— Конечно, — тихо сказала жена.
— Так вот, — он вновь повернулся к Люси. — Виски тут совсем ни при чем. Дело не в виски.
— Неужто?
— Да! Дело в ребенке!
Она отвела взгляд.
— В незаконном ребенке, — повторил он. — И если ты не хочешь этого незаконного ребенка, — тут его голос упал почти до шепота, — тогда, может быть, нам удастся устроить, чтобы ты избавилась от него. Раз уж ты не желаешь ехать к тете Вере…
— Ни за что. Я не собираюсь врать девять месяцев подряд. Не хочу быть огромной, как бочка, беременной и лживой!
— Тсс-с!
— Так вот, я не поеду, — пробормотала она.
— Ладно, — он вытер рот рукой. — Ладно. — Люси видела, что над губой и на лбу у него выступила испарина. — Тогда давай обсудим все по порядку. И нечего повышать голос — ведь в доме, кроме нас, живут и другие люди.
— Это, кроме них, тут живут другие люди, и эти люди — мы.
— Помолчи, — сказал отец, — это всем известно и без твоих подсказок.
— Ну и что ты мне предлагаешь? Я слушаю.
И тут мать кинулась к ее постели.
— Люси, — мать взяла ее за руку, — Люси, мы хотим только помочь тебе…
Отец взял ее за другую руку, словно через них троих должен был идти какой-то ток. Закрыв глаза, Люси слушала, а отец говорил и говорил. Она не прерывала его, Она представляла себе, как это будет. Вот она сидит между родителями, а отец перевозит их через мост в Уиннисоу. Это будет ранним утром. Доктор едва успеет позавтракать. Он встретит их в дверях, и отец пожмет ему руку. Доктор усядется за большой темный стол в приемной, ее усадит на стул, а родители расположатся на диване, и он обстоятельно объяснит им, что он намерен предпринять. На стенках будут висеть его медицинские дипломы в аккуратных рамках. Когда Люси выйдет с ним в небольшую белоснежную операционную, мать и отец улыбнутся ей с дивана. И будут сидеть там и ждать, пока не придет время укутать Люси и отвезти обратно домой.
Она дождалась, пока отец закончил, и сказала:
— Но это, должно быть, стоит целое состояние.
— Деньги тут ни при чем, дорогая, — сказал он.
— Самое главное — ты, — добавила мать.
Как мило это звучало. Будто стихи. Совсем недавно она начала изучать поэзию. Написала сочинение по «Озимандии» Шелли. Люси получила работу назад в понедельник утром — четыре с плюсом за самое первое сочинение о поэзии. И последнее, подумала тогда Люси. В тот вечер, когда она так долго ждала Роя в его комнате, ее вновь и вновь посещала мысль о бегстве. А теперь ей не надо ни бежать, ни выходить замуж. Теперь, она может заниматься учебой, французским, историей, поэзией и больше ни о чем не думать.
Деньги тут ни при чем, дорогая,
Самое главное — ты.
— Но где вы их возьмете? — тихо спросила она.
— Это уж моя забота, — ответил отец. — Ладно?
— Ты что, пойдешь работать?
— Уф, — повернулся он к Майре. — Она, верно, никогда не перестанет язвить, твоя дочь. — Краска залила его лицо и не сходила со щек, хотя он старался говорить мягким шутливым тоном. — Ну ладно, Гусенок, что ты говоришь? Может быть, ты все-таки попытаешься поверить в меня еще раз? Где, по-твоему, я был сегодня весь день? Прогуливался по бульвару? Играл в теннис? Чем, по-твоему, я занимался всю жизнь с восемнадцати лет и даже до этого, как ты думаешь? Работал, Люси, вкалывал с утра до ночи.
— У тебя случались и перерывы, — заметила она.
— Что ж, верно… Я часто искал… Это так…
Слезы подступили ей к горлу: опять эти разговоры.
— Слушай, — сказал он, — почему бы тебе не взглянуть на это вот так: у тебя есть отец — мастер на все руки, и ты можешь им гордиться. Ну хватит, Гусенок, как там насчет улыбки? Вроде той, что мне доставалась в доисторические времена. Давно, когда мы играли в «плыг-скок»… Так как, Люся-Гуся?
Люси ощутила, как мать сдавила ей руку.
— Послушай, — продолжал он, — как, по-твоему, зачем люди, что бы там ни было, нанимают Дуайна Нельсона? Потому, что он бьет баклуши? Или потому, что он знает любую машину вдоль и поперек? Так как же? Не такой уж трудный вопрос для рассудительной студентки, правда?
…И когда все это кончится, она будет читать в постели. Задания ей будут присылать по почте, пока она не отлежится. Да, она будет студенткой. И никакого Роя, хоть он не так уж и плох. Просто он не для нее, вот и все. Когда Рой исчезнет из ее жизни, Люси сможет завести новых друзей в колледже, сможет приглашать их к себе на уикенды. И все-все переменится.
