Нефред Эрнандыч. Бог простит, но я тебя, сынок, прощаю тоже.
Колян. Вот спасибо! Тогда прошу, пойди приляг и отдохни, предайся умным мыслям. А я на этот чертов «прок», клянусь, жестокий ценз установлю. Все будет под контролем, не волнуйся. Твое здоровье – вот что высший ценз! А мясо – строго по реестру: Петрову, Сидорову, Иванову… Ну, словом, мышь не проскользнет, ручаюсь.
Нефред Эрнандыч. Ладно, но смотри, я все равно проверю. А то ведь знаю широту твоей натуры: не думая, что есть немедленно мечи на стол!.. Однако же от здравых твоих мыслей и душе приятней. Идею, в общем, одобряю. Пойду прилягу. Может, и засну. Умаешься тут за день, словно бобик, когда кругом непонимание одно.
(Нефред Эрнандыч ложится на скамейку, стоящую в глубине сцены. Практически сразу слышно мерное посапывание Нефреда Эрнандовича. Во сне он периодически вздрагивает, произнося отрывки слов.
Колян тем временем уходит, и появляется ведущий.)
Ведущий.
Застигнут бурей был в пустыне
Нефред Эрнандыч, бедуин.
Погибли все. И вот отныне
Среди пустыни он один.
Глаза покрылись красной пленкой,
Не дышит нос – песком забит.
Печально ноет селезенка,
Трахея жалобно скулит.
Он знает, силы на исходе.
И не пройти пяти шагов.
А как любим ты был в народе!
Даже в среде своих врагов.
«Теперь конец. Не будет чуда!» —
Подумал и упал в песок.
Как вдруг, как будто ниоткуда,
Услышал нежный голосок.
(На сцене появляется фея пустыни, возраста, что называется, неопределенного.)
Фея.
Открой глаза, моряк пустыни,
Смочи уста, воды глотни,
Отведай сладкой сочной дыни,
А хочешь – на меня взгляни!
Нефред Эрнандыч.
Скажи мне: кто ты? И откуда?
И как здесь оказалась ты?
Фея
Пустыня здесь. Я – от верблюда.
Я гений чистой красоты!
Нефред Эрнандыч.
Постой, постой! Ты гений тоже?.. —
Грешна несдержанность твоя.
С тобой мы вовсе не похожи.
В пустыне гений только я!
Фея
Оставь, друг мой, свои волненья.
Тебе набраться нужно сил.
Печенку подлечить, коленья…
Изгнать недуг из твоих жил.
А вскорости, совсем здоровый,
Перед сияющей луной
Возьмешь меня, араб суровый,
И назовешь своей женой.
И вместе мы пойдем по жизни
Среди барханов и песков —
Служить любви, добру, Отчизне,
Лечить врагов и дураков.
Мы, как Ромео и Джульетта,
Любовь до гроба пронесем!
Ну, что молчишь? Я жду ответа.
И, коль согласен, – так идем!
Нефред Эрнандыч.
Любовь всегда была помехой
Моим идеям и трудам.
И, смолоду познав утехи,
Любви себя я не отдам!
Фея
Когда ж любовь была помехой?
Впервые это слышу я.
Гордыня! Здесь в душе прореха,
И здесь же и болезнь твоя.
Ну ничего, любовь тебя излечи,
В душе своей ты обретешь покой.
Считай, с момента нашей встречи
Ты под счастливою звездой.
Отныне же, бредущий в вечность,
В искусствах гений воплотишь.
Твоя звезда – остроконечна.
Твой путь лишь там, где ты горишь.
Нефред Эрнандыч.
Послушай, фея, не занудствуй.
Сказал же: в чувствах прока нет.
Моя лишь гениальность – вот искусство!
И это окончательный ответ.
Фея
Так оставайся, сумасшедший,
Опять один среди песков.
Ужель и впрямь удел мой вечный
Встречать в пустыне дураков?
Я ухожу и оставляю
Тебя наедине с судьбой.
И пусть она сама решает,
Что делать ей с таким брюзгой!
(В сердцах махнув на бедуина рукой, фея в слезах скрывается за кулисами.)
Ведущий.
На небе появились тени,
Буран рванулся на восток,
И бедуин, пустыни гений,
Навеки был зарыт в песок.
Таков итог печальной драмы,
Разыгранной самой природой.
Ей все равно, как многодетной даме,
Кто ее дети – гении или уроды…
(Вместе с многоточиями ведущий покидает сцену, а вот Нефред Эрнандыч тем временем как раз просыпается, и на его лице видны крупные капли пота.)
Нефред Эрнандыч. А как я на полу-то оказался?.. Вот, черт! Приснится же такое: вели меня на Страшный суд! Даже во сне мне нет покоя. И здесь все настроенье обосрут.
(В воображаемую спальню к депутату вбегает Колян с воздушным шариком в руке. Он широко улыбается и прыгает на одной ноге.)
