в итоге беру бутерброд с сыром и чай, а также чипсы с солью и уксусом, к которым я тут пристрастилась. А еще банку «Колы» для Мелани. Складываю все это в картонную коробочку, собираясь вернуться на свое место, но у окна вдруг откидывается столик. На секунду я заколебалась. Надо же вернуться к подруге. Но, с другой стороны, она спит; ей все равно, так что я сажусь за столик и смотрю в окно. Пейзаж такой исконно английский: все зеленое и аккуратненькое, участки поделены заборчиками, пушистые овечки, похожие на облака, как зеркальное отражение настоящих, которые никогда не покидают небесную гладь.
— Очень странный завтрак.
Этот голос. После четырех вчерашних актов я узнаю его сразу.
Поднимаю глаза, и он — прямо передо мной, с ленивой полуулыбкой, из-за которой создается ощущение, что он только что проснулся.
— Что в нем странного? — спрашиваю я. Вообще, мне следовало бы удивиться, но я почему-то не удивилась. Зато приходится прикусить губу, чтобы не расплыться в улыбке.
Но он не отвечает. Подходит к стойке и заказывает кофе. А потом кивком указывает на мой столик. Я тоже киваю.
— Много чего, — говорит он, усаживаясь напротив меня. — Он как экспатриант после многочасового перелета.
Я осматриваю свой бутерброд, чай и чипсы.
— Это — экспатриант после многочасового перелета? Как ты из этого сделал такой далекоидущий вывод?
Он дует на кофе.
— Легко. Во-первых, еще девяти утра нет, так что с чаем понятно. Но бутерброд с чипсами? Это едят на обед. А про «Колу» и говорить не буду, — он постукивает по баночке. Видишь, время сбито. Твой завтрак явно долго летел.
Приходится рассмеяться.
— Пончики просто ужасно выглядели, — говорю я, указывая на стойку.
— Это точно. Поэтому я завтрак взял с собой, — он достает из сумки бумажный сверток и принимается разворачивать.
— Постой, это как-то тоже очень похоже на сэндвич, — говорю я.
— На самом деле нет. Это хлеб и хахелслах.
— Хахе… что?
— Ха-хел-слах. — Он поднимает верхний кусочек хлеба и показывает, что внутри. Там масло с шоколадной крошкой.
— И ты говоришь, что мой завтрак странный? А у самого вообще десерт.
— В Голландии это считается завтраком. Вполне стандартным. Либо эвтсмейтер, то есть жареные яйца с ветчиной.
— Этого же в контрольной не будет? Я даже не рискну попробовать это произнести.
— Эвт. Смей. Тер. Попозже можно будет еще потренироваться. Мы как раз подошли ко второй части моего сравнения. Твой завтрак похож на экспатрианта. Давай, ешь. Я вполне могу говорить, пока ты жуешь.
— Спасибо. Я рада, что ты такой многозадачный, — я начинаю смеяться. Так странно, все настолько естественно складывается. Похоже, я флиртую за завтраком. И по поводу завтрака. — Что это вообще такое, экспатриант?
— Это человек, который живет не на родине. Видишь, ты заказала сэндвич. Как настоящая американка. И чай, как настоящая англичанка. Но у тебя еще и чипсы, или хрустящий картофель, назови, как хочешь[3], они популярны и здесь и там, но с солью и уксусом — это по-английски, но то, что ты взяла их на завтрак — это по-американски. Да еще и «Кола». Вы в Америке чипсами с «Колой» завтракаете?
— А как ты вообще понял, что я из Америки? — Я решила бросить ему вызов.
— Помимо того, что ты была в группе американских туристов и говоришь с американским акцентом? — Он откусывает свой хахе-как-его-там и отпивает еще кофе.
А я снова прикусываю губу, чтобы не улыбнуться.
— Точно. Помимо этого.
— На самом деле других подсказок не было. Ты, в общем, на вид не особо на американку похожа.
— Правда? — Я с хлопком открываю пакетик с чипсами, и до меня доносится резкий запах уксуса. Я угощаю его. Он отказывается, снова кусая свой сэндвич.
— А как выглядят американки?
Он пожимает плечами.
— Блондинки. Большие… — он изображает грудь. — Мягкие черты, — машет руками в районе лица. — Симпатичные. Как твоя подружка.
— А я не такая? — не знаю, зачем я это спрашиваю. Я же знаю, как я выгляжу. Темноволосая. Темноглазая. Черты лица острые. Впечатляющих округлостей нет, особенно в районе груди. Я несколько сдуваюсь. Он просто подмазывался ко мне, чтобы приударить за Мелани?