Неужели это возможно? Неужели придет конец этим ужасным дням ненависти и одиночества? Подумать только, она начнет вновь разговаривать с родными, рассказывать им обо всем, что происходит в колледже, показывать свои учебники и работы. Прямо здесь, на полу, вложенная в учебник английского, лежала ее работа об «Озимандии». Четыре с плюсом, отзыв преподавателя написан наискосок на первой странице: «Развитие темы — превосходно, понимание значения произведения — хорошо, использование цитат — хорошо, но не надо так перегружать предложения». И верно, она в самом деле чересчур утяжелила те предложения, в которых излагала, как она понимает это произведение. Но уж очень ей хотелось сказать обо всем, ничего при этом не утеряв. «Даже великий король, — начиналась работа, — каким был Озимандис, не мог заглянуть в будущее, уготованное судьбой ему и его королевству. Вот что, по-моему, хотел сказать поэт Перси Биши Шелли своей романтической поэмой „Озимандия“, раскрывшей не только тщету человеческих желаний (в том числе и королевских), но и величие жизни во всей ее „полноте и обнаженности“ и неотвратимость „вселенской гибели“ всего сущего в сравнении с „холодной усмешкой и презрением“, которыми только и располагают, к сожалению, очень многие из смертных».
— Но у него хоть чисто? — спросила она.
— Чище не бывает, — отозвался отец. — Ни единого пятнышка, Люси. Как в больнице.
— А сколько ему? Сколько лет?
— Ну, — ответил отец, — я бы назвал его пожилым.
Молчание.
— Хитришь ведь, да? — опять заговорила Люси.
— Что?
— Наверное, он старый-престарый.
— Смотря что ты понимаешь под этим — «старый-престарый»? Во всяком случае, он по-настоящему опытный врач.
— Он только этим и занимается?
— Люси, это обычный доктор, настоящий доктор, и он оказывает нам одолжение, вот и все.
— Но ведь потом он предъявляет счет, так ты сказал?
— Ясное дело.
— Тогда это не одолжение. Он делает это ради, денег.
— Ну, каждый должен оплачивать свои счета. И каждый должен получать плату за свою работу.
Но она уже видела себя мертвой. Врач будет плохой, и она умрет.
— Откуда ты его знаешь?
— А потому, что… — Тут отец встал и поддернул брюки. — Через одного знакомого, — ответил он наконец.
— Какого знакомого?
— Люси, боюсь, что это секрет.
— Но где ты услышал о нем? — Да и где бы ему услышать о таком докторе?! — Конечно, в твоем драгоценном «Погребке Эрла»?
— Люси, не это важно, — вступила мать.
Отец вновь отошел к окну. Он стоял, очищая стекло ладонью.
— Ну, — произнес он, — вот и снег перестал. Снег перестал идти, если вас это интересует.
— Все, что я хотела сказать… — начала Люси.
— Что? — он опять повернулся к ней.
— Ну… ты знаешь кого-нибудь, кому он это делал? Вот что я хотела знать.
— Между прочим, да, если тебе так уж интересно.
— И они живы?
— К твоему сведению, живы!
— Речь идет о моей жизни. Я имею право знать.
А почему ты мне не веришь? Я не хочу убивать тебя!
— О Дуайн, — сказала мать, — ей это известно.
— Не говори за меня, мама.
— Ты слышишь? — крикнул он жене.
— Ну, вдруг он окажется каким-нибудь шарлатаном, каким-нибудь пьянчужкой, который только говорит, будто он доктор. Откуда мне знать, мама? Может, это сам Эрл в своих красных подтяжках.
— Да, конечно же, это он! — закричал отец. — Эрл Дюваль! Собственной персоной! Что с тобой творится? Думаешь, я вру, когда говорю, что больше всего хочу, чтобы ты кончила колледж?
— Ну, конечно, он этого хочет. Ведь ты его дочь.
— Это еще не значит, что он знает, какой это врач — хороший или плохой, мама. А вдруг я умру!
— Но я же сказал, — крикнул отец, грозя ей кулаком, — ты не умрешь!
— Ты-то откуда знаешь?
— Потому что она ведь не умерла, не так, что ли?
— Кто «она»?
Никто не отозвался.
— Нет, нет, — Люси медленно отодвинулась к спинке кровати.
Мать, сидевшая в ногах, закрыла лицо руками.
— Когда? — спросила Люси.
— Но она ведь жива, не так ли? — Он стал рвать рубашку на груди. — Отвечай на мои вопросы! Я тебе говорю — она не умерла! Ей это ничуть не повредило!
— Мама, — Люси повернулась к ней. — Когда?
