— Прости, — сказал.
— Уверен?
— Да.
— Сейчас? — она затряслась всем телом. — Всегда сложно приготовиться… Страшно…
— Все скоро будет по-прежнему…
— Это ТОЧНО?
— Да, любимая.
— А твоя антиматерия?
— Я разберусь.
Он встал в ванне во весь рост, почти коснулся нечесаной башкой потолка. Шагнул на плиточный пол. Она вытерла его чистым полотенцем, прижимаясь щекой к каменному животу, затем вернулась в воду, переступив через бортик, осторожно, как в кипяток, вошла — и вновь ощутила запах родного бульона. Легла в воду, словно в мертвое море опустилась. И смотрела на Ивана снизу вверх, и было страшно ей. Еще десять минут назад его родное лицо сейчас оборотилось бледным и чужим. Взгляд Ивана в последние минуты не принадлежал этому миру, ноздри раздуло, словно бычьи перед последним, смертельным ударом измученной скотины.
— Не тяни! — попросила она.
— Да…
Он наклонился над ней, держащейся на самой поверхности воды — легкой, словно из цветка сделанной, и протянул руку к ее лицу.
— Какая я буду? Вдруг ужасная?
Он промолчал, занес тяжелую ладонь над ее лицом и указательным пальцем слегка надавил Настеньке на лоб.
Она не закрывала глаз, даже когда ее лицо полностью скрылось под водой. Казалось, она пытается сохранить в памяти Иванов лик. Лишь из носика два пузырька выскочили да понеслись к поверхности, перемешавшись с атмосферой.
А потом он открыл в ванне затычку. Вода потекла в отверстие, и звук ее течения был песней утекающей жизни.
Чем меньше оставалось в ванне воды, тем миниатюрней становилось Настино тело. Казалось, косточки ее скелета истончаются и укорачиваются. Лишь глаза не мигая продолжали держаться за Иваново лицо… Через какое-то время тело девушки напоминало совсем детскую фигуру; после ускорения потока Настенькина видимая сущность истончилась, как эмульсионный слой фотографии, задрожала нестойкими красками, а затем смешалась в одноцветье и стремительно стекла с остатками воды в сточное отверстие.
До рассвета Иван проплакал, а потом позвонил в справочную и поинтересовался, где возможно арендовать оборудование для подводного плавания. Затем он соединился с Милой Прохоровной, директором девятнадцатой школы, и попросился в отгулы.
— Да знаю я, милый. Знаю, что с тобой приключилось! Уж какую я выволочку своему Айвазяну устроила, пусть и генерал! А я дома — маршал! Генералиссимус!!! Плевать я хотела на весь генералитет сраный! Прости за ненорматив! На месяц нард лишила его! Ишь, сыну Диогена Ласкина не помог! Вот урод старый! Когда у него жопа в семьдесят девятом на куски разрывалась, Диоген его почти на поле боя прооперировал. Семь узлов иссек!.. И какие это были узлы! Каждый со сливу!!! Впору было художника нанимать!
— Так могу я?
— Три дня.
На том и порешили.
12 ноября к полуночи небо защитилось от суетливой земли непроницаемым занавесом тьмы.
Очень высокий человек с широченными плечами и несоразмерно длинными конечностями двигался в сторону Стрельниковского пруда. Он шел, чуть согнувшись от большого тяжелого рюкзака, оттягивающего плечи важным грузом.
Прибывши на берег пруда, Иван извлек из рюкзака акваланг и прочее снаряжение для подводного погружения. Поглядел на небо, призывая луну, но темнота казалась абсолютной, лишь всполохи далекого света цивилизации отбрасывали хоть какие-то тени. Он сел на корточки, включил фонарь, осветив снаряжение, и подумал, что никогда не пользовался аквалангом и даже не представлял, с какой стороны к нему подступиться.
Он думал.
Дело простое, решил.
Промучившись, взмокший, он наконец напялил на себя акваланг, взял в рот загубник, пожевал его и шагнул в ледяную воду.
Как только он погрузился с головой, тотчас принялся тонуть. Воздушный клапан не срабатывал, виски бешено стучали, предупреждая о кислородном голодании.
Иван не волновался, что может погибнуть в местном пруду, став кормом для бычков-мутантов. Он был раздосадован, что его затея, замысел не воплощались так слаженно, как хотелось. Попятившись, он упал на спину и долго сучил ногами, как жук, поднимая ластами со дна техническую пыль. В огромных легких было пусто, как в космосе. Иван расцепил пряжки ремней, держащих акваланг, рванулся всем своим могучим телом и, вынырнув, наполнил грудь морозным ноябрьским воздухом.
— Ааааааааа! — прокричал он в темноту в отчаянии, при этом насмерть перепугал бомжа Алексея, устраивавшегося неподалеку на ночевку.
Он выжил, теперь сидел на берегу и трясся от холода московской ночи. Из носа вытекала вода с каким-то химическим запахом.
Попробую без акваланга, решил. Снял с себя всю профессиональную амуницию и, оставив лишь маску на лице да фонарик, вернулся в воду.
