Дождавшись завершения скульптуры, она начинала ее потихоньку разрушать, шевеля пальцами ног. Структура медленно крошилась. Она поднимала одно колено, потом другое и, наконец, выскакивала целиком из песка и мчалась к воде. Он – за ней. Они хватались за руки и пробивались сквозь стену прибоя. Потом бежали обратно в дюны. Наступала ее очередь на захоронение. Она очень тщательно и подробно оформляла оболочку для его тела. Увеличивала ноги, расширяла плечи, маленькое выпячивание на его плавках она превращала горстями песка во внушительный холм. Когда работа была сделана, он начинал разрушать ее сначала потихоньку, а потом взрываясь, и снова они мчались к воде.
Иногда по вечерам родители брали их поразвлечься на набережную. Они слушали оркестр и смотрели уличные представления. Шли пьесы" В 80 дней вокруг света" и "Доктор Джекил и мистер Хайд". Над театром проплывали облака. Однако настоящий-то восторг был среди аттракционов, которые взрослыми совершенно не одобрялись: показ всяких чудищ, стрельба из лука за пенни, живые картинки. Конечно же, дети были слишком хитры, чтобы открыто выразить свои желания. Дождавшись, когда походы на набережную перестали казаться взрослым чем-то из ряда вон выходящим, они убедили их, что и сами могут вполне обеспечить себя этими невинными развлечениями. Засим, заполучив полтину, срывались и исчезали в темноте. Подолгу они стояли у стеклянного ящика механического предсказателя. Засовываешь туда пенни, появляется фигура в тюрбане, башка ее поворачивается направо-налево, руки, дергаясь, вздымаются, обнажаются сверкающие зубы, появляется билет, после чего весь аппарат, накренившись, замирает в полуулыбке. "Я великий волшебник Он-Она", – гласил билет. Рядом чудесная машина с клювом. Засунув деньги, ты можешь, оперируя колесом, попытаться достать этим клювом со дна машины любое сокровище, какое тебе захочется: ожерелье из ракушек, зеркальце из полированного металла, стеклянного крошечного котика. Неподалеку чудесные уроды: Бородатая леди, Сиамские близнецы, Дикарь с Борнео, Кардиффский гигант, Человек-аллигатор, Женщина шестьсот фунтов. Эта последняя, настоящий бегемот, поворачивалась на своем стуле и начинала трепетать, когда дети останавливались перед ней. Она вставала, как бы охваченная неудержимым волнением, и двигалась на них всей горой своей плоти. Огромные ее сады открывались и закрывались при каждом шаге, телеса ее волновались, она простирала к ним свои руки. Они шли дальше. Умные нормальные глаза уродов из-за заборчиков следили за их одиссеей. Гигант продал им кольца со своего пальца, которые впору пришлись бы им на талии. Сиамские близнецы за вполне умеренную плату подарили им надписанное фото.
Они были неразлучны, и это забавляло взрослых. Расставались они только на ночь, когда им приказывали идти спать, – впрочем, никогда не жалуясь и не хныча. Они разбегались по своим комнатам, даже не оглянувшись, и дрыхли как убитые. Утром, конечно, снова искали друг дружку. Он и думать не думал, как она красива. Она и думать не думала, как он пригож. Оба они исключительно остро чувствовали друг друга, словно были заряжены электричеством, они являлись будто силуэты сконцентрированного возбуждения, нимбы света, но их прикосновения в ту пору были лишь случайными, сигнальными жестами. Они были настолько связаны друг с другом ощущением полноты жизни, что им вовсе не нужно было разделяться и восхищаться друг другом для полного и мгновенного взаимопонимания. Конечно, они были оба красивы, он – в своей величавой блондинистой задумчивости, она в своей черноглазой с искорками гибкости, живости, дерзости. Когда они бежали рядом, волосы отлетали с их широких лбов. Своими маленькими ручками и ножками она оставляла в песке отпечатки уличной девчонки, обитателя темных лестниц. Ее быстрый шаг был как бы побегом от ужаса мрачных закоулков, дикого грохота мусорных баков. Когда-то ведь возилась она в деревянных сарайчиках за жилищами, хвосты грызунов хлестали ее по лодыжкам, она наблюдала, как спариваются собаки, как шлюха ведет клиента в свою грязную постель, как пьяница мочится сквозь спицы тележек. Он никогда не знал голода, не дрожал до синевы по ночам, страхи не загромождали его жизнь, он сам как бы искал их или чего-то, что связано с ними, он не знал, что есть на свете люди, которые вовсе не жаждут их познать. Наряду с этим он обладал особым зрением, иной раз он мог проникать в предметы, он видел порой невидимые краски и никогда не удивлялся совпадениям. В глазах его поворачивалась некая планета, голубая и зеленая с желтым.
