Ознакомительная версия.
Картинки, рассчитанные на восторг первоклассников, не могли впечатлить родителей настолько, чтобы они отнеслись к ним серьезно, — это было понятно. Но еще понятнее стало Раздолбаю, что ничего, кроме рисования, у него в жизни не получалось. Отступать было некуда. Он нашел на дне чемодана карандаш и точилку, перевернул один из рисунков и за десять минут набросал на чистой стороне листа портрет Александра Блока, гипсовый бюстик которого прижимал к буфету стопку коммунальных счетов. Еще через пять минут его будущее считалось решенным.
— Год будет заниматься с правильным репетитором и поступит в Суриковский институт, — твердо заявил дядя Володя, пораженный, что приемный сын оказался способным художником, а не конченым лоботрясом.
— Володенька, а потом-то что? Портреты на Арбате писать? — усомнилась в правильности решения мама.
— Потом пойдет ко мне в издательство. У хорошего художника при сдельном окладе до трехсот рублей в месяц выходит.
Триста рублей показались маме огромной зарплатой, и больше она не сомневалась. Жизнь Раздолбая снова стала определенной, но неожиданно одинокой. Друзья-одноклассники поступали в институты сразу после школы и были заняты; кто не поступил, как Маряга, отправились топтать кирзу. Раздолбай с огорчением обнаружил, что ему не с кем пойти гулять, не у кого добыть новую магнитофонную запись. От скуки у него появилась привычка спать допоздна, и он стал просыпаться далеко за полдень.
— Вставай! Смотри, что творится! — кричала ему мама, прикованная к утренним телерепортажам со Съезда народных депутатов.
Раздолбай мычал и закрывался от ее голоса одеялом. Мама влетала в комнату, трясла его за плечо и кричала:
— …впервые прямой репортаж, как ты можешь не смотреть это?! Сахарова, гниды, захлопали, так им другие врезали! Ты что, не понимаешь, что страна меняется?! Ленивый нелюбопытный придурок! Спи! Всю жизнь проспишь!
И снова бежала к телевизору, чтобы через минуту истошно крикнуть:
— Вот так! Сломали целку съезду! Правильно — агрессивно-послушное большинство!
Раздолбай накрывался подушкой и продолжал спать. Ему было абсолютно неинтересно, кого там захлопали, кому врезали и какому большинству что сломали. Он стал спать до двух, а то и до трех часов дня, и мама больше не будила его. Два раза в неделю он занимался со старичком-профессором, и тот не только научил его всему, что требовалось для сдачи вступительных экзаменов, но и оказался потом председателем приемной комиссии. Он был очень правильным репетитором, этот старичок, и в девяностом году Раздолбай поступил в Суриковский институт, несмотря на конкурс двадцать человек на место.
11 августа 1990 года Раздолбай проснулся чуть раньше обычного, потому что подарком родителей ко дню рождения была путевка в юрмальский дом отдыха «Пумпури», куда вечером предстояло отправиться. Вообще-то он мечтал получить блок магнитофонных кассет и, услышав про путевку, даже поморщился.
— Что я там один делать буду? Без друзей, без компании?
— Чего ты морду кривишь, как от уксуса? — обиделась мама. — Найдешь компанию там. Дом отдыха композиторов — интеллигентные люди приедут, не урлы какие-нибудь.
— Я не люблю навязываться.
— Я тоже не люблю! Сто десять рублей путевочка — не нравится, сдам обратно.
— Ладно, поеду, — нехотя согласился Раздолбай, подумав, что в Москве у него друзей тоже нет и перемена места хоть как-то развлечет его.
— Сделаешь одолжение?
Пристыженный Раздолбай извинился, но все равно думал о предстоящей поездке как о ссылке. И вот пришел день в эту ссылку отправиться.
Одной чашки кофе редко хватало, чтобы прояснить раздолбайскую голову после долгого сна, и через несколько минут он обычно варил себе вторую. Помешивая ложечкой в турке, он с тоской представлял, как две с лишним недели будет ходить один по пляжу, на котором все равно не разденется, и смотреть на море, в котором не будет купаться. В один из дней он попробует познакомиться с компанией местных латышей, и они скажут ему:
— Ты, пар-ренек, отку-уда? Из Мас-сквы? На т-тебе звездюлей пач-чку!
И дадут ему звездюлей. Он вернется домой с подбитым глазом и скажет: «Нашел, мам, компанию — интеллигентные люди, не урлы. Были бы урлы — убили бы».
