– Ты видел этого парня? – спросила она.
– Да.
– Господи боже, вот сижу я с тобой, ты на двадцать лет меня старше. Мне могло бы достаться вот такое. Черт, ну что со мной не так, а?
– Смотри. Вот пара шоколадок. Выбирай.
Она взяла одну, содрала бумажку, откусила и загляделась на молодого и черного, уходившего вдаль по песку.
– Я устала от этого пляжа, – сказала она, – поехали ко мне.
Мы не встречались неделю. Потом как-то днем я оказался у Лидии – мы лежали на кровати и целовались. Лидия отстранилась.
– Ты ничего не знаешь о женщинах, правда?
– Ты о чем?
– Я имею в виду – прочитав твои стихи и рассказы, я могу сказать, что ты ничего не знаешь о женщинах.
– Еще чего скажешь?
– Ну, в смысле, для того, чтобы мужчина меня заинтересовал, он должен съесть мне пизду. Ты когда-нибудь ел пизду?
– Нет.
– Тебе за пятьдесят и ты ни разу не ел пизду?
– Нет.
– Слишком поздно.
– Почему?
– Старого пса новым трюкам не научишь.
– Научишь.
– Нет, тебе уже слишком поздно.
– У меня всегда было замедленное развитие.
Лидия встала и вышла в другую комнату. Потом вернулась с карандашом и листком бумаги.
– Вот смотри, я хочу тебе показать кое-что. – Она принялась рисовать. – Вот, это пизда, а вот то, о чем ты, вероятно, не имеешь понятия, – секель. Вот где самое чувство. Секель прячется, видишь, он выходит время от времени, он розовый и очень чувствительный. Иногда он от тебя прячется, и ты должен его найти, только тронь его кончиком языка…
– Ладно, – сказал я. – Понял.
– Мне кажется, ты не сможешь. Говорю же, старого пса новым трюкам не научишь.
– Давай разденемся и ляжем.
Мы сняли все и растянулись. Я начал целовать Лидию. От губ – к шее, затем к грудям. Потом дошел до пупка. Передвинулся ниже.
– Нет, не сможешь, – сказала она. – Оттуда выходят кровь и ссаки, только подумай, кровь и ссаки…
Я дошел дотуда и начал лизать. Она нарисовала мне точную схему. Все было там, где и должно быть. Я слышал, как она тяжело дышит, потом стонет. Это меня подстегнуло. У меня встал. Секель вышел наружу, но был он не совсем розовым, он был лиловато-розовым. Я начал его мучить. Выступили соки и смешались с волосами. Лидия все стонала и стонала. Потом я услышал, как открылась и закрылась входная дверь. Раздались шаги, и я поднял голову. У кровати стоял маленький черный мальчик лет пяти.
– Какого дьявола тебе надо? – спросил я его.
– Пустые бутылки есть? – спросил он меня.
– Нет, нету у меня никаких пустых бутылок, – ответил ему я.
Он вышел из спальни в переднюю комнату и ушел через входную дверь.
– Боже, – произнесла Лидия, – я думала, передняя дверь закрыта. Это был малыш Бонни.
Лидия встала и заперла входную дверь. Потом вернулась и вытянулась на кровати. Было около 4 часов дня, суббота.
Я занырнул обратно.
Лидия любила вечеринки. А Гарри любил их устраивать. Вот мы и поехали к Гарри Эскоту. Тот редактировал «Отповедь», маленький журнальчик. Жена его носила длинные полупрозрачные платья, под которыми мужчины видели ее трусики, и ходила босиком.
– Первое, что мне в тебе понравилось, – говорила Лидия, – это что у тебя нет телевизора. Мой бывший муж смотрел в телевизор каждый вечер и все выходные напролет. Нам даже любовь приходилось подстраивать к телепрограмме.
– Ммм…
– И еще мне у тебя понравилось, потому что гряз – но. Пивные бутылки по всему полу. Везде кучи мусора. Немытые тарелки и говняное кольцо в унитазе, и короста в ванне. Ржавые лезвия валяются в раковине. Я знала, что ты станешь пизду есть.
– Ты судишь о человеке по тому, что его окружает, верно?
– Верно. Когда я вижу человека с чистой квартирой, я знаю: с ним что-то не в порядке. А если там слишком чисто, то он пидор.
Мы подъехали и вылезли. Квартира была наверху. Громко играла музыка. Я позвонил. Открыл сам Гарри Эскот. У него была нежная и щедрая улыбка.
– Заходите, – сказал он.
Литературная толпа вся была уже в сборе, пила вино и пиво, разговаривала, кучкуясь. Лидия возбудилась. Я осмотрелся, потом сел. Сейчас должны подавать обед. Гарри хорошо ловил рыбу – лучше, чем писал, и уж гораздо лучше, чем редактировал. Эскоты жили на одной рыбе, ожидая, когда таланты Гарри начнут приносить хоть какие-то деньги.
Диана, его жена, вышла с рыбой на тарелках и стала ее раздавать. Лидия сидела рядом со мной.
– Вот, – сказала она, – как надо есть рыбу. Я деревенская девчонка. Смотри.
