— Группу «Сеньор» в ГДР уж точно запретили бы, — сказал Микаэль, и я с ним согласилась.
— А вот и нет, — воскликнул он через некоторое время. — «Сеньор» ведь против капитализма. Может, это была бы единственная разрешенная музыка. Нам надо переехать в Восточную Германию.
— А вот кусок Берлинской стены, — сказал Антон.
В Берлине витает предательский дух беззаботности, что-то такое, из-за чего нам сделалось не по себе. Перед концертом мы поужинали на смешные тридцать пять крон в ресторанчике под открытым небом, устроенном на чьем-то заднем дворе. Солнце шпарило вовсю, между столами для пинг-понга и цветными фонарями бегали собаки и дети, а каждый из нас пытался придерживаться индивидуальной, выработанной с годами нормы «вот столько кружек пива я могу позволить себе перед концертом, чтобы это не повлияло на мое выступление». Для меня это, к сожалению, всего лишь кружка с четвертью. Лично мне казалось, что концерт перед тремястами вдрызг пьяных сорокапятилетних мужиков в спортивных шортах не требует идеального чувства ритма, но Антон ясно дал нам понять, что ожидает от нас полной выкладки, потому что на мероприятии могут присутствовать люди из разных звукозаписывающих компаний.
— С чего бы вдруг им приходить на наш концерт? — сказал Микаэль.
— Я разослал им альбом Stuff3 и написал, что, если им нравится услышанное, пусть приходят сегодня вечером в The Garage, — объяснил Антон.
— Значит, если им понравится, они придут, — произнес Микаэль нейтральным тоном и заказал себе еще два пива.
По ходу дела я стала замечать, что Дайя все чаще избегает сидеть рядом с Антоном. Сначала она тянулась к Хуго, что неудивительно, ведь Хуго самый душевный человек во всей Швеции и Финляндии. От него исходит столько же тепла, сколько от бабушки из мультика. Но постепенно она начала прислушиваться и к тому, что говорим мы с Микаэлем, время от времени она смеялась над нашими шутками, и мы чувствовали себя королями. Дайя была не из тех, кто хихикает из вежливости.
Разумеется, у Дайи в Берлине жил друг, и вот теперь он возник вместе со своей компанией, и все они выглядели как арт-директора с вампирскими интересами.
Мы с Микаэлем ненавидим говорить по-английски, поэтому мы отвернулись и болтали о своем.
— Блин, как же все-таки здорово ездить в турне, — сказал Микаэль.
— Надо бы нам возродить «Личный бренд». Мне его не хватает.
— Мне тоже! Слушай, мы же можем в этот раз использовать автонастройки.
— Хорошая идея, — согласилась я.
— Петь будешь ты, — произнесли мы хором, указывая друг на друга.
Больше мы об этом не говорили, а вместо этого слушали, как Пижон общается с немецкой фотомоделью, подстриженной под горшок. Он рассказывал ей о кассах самообслуживания.
Я обратила внимание на то, что один из вампиров пытается поймать мой взгляд. Я бы никогда даже не посмотрела в сторону человека, который потратил столько времени на свою внешность. Ведь он наверняка требовал бы от меня того же.
* * *
Клуб The Garage оказался очень немецким заведением: большим, старым и гостеприимным, прокуренным и уютным одновременно. Он был больше, чем я себе представляла, и тут же напомнили о себе мои старые знакомые — слабые нервы. Они объяснили мне, что мне не место на сцене в Берлине, напомнили, что я интроверт, что другие женщины моего возраста сидят дома с мужем и детьми, что я никогда не училась музыке, что играю я слишком прямолинейно и неровно и что среди публики наверняка найдется человек, который мне все это выскажет. Поэтому мне было приятно встретиться в гримерке с Микаэлем и подзарядиться порцией юмора, от которого всегда становится легче.
— Ну вот, опять выходить на сцену и выглядеть там жирной коровой, — сказала я ему.
— Такой старой, что народ удивится, что ты вообще тут делаешь, — подхватил Микаэль.