Однажды они, по обыкновению, играли на пляже, когда солнце вдруг подернулось дымкой и с моря подул ветер. По их спинам пробежал холодок. Они встали и увидели идущие над океаном тяжелые черные тучи. Они рванули в отель. Начался дождь. Тяжелые капли выбивали в песке маленькие кратеры. Через минуту это уже был ливень. Они укрылись под досками променада в полумиле от отеля. Скорчившись там, слушали шум дождя и смотрели, как появляются лужи. Под променадом была настоящая свалка. Битое стекло и гниющие рыбьи головы с вылупленными глазами, оторванные ножки крабов, ржавые гвозди, сломанные доски, куски дерева, морская звезда, твердая как камень, масляные пятна, тряпки с засохшей кровью. Они выглянули из своей пещерки. В море поднимался шторм, небо светилось зеленым свечением. Молния расколола небо, как шрапнельная бомба. Шторм наказывал океан, задавал ему взбучку, терзал, запугивал. В эту минуту не видно было даже волн, но лишь какое-то бессмысленное разбухание. Престраннейшее освещение становилось все более интенсивным, небо желтело. Ударил гром, как будто страшная прибойная волна поднялась в небе, ветер хлестал по пляжу, закручивая песок. Сквозь дождь, и ветер, и пылающий свет брели, сгибаясь, две фигуры. Они то вглядывались вдаль, защищая глаза ладонями, то кричали во все стороны, делая из ладоней рупор. Дети смотрели на них, не двигаясь. Это были Мать и Тятя. Они спотыкались в мокром песке. Ветер облепил их одежду. Они прорывались к набережной. Черные волосы Тяти прилипли ко лбу и отсвечивали. Волосы Матери мокрыми прядями падали на лицо и плечи. Они искали детей. Взывали. Спотыкались. Бежали. Взывали. Они будто потеряли рассудок. Дети выбежали под дождь. Когда Мать увидела их, она упала на колени. Через мгновение все четверо были вместе, обнимаясь, увещевая и смеясь. Мать и смеялась, и плакала одновременно. "Где вы были, где вы были? Вы нас не слышали?" Тятя подхватил свою дочку на руки. "Слава богу, бормотал барон, – слава богу". Сквозь дождь и этот странный свет они суматошно поспешили назад к отелю. Промокли до костей. Тятя не мог удержаться и то и дело посматривал на промокшую Родительницу. Она выглядела так молодо с мокрыми своими волосами, упавшими на плечи. Юбки ее прилипли к чреслам, она нагибалась, чтобы оторвать их от тела, но ветер и дождь снова безобразничали. Когда они обнаружили, что дети пропали, они побежали на пляж, и там она сняла свои туфли и взяла его за руку, ища поддержки. Сейчас она шла, обняв детей за плечи, и он узнал в ее мокрых формах ту обильную телом дивную женщину с картины Уинслоу Хомера, которую вытягивают из моря буксирным тросом. Да есть ли человек, который не рискнул бы своей жизнью ради такой женщины, хотел бы я знать. Она показала на горизонт: полоска голубизны появилась над океаном. Внезапно Тятя обогнал всех и сделал кульбит. Потом прошелся колесом. Потом встал на руки и зашагал вниз головой. Вот уж хохотали дети.
Родитель проспал весь этот дивный инцидент. Он стал страдать бессонницей по ночам и "добирал" после обеда. Он чувствовал себя усталым. В газете он читал о растущем в конгрессе движении за налоги на доход. Вот первый признак окончания лета. Он регулярно звонил по телефону на свой заводик в Ныо-Рошелл. Дома пока все было спокойно. О черном убийце ничего не было слышно. Бизнес по-прежнему шел в гору, заказов было все больше. Ничто, однако, не успокаивало его. Ему наскучил пляж и океанские купания. Пора вернуться к нормальной жизни. Сколько можно торчать в Атлантик-Сити? Иногда он просыпался и чувствовал, что время и события прошли, а он остался еще более уязвимым, чем когда-либо. Он даже находил их нового друга, барона, временами отталкивающим. Родительница, напротив, привязалась к барону, но у Отца не было к нему никаких особых чувств, кроме легкого, моментами, отвращения. Он хотел бы запаковаться и тронуться, но его сдерживало то, что Мать чувствовала себя здесь в безопасности. Ей хотелось дождаться здесь завершения колхаусовской трагедии. Он-то знал, что это самообман. К ужасу отельной прислуги, она стала брать черненького бэби за свой стол в обеденной зале. Отец взирал на ребенка с мрачноватым достоинством. За завтраком на следующий день после шторма он открыл газету и увидел на первой странице фотографию папочки. Банда Колхауса взломала самый знаменитый депозитарий искусства – библиотеку Пирпонта Моргана на 56-й улице. Они забаррикадировались внутри и угрожают все это уничтожить. Чтобы продемонстрировать свою силу, они швырнули на мостовую из окна страшную гранату. Отец смял газету. Часом позже его вызвали к телефону: звонили из офиса окружного прокурора Манхэттена. Во второй половине дня, сопровождаемый самыми добрыми и взволнованными пожеланиями Матери, он отправился поездом в Нью-Йорк.
