На окне сидел забияка-воробей. Он гордо поглядывал озорными глазами на меня сверху. А только в его глазах не было и искорки решения задачи «Да – Нет». А в направляющих аппаратах ее было много. Это вполне меня устраивало и делало похожим на забияку-воробья. Но только похожим. А как хотелось не проходить девять кругов Ада и быть свободным и дерзким, как эта вольная птичка.
Да, я готов к борьбе! Я буду вести сам с собой блестящие диалоги – дерзкие, веселые, озорные. Никто не знает, как мне трудно вести их, потому что моя детская душа капризничает, надолго замолкает или отвечает по-церковному нараспев. Но я не имею права сдаваться и потому готов использовать весь накопленный человечеством опыт, чтобы выстоять.
Чтобы пройти первый круг Ада, я начал читать Джека Лондона. Много раз я перечитал любимый Лениным рассказ «Любовь к жизни». И замечательная книга Бориса Полевого «Повесть о настоящем человеке» не была обойдена моим вниманием.
Мне столько не хватало – вот почему приходилось отвечать за себя и за «того парня». Такой диалог казался убогим, чем-то напоминающим трехпрограммный приемник, в котором вторая и третья программы не работали. Эта грубая аналогия помогла мне остро почувствовать, чего я был лишен. И тогда я решил поговорить сам с собой начистоту.
– Я буду откровенен. Самому себе врать не положено. – Я говорю и сам себя слушаю. Но душа-то молчит! – При решении задачи «Да – Нет» возможны ситуации, когда внутренний голос запаздывает или совсем лишен эмоций. То и другое плохо.
– Я понимаю! – Мое «Я» моментально включилось в этот жесткий диалог.
– Все решают эмоции. Чем больше живых эмоций, тем ближе к истине.
– Но эмоции иногда заслоняют собой истину.
– В споре рождается истина.
– Истина рождается в споре с самим собой!
– Именно этот ответ я и хотел услышать. – Черт возьми, такой эмоциональной реакции я не ожидал.
– Мы вдвоем горы свернем.
– Но мне бы хотелось провести тестирование.
– Зачем тебе понадобилось оно?
– Чтобы знать свои возможности.
– Хорошо, начинай изверг.
– Голубой цвет может быть красным?
– Если я не дальтоник?
– Да, я – не дальтоник.
– По-моему, нет.
– А по-моему?
– По-моему, тоже нет.
– А если копнуть глубже?
– Не знаю.
– Чего я не знаю?
– Зачем копать глубже?
– Чтобы знать эмоциональные пределы задачи «Да – Нет». Мне важно, чтобы отвечал ты, а не я.
– Я знаю, что ты чуть не погиб на скамейке перед бронзовой гимнасткой. Но ты выжил. И вот теперь страдаешь сам и мне не даешь покоя. С моим появлением все так усложнилось. Но если ты забудешь обо мне или выкинешь меня из головы, я просто исчезну. И как тогда ты будешь проходить девять кругов Ада?
– Я не выброшу тебя из головы! Не дам тебе умереть. Мы пройдем вместе первый круг Ада, а затем остальные круги. Это была восхитительная концовка.
Неожиданно ко мне подошел мужчина лет сорока, гладко выбритый и колючий. Я с ним не был знаком. Но Надежда успела мне шепнуть, что он был самым талантливым специалистом в нашем отделе – гроза бездельников, глупцов и проходимцев. Так я познакомился с Резниченко Владимиром Яковлевичем. Он постоял возле меня, собираясь сказать то, чего не скажешь, не познакомившись близко.
– Ты хоть объем работы себе представляешь? – наконец язвительно выдавил он из себя.
– Пока еще нет.
– Вот видишь, дело – дрянь.
– Постепенно разберусь, – убежденно ответил я. Но Владимир Яковлевич разглядел сразу, что убежденность у меня напускная, и оттого резкости в его голосе прибавилось.
– Времени у тебя нет разбираться. Тут грамотному специалисту, съевшему собаку на ЕСКД, и то надо было подумать. А ты взял и проголосовал. И откуда ты только такой выскочка взялся? – обидное словечко ввернул, ничего не скажешь. Но я почувствовал, что он жалеет меня и искренне хочет помочь. И потому не обиделся на него за эти слова, хотя тоже был ершистый.
