Дело в том, что основавшего фирму мужа Кокошиной, в его родном городе Витебске все с детства звали „Кокой“, под другим именем его там просто не знали. „Кока“ погиб во время октябрьских событий в Москве, это было темное дело, что он там тогда делал, так и осталось невыясненным, однако его тело было найдено завернутым в плед, неподалеку от Останкинской телебашни. Вскоре после смерти мужа Кокошина встретилась с солидным ирландским бизнесменом по имени О Даун, который проявлял живой интерес к белорусской недвижимости и вскоре вошел с Кокошиной в долю. Ирландец очень плохо говорил по-русски, и с истинно ирландским упорством настаивал на том, чтобы его имя обязательно вошло в название фирмы. Первая же часть названия была дорога Кокошиной как память о муже, которому она считала себя обязанной всем. В результате всех этих перипетий и возникло это совместное белорусско-ирландское предприятие „Кока-Даун“, неизменно вызывавшее улыбки у всех, кто о нем слышал впервые. Эти улыбки глубоко задевали Кокошину, но она считала, что должна гордо нести свой крест. Увы, упрямый ирландец вскоре бесследно исчез из Витебска, прихватив с собой часть документации на недвижимость и всю имевшуюся в наличии валюту.
Злые языки утверждали, что О Даун был вовсе никакой не ирландец, прекрасно говорил по-русски и просто так, можно сказать, подшутил над бедной вдовой. Не исключено даже, что имя Даун тоже было его кличкой, вряд ли только школьной. Впрочем, сама Кокошина предпочитала не углубляться в это дело, после смерти мужа она решила вести себя осторожней. К тому же, и урон фирме был нанесен сравнительно небольшой. Менять название фирмы она не стала, так как это было невыгодно с рекламной точки зрения: название было смешным, но зато запоминалось хорошо! „Нет худа без добра!“ — говорила она.
Тем не менее, однажды она призналась Марусе, что хотела бы сменить свою фамилию на „Королеву“ — фамилия Кокошина ей не нравилась, так как вызывала у нее ассоциацию с кошкой и кокосом, а то и того хуже. Зато „Королева“ звучит почти как „королева“, и если бы не память о муже, она бы непременно это сделала.
Надя говорила Марусе, что Кокошина спекулирует на смерти мужа, и еще что мужа у нее убили не зря — Надя заметила, что все, кто хотел сделать или сделал ей что-то плохое, тотчас получали по заслугам — Кокошина хотела ее обмануть и не заплатила за рукопись, вот у нее сразу же и убили мужа. Надя заметила эту свою особенность еще в детстве, когда соседка по лестничной площадке ее как-то обозвала, а потом, через два года, умерла.
Помимо недвижимости Кокошина очень интересовалась культурой, поэтому ее фирма была зарегистрирована как издательство. Поначалу в „Кока-Даун“ выходила только массовая литература: ужасы, детективы, эротика. Но позже Кокошина обратила свой взор на серьезную литературу, решив начать с издания полного собрания сочинений надиного мужа. Романы же самой Нади она отказалась издавать наотрез, поэтому Надя пока составляла у Кокошиной эротическую серию, подбирая французские и английские книги для их дальнейшего перевода на русский. Еще в Париже Маруся как-то случайно видела на столе у Нади отпечатанный типографским способом листок. Сначала она подумала, что это листовка, однако, вглядевшись повнимательней, она прочитала:
„Вниманию переводчиков!!!
От составителя серии!!!
Уважаемые господа переводчики!
Если вам во французском оригинале попадется слово „bitte“, то ни в коем случае нельзя переводить его на русский как „член“, „хер“ или тем более „фаллос“. Это слово должно быть переведено как „ХУЙ“!
Если вам попадется слово „con“, то это слово нельзя переводить как „влагалище“ или „дырка“. Оно должно быть переведано как „ПИЗДА“ и только „ПИЗДА“!!!
Слово же „connard“, которое некоторые почему-то переводят как „недоносок“, „мудак“ или „мудило“ на самом деле должно переводиться только как „ПИЗДЮК“…“
Далее следовал еще целый перечень французских слов, которые надлежало переводить как „блядь“, „охуевать“, „пиздеть“, „ебать“, „пошли на хуй“, „ебаный в рот“ и „еб твою мать“. В завершение было написано: „Надеюсь, вы со всем вниманием и серьезностью отнесетесь ко всем вышеперечисленным рекомендациям. С глубоким уважением, составитель серии „Секс-беспредел“ Надежда Воробьева.“
Все эти выражения были набраны крупным жирным шрифтом, некоторые из них были подчеркнуты ручкой, а некоторые даже любовно обведены в рамочку.
* * *
Внизу зазвонил телефон, Маруся с грохотом побежала вниз по винтовой деревянной лестнице, рискуя поскользнуться и упасть, но успела. Маруся стала кричать: „Пьер, Пьер!“ Но никто не отзывался. Она не слышала, чтобы Пьер уходил, когда кто-то уходил из дому обычно звякали железные ворота, но сейчас Маруся не слышала этого звука. Она обошла весь первый этаж, заглянула даже в подвал, но никто не отзывался. Она поднялась на второй этаж и все звала:
— Пьер, тебя к телефону!
В комнате Пьера как всегда было темно и пахло чем-то затхлым, слежавшимися старыми тряпками и каким-то лекарством. Она осторожно зашла в его комнату и, продолжая звать: — Пьер, Пьер! — ощупью стала продвигаться вдоль стены. В комнате было темно, только сквозь прорези в желеных ставнях пробивался слабый свет от фонарей с улицы. В комнате никого не было.