— Да они в шоке будут оттого, что такие древние старики могут двигаться, — продолжила я.
— Как только ты выйдешь на сцену, половина слушателей сразу же разойдется по домам, — сказал Микаэль.
— А когда ты поднимешься на сцену, интернет просто взорвется. Они будут писать: ну как можно быть таким страшным? У тебя появится свой мем, просто твое лицо крупным планом. Текст уже не нужен.
Довольные, мы громко рассмеялись.
Тут Антон со вздохом поднялся.
— Как вы меня утомили. Хватит! Вы потрясающие. Микаэль, ты играешь как машина. МАШИНА! А ты, Сири, звучишь… очень хорошо. Меня, признаться, расстраивает такое отношение. Давайте лучше подбодрим друг друга. Мне обидно, что вы портите весь настрой.
Мы с Микаэлем уставились друг на друга. Потом на Антона. Микаэль вышел, а я взяла себе пива. В гримерке стало тихо.
Я сходила в туалет, постояла у зеркала. В голове проносились разные реплики, которые мне хотелось выкрикнуть Антону:
«Тебе этого не понять.
Ты вырос в этой среде и считаешь, что стоять на сцене — это совершенно нормально и даже каким-то образом приносит пользу обществу.
Когда у тебя нет возможности работать с музыкой, ты приходишь в ярость, считая, что государство обязано обеспечить тебя работой, чтобы ты мог дарить культуру людям.
Каждый раз, стоя на сцене, я думаю, почему не занимаюсь вместо этого чем-нибудь настоящим.
А то стоишь и притворяешься важной персоной.
Музыка и поэзия должны быть вишенкой на торте после тяжелого рабочего дня. Должны помогать, вносить свой вклад.
Я не считаю, что культура может быть работой.
Иначе получается несправедливо.
Для меня невыносима мысль, что я тут в Берлине играю в клубе на бас-гитаре, пока другие заботятся о больных».
Потом я выпила еще один стакан пива и услышала, как немец, владелец клуба, прошептал, что скоро пора.
Концерт подходил к концу, все шло неплохо. Правда, Антон устроил одну не очень комфортную штуку, заставив людей подпевать, бесспорно, худшему синглу из последнего альбома, Scumbag Circus.
— А сейчас… (барабанная дробь)
Мы исполним последнюю песню…
(нескромное ожидание разочарованных криков, которые, кстати сказать, последовали в большом количестве)
… песню о жадности…
Мы сталкиваемся с ней повсюду…
Люди используют других…
Знаете, как я их называю…
Знаете…
Ублюдками, вот как я их называю…
А знаете, как я называю мир, в котором мы живем…
Я называю его цирком… ублюдков! (победный голос)
(усталое соло на гитаре от Пижона)
Тут Антон махнул рукой в сторону публики слева:
— Эта сторона кричит «Цирк!»
Он побежал вправо:
— А вы кричите «Ублюдков!»
А потом начал размахивать руками, призывая публику скандировать:
— Цирк! Ублюдков! Цирк! Ублюдков! Цирк! Ублюдков!
Зал просто взорвался криками.
Это был, наверное, худший момент в моей жизни. Пока Антон не настоял на том, чтобы представить нас по одному, так что мое имя еще и прозвучало со сцены.
Представив всех участников концерта — я заметила в зале немало камер и ощутила, как во мне нарастает страх попасть в ютьюб, — он запел:
My baby’s got a problem
She ain’t gonna put up with this SHIT
My baby’s no fool
She’s not gonna pay no ticket to go to this: Scumbag Circus!
No she’s not and she’s not gonna pay the wardrobe fee, either [5].
«Either» он спел на октаву выше, почти выкрикнул.
Я взглянула на публику, народ вовсю танцевал и наслаждался жизнью. Наверное, они все обкурились. Дайя стояла слева, держась за голову. Ей явно было стыдно. Я поймала ее понимающий взгляд и чуть не захихикала.