– Ничего, прорвемся! – бодро отвечаю я. Резниченко еще раз поглядел на меня оценивающе и заговорил теплее.
– Ну, если такой молодец, то пиши, – он продиктовал и объяснил, как лучше браться за узел, чтобы сэкономить время по-крупному. Когда он ушел по коридору, припечатав молодуху титьками к своей груди кряжистой, я заточил твердый карандаш и сходил за ватманом, разглядев у завхоза на руке якорь. Должно быть, из моряков, раз носит такую татуировку, подумал я и начал чертить.
Вот когда проснулось во мне, что дано было от Бога, а все лишнее мгновенно забылось. Наденька Хлебникова поглядела на меня с сочувствием и подошла ближе. После посещения Красного уголка на ее щеках горел сочный румянец. На меня она глядела уничижительно. Не в почете было такое геройство в эпоху застоя. Ох, не в почете! Я насмешливо глянул на нее глазами из будущего и увидел на ее лице выражение шаловливое и смеющееся.
– Ну ты и герой! – воскликнула она с явным недоверием.
– Почему герой! Работать ведь надо.
– Ты, что же – решил отличиться? Или на совесть нашу вздумал надавить? Так ведь нет ее ни у кого.
– Даже не думал об этом.
– Михаил Сергеевич, смотри, какой осторожный. А он работает здесь очень давно. Ты же только появился и сразу в герои попал.
– Да мы с тобой этот узел за неделю выпустим, – улыбнулся я ее прыти.
– Неужели ты не понял, что стал козлом отпущения? – Ишь, куда ее занесло. Боковым зрением я заметил, что возле меня остановилась женщина, пахнувшая нежными духами. Мой нос помог мне безошибочно сориентироваться в значении ее присутствия. Я резко обернулся и заглянул ей в глаза, ища поддержки. Но только ошарашил ее новизной манер из-за собственной угловатости.
– Вас вызывают к главному конструктору, – вежливо доложила женщина. Мне секретарь главного сразу понравилась своей открытостью. И готов я был пойти за нею хоть на край света. Чтоб так покорно пойти – не каждый согласится. Тут ведь характер свой нельзя показать. Но я норов свой попридержал и потому возражать против неожиданного визита не стал.
Когда я вошел в кабинет главного, там уже находился Лосев. Возмущенный, негодующий, искренний. Главный конструктор оказался молодым и знающим себе цену человеком невысокого роста. Его кабинет был ему под стать. Это был не кабинет даже, а закуток, огороженный сплошной невысокой перегородкой.
Татьянкин глянул на меня проницательными веселыми глазами и протянул, как подарок, свою крепкую руку. Я пожал ее, выдержав его оценивающий взгляд, и для себя отметил, что его оттопыренные уши торчали, как у Чебурашки. Вообще-то, я воспринимал происходящее скорее трагикомически, относясь к нему не так серьезно, как Лосев. Но, попав под пресс общественного мнения, заколебался и поставил подпись. Значит, не так, как все. И чтоб без сучка и задоринки. Это я уже решил для себя.
– Дело серьезное. Объем работы очень большой, – лукаво сказал Анатолий Павлович.
– Он справится, – ответил за меня Лосев.
– Почему вы так уверены в нем? Это же первый его узел.
– Да, первый. А он все равно справится, – стоял на своем Юрий Алексеевич. Казалось, он играет на тотализаторе. Поставил на меня, словно на скаковую лошадь. Хотя и не все знал обо мне этот удачливый человек.
– Что же вы опытному конструктору не поручили эту работу? – возмутился главный.
– Бугель наотрез отказался, – ловко отвел от себя удар Лосев. Они умели делать это в прошлом. Татьянкин посмотрел на него с недоумением. И, показав пальцем на портрет Ленина, добавил. – Как он мог отказаться? Он же комсорг, кажется.
– Именно поэтому и отказался. – Наступила напряженная пауза, во время которой глаза главного сосредоточенно глядели поверх перегородки. Поймав в поле зрения воркующего сизого голубя, сидящего на деревянной балке, главный усмехнулся и уставился на свои стоптанные башмаки.
– Так что будем делать? – приняв решение, спросил он, чтобы в случае неудачи отыграться на Лосеве.
– В этом молодом человеке наше спасение. Пусть он чертит, а мы ему поможем, – бодро предложил Лосев тот единственный путь, который мне еще предстояло пройти.
