В довольно простой каюте, где стоял письменный стол, сидело два человека, один в морской форме, лет сорока восьми — пятидесяти, с седеющей крупной головой, второй моложе, лет тридцати двух, в штатском. Лицо его, белое, с нежной кожей, сразу отделяло его от моряков. Этот второй, вероятно, жил в городе и много времени проводил в помещениях. Между тем, пока замполит, а это был старший, рассматривал содержимое пакета, молодой очень бесцеремонно и пристально рассматривал меня, как будто я был неким экспонатом или фокусником, которого он хотел поймать на ловкости рук.
Я не терплю, когда меня так нагло рассматривают, и поэтому еще более бесцеремонно начал разглядывать его, а это делается так. Нацеливаешься, как из снайперской винтовки, допустим, на левую бровь, и начинаешь изучать: считаешь волосики, замечаешь шрамик посередине… И молодой быстро опустил глаза.
В это время замполит отложил бумагу и кивнул на какой-то зачехленный предмет у стола:
— Садись. Я знал о твоем появлении на судне, знают об этом и капитан и стармех. Мы все считаем, что лучше, если ты начнешь с машины, но можешь начинать и с палубы, это дело твое.
— Нет, — вмешался молодой, — в машине он приобретет профессию, а это для него самое главное.
— Ему виднее, что для него главное, — пренебрежительно прервал замполит и повернулся ко мне. — Насчет стихии, штормов, морского товарищества я говорить не буду. Но люди везде люди, у людей — свои недостатки, свои преимущества. Надо проявлять терпимость и сдерживаться.
Через полчаса, когда я получил спецуру: черные х/б брюки и куртку, ко мне в каюту вошел вахтенный, тот, с повязкой.
— Кем?
— Угольщиком, — ответил я.
Он недоверчиво усмехнулся и поглядел на мою шапку и меховые перчатки:
— А я думал, вторым штурманом или механиком.
— Ну да, хорош штурман, — криво улыбнулся я, — я в море-то сейчас пойду впервые…
Вахтенный сел и вытащил сигарету.
— А что заставило?
Я развел руками: бывают причины.
— А сам-то кто по профессии? — настаивал он. — Небось, по бумажным делам?
— Ну, от бумажек я дальше тебя, — засмеялся я. — На платежных-то, небось, расписываешься? Ну и вообще не все сразу, а то, как следователь: что, почему, зачем.
— Это верно, — тут же согласился он. — Дело, вишь, в том, что в угольщиках кто ходит? Или пацаны, или ежели какой штрафник. А ты тут приходишь этаким джентльменом в годах… И кем? Угольщиком.
В это время почти вместе вошли три кочегара или, как звали на угольном флоте, файерманы — люди огня.
Один сухощавый и жилистый дед, не менее пятидесяти пяти, в пальто с серым каракулем и такой же шапке. Ни дать ни взять какой-нибудь мастер цеховой. И очки в кармане пиджака. Зато другой, приземистый и широкий, как шкаф, с круглой добродушной рожей, в морском бушлате и лихой мичманке набекрень, показался мне настоящим морским волком. Третий, мужичонка лет сорока, был каким-то неприметным и серым. Звали его Антоном. И он, как потом я узнал, не пользовался популярностью в команде за стонотность. Он делал свое дело, как все, но все время стонал, жаловался, опять стонал и был недоволен всем, в том числе и своим собственным существованием.
Я вспомнил, что в чемодане у меня лежат две бутылки коньяка и, воспользовавшись паузой в разговоре, выставил их на стол.
— Во дает, — ухмыльнулся вахтенный.
— А вот закусить-то… — я беспомощно оглянулся по сторонам.
— Это я обеспечу, — кинулся вахтенный и уже через минуту поставил на стол целый противень жареной трески. Потом молодой кочегар скинул свою мичманку, порылся где-то в углу и поставил на стол банку икры, пояснив для меня, что это икра зубатки.
Пили по очереди из двух стаканов, в которые накрепко въелся неотмываемый налет крепкого чая.
— Я не пью ни грамма, — сразу же определился я. — Ни с кем и никогда.
— А зачем коньяк на судно притащил? — подозрительно сверкнув бусинками глаз, спросил кочегар Вова-Шкаф, так я его окрестил про себя.
Я засмеялся:
— Хотел капитану поставить, чтоб он мне работенку какѵю-нибудь непыльную дал.
Вахтенный, прерывая меня, поднял руку:
— Наш новый угольщик, у тебя в вахте, Архипыч.
Старик спокойно кивнул головой и закусил коньяк целой ложкой икры. Была она бледно-красного цвета, а икринки по величине чуть больше, чем у черной зернистой. Ну, а что такое зубатка, это я узнал потом, такая длинная и зубастая рыбина, пятнистая, как леопард.
— Непыльной работы у нас нет, — вмешался Антон, — работа у нас каторжная, и все мы здесь каторжники.
— А ты что, приговоренный, что ли? — оборвал его Архипыч. — И что только маешься? Ехал бы к своей Авдотье на Брянщину, и баста.
— Ты что, из штрафников? — подозрительно сощурился Володя-Шкаф.
Я кивнул. Мне, в общем-то, был симпатичен этот парень, да и все эти люди.