— Нет, — и смотрит на меня пристально этими своими глазами. Вчера они казались мне такими темными, а теперь, когда он сел напротив, я вижу, что в этой тьме танцуют разнообразнейшие цвета — серый, коричневый и даже золотой. — Знаешь, на кого ты похожа? На Луизу Брукс.
Я смотрю на него непонимающе.
— Ты ее не знаешь? Звезду немых фильмов?
Я качаю головой. Я прелести немого кино так и не поняла.
— В двадцатых годах прошлого века она была суперзвездой. Американка. Потрясающая актриса.
— И не блондинка, — я хотела пошутить, но прозвучало непохоже на шутку.
Он снова кусает свой сэндвич. В уголке губ остается шоколадная крошка.
— У нас в Голландии полно блондинок. И когда я смотрю в зеркало — вижу блондина. А Луиза Брукс была брюнеткой. С такими невероятными печальными глазами и выразительными чертами лица. И с прической, как у тебя, — он касается собственных волос, таких же всклокоченных, как и вчера. — Ты очень на нее похожа. Наверное, я буду называть тебя Луизой.
Луиза. Мне нравится.
— Нет, даже не Луизой. Лулу. Такое у нее было прозвище.
Лулу. Так даже лучше.
Он протягивает руку.
— Привет, Лулу. Я — Уиллем.
Рука у него теплая, а пожатие крепкое.
— Приятно познакомиться, Уиллем. Хотя я могла бы называть тебя Себастьяном, если уж мы затеяли эти перевоплощения.
Когда он смеется, вокруг его глаз играют морщинки.
— Нет. Мне Уиллем больше нравится. Себастьян — он какой-то, как это… если задуматься, он слишком пассивен. Он выходит замуж за Оливию, которая на самом деле хочет быть с его сестрой. У Шекспира так часто бывает. Женщины добиваются своего; а мужчины просто оказываются втянуты во все это.
— Не знаю. Я вчера обрадовалась, когда для всех все хорошо кончилось.
— Ну, это милая сказка, вот именно что. Сказка. Я считаю, что Шекспир просто обязан дарить счастливый конец героям своих комедий, потому что в трагедиях он предельно жесток. Ну, возьмем вот «Гамлета» или «Ромео и Джульетту». Это же почти садизм, — он качает головой. — Себастьян нормальный, просто сам не очень распоряжается собственной жизнью. Эту привилегию Шекспир отдал Виоле.
— Значит, ты своей жизнью распоряжаешься? — спрашиваю я. И опять едва верю, что я это говорю. Когда я была маленькой, я ходила на каток неподалеку. И воображала, будто умею делать вращения и прыжки, но когда выходила на лед, становилось ясно, что я едва держусь на ногах. А когда я повзрослела, точно так же стало и в общении с людьми: я воображала себя самоуверенной и прямолинейной, а все, что я говорила, звучало уступчиво и вежливо. Даже с Эваном, с которым я встречалась полтора года, у меня не получались все эти прыжки и вращения, на которые я считала себя способной. Но сегодня стало ясно, что я, видимо, все же умею кататься на коньках.
— Нет, вовсе нет. Я плыву по течению, — Уиллем задумчиво смолкает. — Может, я и недаром играю именно Себастьяна.
— А куда течение несет тебя сейчас? — интересуюсь я, надеясь, что он будет жить в Лондоне.
— Из Лондона я поеду домой, в Голландию. Вчера сезон моих выступлений закончился.
Я сдуваюсь.
— А.
— Ты к своему сэндвичу так и не притронулась. Предупреждаю, в сэндвичи с сыром тут кладут масло. Думаю, даже не настоящее.
— Знаю, — я убираю грустный засохший помидор и излишки масла (или маргарина?) салфеткой.
— С майонезом было бы лучше, — говорит Уиллем.
— Только если с индейкой.
— Нет, сыр с майонезом хорошо сочетается.
— Звучит ужасно.
— Это только если ты ни разу не пробовала правильного майонеза. Я слышал, что в Америке какой-то не тот используют.
Я так хохочу, что из носа чай брызжет.
— Что? — спрашивает Уиллем. — Что такое?
— Правильный майонез, — говорю я в перерыве между приступами удушающего смеха. — Можно подумать, что есть, скажем, майонез, который, как плохая девчонка, распущен и вороват, а есть правильный, который ведет себя чинно и благородно. Моя беда в том, что меня с правильным майонезом не познакомили.
— Совершенно верно, — соглашается он. И тоже начинает смеяться.
И пока мы хохочем, в вагон-ресторан вваливается Мелани — со своими вещами и моим свитером.
— Я едва тебя нашла, — мрачно сообщает она.
— Ты же велела разбудить тебя в Лондоне, — я смотрю в окно. Красивые английские пейзажи сменились уродливыми серыми пригородами.