Раздолбай перелил кофе в чашку, сделал большой глоток и вдруг… ощутил себя взрослым. Это чувство возникло из ниоткуда, словно в эфире кто-то переключил канал, по которому транслировалась его жизнь. Только что его мысли и чувства были такими же, как десять школьных лет, и вот они отчетливо изменились, причем так резко, что он даже бросил невольный взгляд в чашку — не в кофе ли дело? Вся память прожитых лет в один миг показалась ненужным балластом. Страх перед двойкой и радость новому самолетику, смущение на призывной комиссии и воспитательные беседы отчима, школьная дружба и первая пьянка — всю эту рухлядь захотелось вышвырнуть вон из памяти, как плюшевые игрушки, с которыми он играл до шести лет и которых застеснялся в семь. В одну секунду Раздолбай осознал, что его привычная жизнь закончилась, и именно сегодня начнется новая жизнь — неведомая и заманчивая. Он мог даже назвать точный момент, в который она начнется, — сегодня в 19:00, когда тронется поезд Москва — Рига.
Предстоящее путешествие перестало быть в тягость. В новом повзрослевшем сознании появлялись новые мысли, и Раздолбай подумал, что первый раз в жизни отправляется отдыхать на море один. Первый раз поедет один на поезде, первый раз будет самостоятельно жить в гостиничном номере. Никто не запретит ему купить бутылку пива и свободно хранить ее в холодильнике. Он сможет открыто оставлять на тумбочке сигаретную пачку. И кто знает, случаются ведь приятные сюрпризы, — вдруг ему доведется пережить романтическое приключение. Не цепляться же за остатки хлама из прошлой жизни — безмолвную любовь к Цыпленку, которая сводилась к пылким взглядам в затылок и паре тщетных попыток пригласить в кино.
До поезда оставалось пять часов. Это пустое время между двумя жизнями он скоротал, послушав три альбома «Айрон Мейден» и двойной концерт «Джудас Прист», потом побросал в сумку летний гардероб и вышел из дома раньше, чем требовалось. В прихожей ему попались на глаза старые стоптанные кроссовки — его школьная «сменка». Повинуясь неясному порыву, Раздолбай схватил их и с наслаждением выбросил в мусоропровод. Смысл порыва он понял, когда кроссовки зашелестели вниз в небытие: «Прощайте, старые кроссовки! Прощай, прежняя жизнь — изношенная и давно надоевшая!»
Рижский вокзал обманул ожидания Раздолбая. Он приехал на полчаса раньше, представляя, как будет носиться по многочисленным переходам в поисках своей платформы, но вокзал оказался не похожим на столичный транспортный узел и скорее напоминал старинный купеческий особняк, к которому подвели пару ниток рельсов. Не было ни суматошной толпы, ни снующих носильщиков. Не ощущалось даже запахов угольного дыма и железнодорожной смазки, что всегда витают над большими вокзалами и манят в путь. Раздолбай прошел через полупустой зал ожидания и вышел на единственную платформу, где в скуке топтались десятка два будущих попутчиков. Поезд еще не подали. Двое мужчин с комичной разницей в росте вяло спорили возле урны, объединившей их общей целью — выбросить докуренные бычки.
— …отдыха-айте, пока пускаем. Скоро будет полный суверените-ет, без визы не сможе-ете, — вяло цедил высокий, как семафор, латыш.
— Да кто вам разрешит визы эти? — кипятился мужичок лет пятидесяти, рост которого едва превышал стоявшую между ним и латышом урну.
— Кто в Праге разреша-ал? В Румынии? Са-ами взяли. Свои деньги сделаем, будем в Евро-опе.
— Да кому вы нужны там?!
— Все нас подде-ержат. В Юрмале будут отдыхать фи-ин-ны, шве-еды.
— Финны у нас в тридцать девятом в Карелии отдыхали, а шведы под Полтавой! — взорвался мужичок и показал латышу фигу с таким чувством, словно судьба прибалтийского суверенитета была в его власти. — Вот тебе, видел?!
Отброшенный бычок рассыпался медными искрами, ударившись об край урны, и мужичок, подхватив чемодан, засеменил вдаль по платформе. Латыш даже не проводил его взглядом.
«А ведь точно, они отделяются вроде бы, — вспомнил Раздолбай. — Мама еще говорила: „Будь, сынок, осторожен. Назовут оккупантом — уходи, не связывайся“. Смешные они! Кто им позволит визы какие-то?»
Он усмехнулся наивности латышей и вернулся в зал ожидания, чтобы развлечься какой-нибудь едой. В закутке вокзального кафетерия предлагали чай и бутерброды с потрескавшимся сыром. В ларьке кооперативного кафе были свежие бутерброды с рыбой и кофе — двадцать копеек растворимый, девяносто копеек «экспресс». В первый день взрослой жизни хотелось себя побаловать. Раздолбай взял «экспресс», нацеженный в картонный стаканчик из грохочущей, как отбойный молоток, кофеварки, переместился к ларьку с газетами и тут же снова полез в карман за деньгами — пестрая обложка очередного номера «СПИД-Инфо» привлекла его, как блесна голодного судака.
Ознакомительная версия.