— На пиратском судне, у одноногого Джона Сильвера в моря ходил…
Но тут вмешался Архипыч:
— Ты что привязался к нему, что да кто? Тебе сказано, угольщик у нас, вот и все!
Архипыч пользовался на судне большим уважением, и Володя сразу смутился:
— Я что, я ничего… — и тут же протянул мне короткопалую руку с въевшейся угольной пылью.
— Когда надо будет или когда человек захочет, он сам все расскажет, — докончил Архипыч. — А что не пьет, это тоже хорошо.
— Ну, спасибо, брат, — выпив сто пятьдесят граммов коньяка, сказал добродушный улыбчивый парень. — Мне уж и на вахту пора, кэп прибыл, скоро отход.
Когда он вышел, Архипыч кивнул вслед:
— Саня Колесников, второй штурман, классный морячина. И капитан у нас знаменитый, у него все деды и прадеды моряками были. С ним всегда с рыбой будем.
Судно наполнялось людьми. В это время меня позвал замполит и повел в капитанскую каюту.
Передо мной сидел среднего роста, плотный и почти лысый человек с красным обветренным лицом и внимательными серыми глазами. Он выслушал замполита, который представил меня и, отодвинув в сторону пакет из кадров, перевел взгляд с меня на замполита, а потом, насмешливо пожав плечами, проговорил:
— А мне наговорили бог знает что. Значит, решил в море пойти? Ну, что ж, хуже не будет. Ты в море-то ходил ранее? Сначала море будет бить, но ты не сдавайся и оморячишься.
— А сколько времени привыкать-то? — спросил я.
— Этого, парень, никто не знает. Есть такие, которых море не бьет вообще. Вот, к примеру, Гончаров, писатель. В жизни моря не видел, и сразу в кругосветку. Его море не тронуло. Или наоборот: Нельсон, адмирал, а море его так до смерти и било. — Он помолчал немного и добавил: — Кого как. С кем на вахту-то поставили? — спросил он замполита.
— С Архилычем, — однозначно ответил тот.
— Во, парень, — поднял руку капитан. — Архипыч из моряков моряк. Он тебе все правильно подскажет и всему научит.
Потом меня представили «Деду», так называли на флоте стармехов. Он очень подозрительно оглядел меня и с явным хохлятским акцентом проговорил:
— Тут надо працювати, а ты, как я бачу, не сильно привыкший.
Я сразу вспыхнул:
— Привык, не привык, но от працювалыциков не отстану, помощи не попрошу.
Он засмеялся и хлопнул широкой ладонью по столу:
— Ну и добре. А помощь тут просить и не у кого. Все на своем месте сидят, свое дело делают. А что ты злой и гордый, то хорошо.
А потом мы с Архипычем пошли на вахту.
Кочегарка на судне железная, четыре на шесть. Три котла, три топки, манометр с красной чертой-маркой: шестнадцать атмосфер. На этой марке и должен держать пар настоящий мастер огня. Сзади туннель и угольный трюм, вагонетка на рельсах катается. И дело мое, в общем, простое: уголь подвезти, разбить кувалдой большие куски и еще поддувало чистить. А когда кочегар топки чистит, заливать горящий шлак. Правда, жарко, как в аду, и когда я заливал шлак, то пар бил в ноздри и глаза какой-то уксусной кислятиной. Но все это было так, мелочь, ерунда. И был в кочегарке еще лом, который из-за длины и тяжести называли «понедельником». Им подламывали крабы в самой глубине топки. У Архипыча, правда, никогда таких крабов не было, и «понедельником» он не пользовался. Работал он очень спокойно и не торопясь, и пот у него выступал только на лбу, да и то только, когда он чистил топки. Он любил все объяснить, показать, научить. Уголь с его лопаты летел тонким упругим веером туда, куда надо. Другое дело Володька. Тот все четыре часа вахты по-звериному метался между топками, хватая то лопату, то скребок, то лом. Он, конечно, тоже держал пар на марке, но как! И однажды я сказал ему об этом.
— Сравнил тоже, — засмеялся Володька. — Архипыч — бог огня. Он чем берет — умом, навыком. А у меня — во, — он напружинил могучие мускулы, — Сила есть, ума не надо!
С командой отношения у меня наладились быстро. Не знаю уж как, но только не от меня, слух о том, что я — «человек оттуда» как-то просочился. Не знаю почему, это меня впоследствии сильно интересовало, но человек, пришедший из лагерей, сразу приобретал авторитет, особенно среди молодежи. Уж не знаю, что за авторитет можно высидеть на нарах. А кто за что сидел, это уж никого не интересовало. Впрочем, если бы я был политическим, со мной бы не якшались. Сидел за политику, значит, либо изменник, либо шпион, либо их помощник. Что касается ошибок суда или там следствия, тогда считали, что, конечно, судьи люди и могут ошибаться, но это не касается политики. Там ошибок быть не могло, там действовали особые люди, железные и кристально чистые. Они никогда не ошибались. Служба ЧК, МГБ, КГБ связывались с деятельностью знаменитых разведчиков, она содержала особую героику, а герои в то время ставились высоко, и это очень хорошо, в этом основа нравственности.