Колян. Хэппи бездей ту ю, хэппи бездей ту ю! Хэппи бездей, Эрнандыч, хэппи бездей ту ю!
Нефред Эрнандыч. Скажи, Колян, но только откровенно, ты что – американец? Или как? А вот по-русски, попросту, самозабвенно… поздравить друга… Ведь такой пустяк.
Колян. Что ж, извини, немного не догнал. Давай тогда поводим хороводы… Могу разжечь на улице мангал… Хоть поглядим на звезды, на природу…
Нефред Эрнандыч. Да нет уж, как-нибудь в другое время. Мне ныне недосуг, и я устал. На мне дамокловым мечом висит как бремя недавно в Думе разразившийся скандал. Я с мыслями сейчас хотел собраться, а ты тут с шариком своим… К тому же надо отоспаться, чтоб завтра мне не выглядеть кривым. Некстати этот чертов юбилей! Сплошная головная боль. И только. Сиди теперь, как фарисей, и думай, сколько же тебе осталось… Сколько?.. Тревожно мне. И думы нехорошие – как проволока колючая на шее. Похоже, что я по уши в дерьме и мне не зря приснилась эта фея. Ну, ладно. Ты, Колян, ступай. На завтра суету оставим. Иди к себе и быстро засыпай, а поутру, коли бог даст, все по местам с тобою и расставим.
(Колян уходит, не сказав ни слова в ответ. Нефред Эрнандыч один.)
Нефред Эрнандыч.
К сильным мира сего негоже
Лезть вот так, на рожон, со своими услугами.
А вот ты, идиот, похоже,
Скоро взвоешь конкретно – белугою.
Деньги взяты, но дело не сделано,
А доказывать, что не верблюд, бессмысленно.
Счастье было так близко, но где оно?
Неужели в бега, тихий угол отыскивать?
А с другой стороны, пораскинув мозгами:
Разве тронуть посмеют человека публичного?
Мы к тому же давно подружились домами,
Категорией мыслим, опять же, столичною…
Впрочем, этих скотов не исправит столица.
О, да, запонки есть. Но ментальность-то прежняя…
Праведней стали лишь маски на лицах,
А по сути все то же паскудство небрежное.
Слишком быстро мы все восторгаемся
И уж больно строптиво крестимся,
Только после от этого маемся
И от жиру, как свиньи, бесимся.
Сколько нас, горлопанов восторженных,
За Отечество рьяно радеющих?
Ну, а сколько домов, без тепла замороженных?
А детей… детским раком болеющих?
Да, бесспорно, я гений. Но я – имярек.
Каждый раз ведь не помню себя, по утру просыпаясь.
Мне бы память взорвать! Все же я человек!
Мне пожить бы в любви, не греша и не каясь.
Нет восторга. И памяти нет.
Нет улыбки и нет вдохновения.
Есть унылый казенный глухой кабинет,
Словно рок-поводырь, ведущий к забвению.
Я, пожалуй, посплю. Но назавтра, проснувшись,
Выйду в поле – и оземь лицом!
Да в пруду ледяном нагишом окунувшись,
Как Есенин-поэт, по росе босиком!
(Положив ладонь на лоб, Нефред Эрнандыч засыпает, вскоре, однако, начиная баритонально похрапывать.
За кулисами слышен откровенно условный стук, похожий на: стук-стук, стук-стук-стук, стук-стук-стук-стук-Спартак.)
Картина следующая: в глубине сцены на скамье спящий депутат, а на авансцене Колян и вышедший из-за пыльных малиновых бархатных кулис человек в вязаной шапочке с прорезями для глаз, по фигуре явно напоминающий ведущего. Что поделать? На то она и антреприза. Людей не всегда хватает.
Колян. Пароль…
Человек в шапочке. У матросов нет вопросов. Ответ…
Колян. У кадетов нет ответов.
Человек в шапочке. Клиент созрел?
Колян. Уж два часа как спит, зараза. Не знаю, в чем он, падла, провинился, но, чисто вот по мне, достал, собака!
Человек в шапочке. Поможешь? Руки надо подержать.
Колян. Хоть это мне в оплату и не входит, но чтоб быстрее эту гниду удавить, готов сугубо на альтруистических началах. Прошу вас, уважаемый убивец, в спальню, на второй этаж.
(Колян и человек в шапочке подходят к мирно похрапывающему на скамье депутату высшего законодательного органа страны. Колян хватает патрона за обе руки и резко вытягивает их на себя, а не имеющий конкретно на данный момент ни чести, ни совести наймит безжалостными железными щупальцами смыкает свои пальцы на шее Казуистова. Нефред Эрнандыч хрипит и бьется в предсмертных судорогах. Кончина его близка, но откуда ни возьмись, на сцене появляется фея пустыни – прости их, Господи, артистов этих – с российским триколором, гордо держа его над головой.)