Она вскрыла рыбину и ножом сделала что-то с хребтом. Рыба легла двумя аккуратными кусками.
– Ой, а мне понравилось, – сказала Диана. – Как вы сказали, откуда вы?
– Из Юты. Башка Мула, штат Юта. Население сто человек. Я выросла на ранчо. Мой отец был пьяницей. Сейчас он умер уже. Может, поэтому я и с этим вот… – Она ткнула большим пальцем в мою сторону.
Мы принялись за еду.
После того как рыбу съели, Диана унесла кости. Затем был шоколадный кекс и крепкое (дешевое) красное вино.
– О, кекс хороший, – сказала Лидия, – можно еще кусочек?
– Конечно, дорогуша, – ответила Диана.
– Мистер Чинаски, – сказала темноволосая девушка из другого угла, – я читала переводы ваших книг в Германии. Вы в Германии очень популярны.
– Это мило, – ответил я. – Вот бы они еще мне гонорары присылали…
– Слушайте, – сказала Лидия, – давайте не будем обо всякой литературной муре. Давайте сделаем что-нибудь! – Она подскочила, бортанув меня бедром. – ДАВАЙТЕ ТАНЦЕВАТБ!
Гарри Эскот надел свою нежную и щедрую улыбку и пошел включать стерео. Включил он его как можно громче.
Лидия затанцевала по всей комнате, и молоденький белокурый мальчик с кудряшками, что клеились ему ко лбу, к ней присоединился. Они затанцевали вместе. Остальные поднялись и тоже пошли танцевать. Я остался сидеть.
Со мною сидел Рэнди Эванс. Я видел, как он тоже наблюдает за Лидией. Он заговорил. Он все говорил и говорил. Слава богу, я его не слышал – музыка играла слишком громко.
Я смотрел, как Лидия танцует с мальчиком в кудряшках. Двигаться Лидия умела. Ее движения таились на грани сексуального. Я взглянул на других девчонок: они, похоже, так не умели. Но, подумал я, это просто потому, что Лидию я знаю, а их нет.
Рэнди продолжал болтать, хоть я ему и не отвечал. Танец окончился, Лидия вернулась и снова села рядом.
– У-у-ух, мне кранты! Наверно, не в форме.
На вертак упала следующая пластинка, и Лидия встала и подошла к мальчику с золотыми кудряшками. Я продолжал пить пиво с вином.
Пластинок было много. Лидия с мальчиком все танцевали и танцевали – в центре внимания, пока остальные двигались вокруг, – и каждый танец был интимнее предыдущего.
Я по-прежнему пил пиво и вино.
Шел дикий громкий танец… Мальчик с золотыми кудряшками поднял руки над головой. Лидия прижалась к нему. Это было драматично, эротично. Они держали руки высоко над головой и прижимались друг к другу телами. Тело к телу. Он отбрасывал назад ноги, то одну, то другую. Лидия подражала ему. Они смотрели друг другу в глаза. Надо признать – они были хороши. Пластинка крутилась и крутилась. Наконец замерла.
Лидия вернулась и села рядом.
– Я в самом деле выдохлась, – сказала она.
– Слушай, – сказал я, – мне кажется, я слишком много выпил. Может, нам пора отсюда убираться.
– Я видела, как ты их заливал.
– Пошли. Эта вечеринка не последняя.
Мы поднялись уходить. Лидия сказала что-то Гарри и Диане. Когда она вернулась, мы пошли к дверям. Когда я их открывал, подошел мальчик с золотыми кудряшками.
– Эй, мужик, что скажешь про меня и твою девушку?
– Нормально.
Когда мы вышли на улицу, меня стошнило, все пиво с вином попросились наружу. Они лились и брызгали на кусты – по тротуару – целый фонтан в лунном свете. В конце концов я выпрямился и рукой вытер рот.
– Ты из-за парня, правда? – спросила она.
– Да.
– Почему?
– Почти казалось, что вы ебетесь, может, даже лучше.
– Это ничего не означало, это был просто танец.
– Предположим, я хватаю вот так тетку на улице? А под музыку, значит, можно?
– Ты не понимаешь. Всякий раз, когда я заканчивала танцевать, я же возвращалась и садилась с тобой.
– Ладно, ладно, – сказал я, – погоди минутку.
Я стравил еще один фонтан на чей-то умиравший газон. Мы спустились по склону от Эхо-парка к бульвару Голливуд.
Сели в машину. Она завелась, и мы поехали на запад по Голливуду к Вермонту.
– Ты знаешь, как мы называем таких, как ты? – спросила Лидия.
– Нет.
– Мы их называем, – сказала она, – обломщиками.
Мы снизились над Канзас-Сити, пилот сказал, что температура 20 градусов,[1] а я – вот он, в тонком калифорнийском спортивном пиджачке и рубашке, легковесных штанах, летних носочках и с дырками в башмаках. Пока мы приземлялись и буксировались к рампе, все тянулись за своими пальто, перчатками, шапками и шарфами. Я дал им выйти, а затем спустился по переносному трапу сам. Французик подпирал собою здание: ждал меня. Французик преподавал драматургию и собирал книги, в основном – мои.