Он плыл и не представлял, как найдет его. Надеялся на провидение.
Он чувствовал, как голых ног его касаются то ли водоросли, то ли ледяные рыбы, плывущие куда-то.
Иван нырнул, освещая фонариком части подводного пейзажа. Вдруг луч света выхватил удивленную морду огромной лупоглазой рыбы. И Иван в свою очередь удивился, откуда она, такая диковинная, здесь взялась. Впрочем, у каждого была своя задача, а потому они поплыли каждый в свою сторону, расставшись безразличными незнакомцами.
Под водой, как и на суше, мало кого и что волнует.
Он приплыл почти к середине пруда, когда увидел его. Черный, идеально плоский предмет лежал на обломке бетонной перемычки и, казалось, ждал Ивана.
Вот я тебя и нашел, резюмировал Иван, взял антиматерию и крепко сжал в кулаке. Теперь я тебя не выпущу.
Он плыл к берегу, когда она его атаковала. Он не заметил ее. Она сильно ткнулась костяной мордой ему в бок, и от неожиданности Иван разжал кулак, выпуская драгоценный предмет на глубину. Рыбина тотчас повторила маневр, ускорилась, но на сей раз не в человека целила, а тонущую антиматерию преследовала. Она открыла свою беззубую пасть размером с небольшое ведро и, чавкнув, завладела трофеем. Ударила хвостом и, набрав скорость торпеды, исчезла в темноте.
Иван на мгновение опешил, даже выпустил большой пузырь воздуха к поверхности, но контроль над собой не утерял, а напряг могучие мышцы плеч, взмахнул руками, словно птеродактиль крылами, и устремился вслед за рыбиной. Он работал, как в финальной части Олимпийских игр, выкладывался в каждом своем движении, и когда наконец увидел изгибающееся туловище похитительницы, настроен был крайне решительно. Но как удивлена была рыбина! Она даже не стала удирать, просто повернулась к преследователю усатой башкой, замерла, расставив плавники, и таращилась на человека тупо.
Иван схватил ее за жабры и одним движением разорвал добычу на две части. Засунул в кишки руку и, покопавшись, вновь обрел его.
Его ноги отчаянно заработали, вынося тело победителя на поверхность. Он уже не видел, как более мелкая живность набросилась на расчлененную рыбину и пирует, пьяно роскошествуя в окровавленной воде Стрелковского пруда.
Он не обнаружил на берегу ни аквалангистского снаряжения, ни собственной одежды. Бомж Алексей, хоть и согнутый в три погибели, страдающий от немощи глубинным кашлем, но тащил добычу к теплоцентрали упорно.
Крепко сжимая антиматерию, Иван поскакал к своему дому, пряча свою наготу, прикрывая срам лишь тьмой ноябрьской ночи. Светофор перед его домом, непрерывно мигающий желтым, казалось, призывал жильцов квартала поглазеть на необычную картину — огромный косматый человек, совершенно голый, перемещается по улице огромными скачками, как какой-то кенгуру.
Но квартал, как и весь район, нервно спал, покрикивал во сне, испускал газы, набираясь сил перед трудовым днем. Лишь старуха Григова, которая рассорилась с Морфеем лет двадцать назад, сидела возле мутного окна и рассматривала сквозь него жизнь как один непрерывный фантастический фильм Земекиса. Ее совсем не удивил голый бегун, продирающийся сквозь ночь. Она даже было привстала с кресла, желая прокричать Ивану пожелания удачи, но мышцы ее давно потеряли способность сокращаться, а оконная рама была накрепко прихвачена гвоздями. Голый человек чем-то напомнил ей мужа, Петра Григова, погибшего в семидесятых на строительстве БАМа. Петр Григов женился на Вальке Пыхиной, а с утра, упрошенный прорабом-коммунистом, пошел класть рельс в тайгу сверху нормы. Там и умер от инфаркта. То ли выпил накануне чрезмерно, что не мудрено на свадьбе, то ли в сердце предрасположенность имелась к ранней смерти. Когда хоронили комсомольцы своего собрата, то выдали Валентине диагноз — от героического трудового посыла скончался Петр Григов. Валентина, повариха четырнадцатого отряда, на нервах от ранней кончины супруга почувствовала нездоровую слабость в конечностях, с трудом передвигалась, а со временем и вовсе сделалась парализованной. Ее и отправили по месту жительства прошлой некомсомольской жизни. С тех пор Валентина Григова проводила сутки напролет возле окна, легонько проклинала прораба и сквозь это привычное дельце повидала в жизни много больше других обывателей. За тридцать с лишним лет она только одних автомобильных аварий насчитала полторы тысячи штук. Четыреста со смертельным исходом. К большой кровище привыкла! И убийства видела. Наблюдала, как бандиты валили бандитов, как милиционеры валили бандитов из автоматов, будто секли траву косами, а потом Валентина перестала разбираться, кто кого убивает. Жила себе восторженным поклонником Земекиса.