Значит, Пьер ушел, а она и не слышала. Маруся решила на всякий случай еще заглянуть в туалет, расположенный рядом, вход в него был прямо из спальни Пьера. Она открыла дверь, но там было темно, хоть глаз выколи, потому что окно, ведущее в туалет, выходило на задний двор, где не было фонарей. Маруся уже хотела было уходить, но вдруг увидела блеск чего-то живого, и внезапно, как вспышка, увидела темные очертания фигуры, сидевшей на унитазе и молча смотревшей на нее. Ее охватил ужас и она, отступив, пробормотала.:
— Пьер, тебя к телефону… — в ответ она услышала ужасный, нечеловеческий рев. Пьер, совершенно голый, вскочил с унитаза и завопил:
— Оставь меня в покое, черт тебя подери! Имею я право побыть один или нет!
Маруся выскочила из его комнаты, ее ноги подгибались, она тихо спустилась вниз и сказала в трубку дрожащим голосом: — Извините, он сейчас не может подойти.
В ответ ей почему-то тоже испуганным голосом ответили:
— Ну хорошо, хорошо, передайте ему, что я звонил…
Это был православный священник, у которого Пьер работал, а когда он уезжал на лето, Пьер жил в его доме, чтобы никто туда не залез. Этот священник говорил обычно елейно-масляным голосом. У него был огромный дом в пригороде Парижа, трехэтажный и маленький садик за домом, а в доме были большие запасы еды. Священник этот приехал из Сербии и устроился здесь уже давно, Пьер работал у него, и тот платил ему очень мало, но зато кормил. Еще там жила сербская девушка, она смотрела за детьми священника. Девушка была худая, темноволосая, узнав, что Маруся русская, она прониклась к ней большой симпатией и даже сказала:
— Стоит сербу узнать, что ты русский, как он тебя уже любит.
Маруся уже давно чувствовала, что скоро ей придется подыскивать себе новое жилье, и это чувство постепенно перерастало в уверенность. На всякий случай она позвонила Трофимовой. Та сперва говорила с ней
очень любезно, но потом стала рассказывать о своих проблемах, о том у нее что сломалась машина, и она не сможет ее встретить, а сама она не найдет ее дом в Версале, куда она теперь переехала, что это очень сложно, однако, адрес свой она Марусе назвать не хотела, и та поняла, что Трофимова просто не хочет, чтобы она у нее жила. У Трофимовой были свои проблемы, Боря ее бросил, и она была всерьез озабочена поисками мужика и устройством личной жизни. Маруся позвонила еще и Наде, которая вскоре собиралась в Москву, она надеялась, что та разрешит ей пока пожить в ее квартире. Но та отказала сразу и решительно, и Маруся подумала, что в Париже не так просто найти жилье.
* * *
Кокошина не меньше двух раз в год наведывалась в Париж, у нее был счет в Люксембургском банке, поэтому она могла себе это позволить. Обычно она селилась в небольшом отеле недалеко от Мулэн Руж, в котором останавливались преимущественно русские туристы, приезжавшие в Париж на автобусе на два-три дня, вечерами они собирались в кафе внизу и громко обсуждали свои впечатления, причем в основном это сводилось к словам: „Ой, мы тут такое видели! Та-а-а-кое!“ Кокошина старалась экономить и не тратить денег, правда, на помойки она не ходила, зато собирала чеки в универмагах, чтобы потом получить компенсацию за якобы вывезенный в Россию товар. Ее сын Егор, белесый косой мальчик шести лет, которого она тоже взяла с собой в Париж, помогал ей собирать эти чеки, потом, разглядывая надписи на чеках, она обнаружила, что, среди прочего, вывезла в Россию пластмассовое корыто. Это ее очень развеселило. А компенсацию она получила и очень этим гордилась, так как считала, что деловой человек должен уметь извлекать выгоду изо всего. Кокошина намеревалась поднять свое издательство на новый уровень, создать нечто солидное и в то же время интеллектуальное, чтобы достичь мировой славы, к тому же она сама писала стихи и не теряла надежды когда-нибудь их опубликовать, она уже давно могла бы их опубликовать в своем издательстве, но Надя сказала ей, что так не делают — кто же публикует свои собственные стихи в своем издательстве! Помимо надиного мужа и Селина, она собиралась издать полное собрание сочинений Пушкина и Данте в кожаных переплетах с золотым тиснением, а так же сборник статей о любви какого-то журналиста, которые она прочитала в детстве в „Литературной газете“ и которые произвели на нее тогда большое впечатление. Правда, фамилию журналиста она забыла, поэтому постоянно спрашивала об этом у всех, включая Надю и Марусю, но те ничем не смогли ей помочь. Кокошина познакомилась в Париже с довольно зажиточным французом, который работал в адвокатуре, у него был свой дом, и он сразу же пригласил Кокошину к себе жить. Она согласилась, потому что это позволяло ей сократить расходы на проживание в гостинице. К тому же, она всегда хотела оформить брак с каким-нибудь французом, ведь тогда ей уже не нужно будет добывать приглашения в Париж, и она сможет путешествовать сама, как ей захочется. Но стоило ей только заикнуться о браке, как француз тут же стал крайне подозрительным, начал на нее орать, обвиняя ее в том, что она претендует на его деньги и дом, — „все иностранцы лживы и корыстны, так и смотрят, как бы что-нибудь урвать у честных французских граждан“. Кокошина потом, рассказывая об этом Марусе, уверяла ее, что он сумасшедший.
