— Ну уж нет, — вскинул руку Прокурор. — На меня и без того много навешали. Мне разве что «Ами, гоу хоум!» поможет.
— Хорошо, годится, значит, «Ами, гоу хоум», — кивнул режиссер. — А сейчас мы сделаем несколько пробных кадров, потому что набело будем снимать только потом. Это будет называться «Полдник на наших заводах».
— Но мы же ничего не едим, — заметил Священник.
— Ну, так принесите какой-нибудь еды, — сказал режиссер.
— Мы уже все съели, питье — это еще как-нибудь, это можно и с пустыми кружками, как хор оруженосцев в «Далиборе», но вот булка с колбасой…
— Правильно, — кивнул режиссер и поддернул рукав, — однако время летит! Аквариумы подвиньте к стене и пойдите купите себе колбасы и булок.
— Это вы сами нам купите, вы же можете включить все в смету, — сказал Легавый, — или вам на нас денег жалко?
— Господи! — вздохнул режиссер и вытаращил глаза.
И вытянул руку, и вскочил на край корыта, и принялся подпрыгивать, а советник держался за кабели и шел с подъемником за Винди.
— Стойте, стойте! — кричал Винди.
И советник нажал на кнопку, но не на ту. После чего ему оставалось только одно — нажать на ту.
— Ничего, — успокоил его Винди, — у вас получится. А когда еще вы были счастливы?
— Когда я ходил на соседнюю фабрику красок для дерева. Мне давали там бочки из-под анилиновой краски — фиолетовой, красной, зеленой, синей, желтой, а я носил их во двор и распиливал, и руки у меня были разноцветные, и я брался ими за лицо и шею, а дочка смеялась надо мной, папочка, ты совсем как попугай, а потом вечером мы топили печку всякий раз другим цветом…
— Что случилось? Что? — перепугались шлифовщики.
— Вот этот вот поезд с таким симпатичным дымком часто тут ездит? — тыкал пальцем режиссер.
— Раз в час.
— Проклятье! Какой задник мог бы выйти! Ладно, идите за посудой, а я пошлю за хлебом и колбасой.
А потом помощник режиссера привел учеников металлургов и стал учить их изображать фон для «Полдника на наших заводах», объясняя, что одна группа расположится рядом с аквариумом с рыбками и будет увлеченно повышать свое образование, а вторая группа тем временем выбежит из березовой рощицы и устремится к ведущим дискуссию рабочим, распевая патриотическую песню «Прикажем ветру и дождю»… А сам режиссер взялся за мел и начал чертить на воротах склада металлолома план, и ему помогал ассистент, и они рисовали, совсем как хореографы, которые показывают на рисунке танцорам, где чье место на сцене, и ученики стояли вокруг него и смотрели, как отодвинулась створка ворот и как режиссер с мелком в руке стучал этим самым мелком по лбу мужчины в английском костюме, с которым шагнули на солнечный свет председатель завкома в сатиновом халате и профорг в грязном комбинезоне.
— Так, а теперь снимаем! — воскликнул режиссер, и с разных сторон потянулись шлифовщики с пустыми кувшинами и кружками… свободной рукой они брали булку с колбасой, некоторые разворачивали газеты и опирались спинами о болванки, а ученики склонялись над рыбками в аквариумах и толпились за березовой рощицей.
Винди подал знак, и крючья опустились и звякнули о зеленое стекло огромной бутыли. Винди откашлялся:
— А сейчас моя очередь, пан советник, — сказал он, — стихотворение памяти Ярослава Врхлицкого. Не было области, куда бы не проник твой вещий дух на жизненном пути, таком гигантском, в стихах лицо увековечил и изнанку различных ты эпох и светлым словом возвысил потрясенных братьев…
Вот как декламировал Винди, и на топчане в бытовке проснулся знатный рабочий. Он встал, пинком растворил дверь, сел и какое-то время наблюдал за травильней в облаках зеленоватых испарений, потом он нарезал зельц, пересчитал ломтики и отрезал ровно столько же кусков хлеба. И он аккуратно клал зельц на хлеб и размышлял о том, как смешно стоит вон там этот самый советник юстиции, который, может быть, путает кнопки только потому, что он, опытный рабочий, злится на него, может, лучше было бы отнестись к нему по-доброму, ведь он все же советник юстиции, весь завод сейчас переполнен людьми самых разных профессий, и специальностей, и ремесел, нет больше в цехах рабочего духа, в раздевалках нынче ведутся совсем другие беседы, сюда пришло множество ученых голов, вот и в столовой то же самое, человек в комбинезоне может оказаться полковником или даже прокурором, и нам надо быть к ним добрее, они же не виноваты в том, что мы победили.
— Начинаем! — махнул рукой режиссер, и камера стрекотала, а шлифовщики жевали и выкрикивали с набитыми ртами: «Крепость Пусан скоро падет! Империалисты, кидайтесь в море! Мы зальем ваши глотки нашей мирной сталью!» Ученики показывали на рыбок, а группа в рощице скакала по рельсам и пела «Прикажем ветру и дождю!»
— Стоп! — велел режиссер. — А сейчас план сверху!
И он помог оператору забраться на вагонетку, груженную болванками, и помощник бережно подал ему камеру.
И камера принялась стрекотать уже сверху, а шлифовщики чокались пустыми кружками и выкрикивали лозунги, а ученики снова выбегали из березовой рощицы и склонялись над аквариумами до тех пор, пока режиссер не подал обеими руками знак:
— Спасибо, готово!
Голос Винди разносился над кислотными испарениями.
— Лишь ты один из лучших всех поэтов восславил чешский луг, и в Пантеон муз ты, Ярослав, вступил с другими наравне. Ныне ведут твои следы к вершинам вечной славы… хоть в беспрерывной суете сиюминутной мишурою ослеплен наш взгляд… но с каждой вновь весною сад покрывает цвет, а дух от хаоса стихии воспаряет к гармонии…
Винди снял шапку, волосы у него были густые, как папаха. А голова такая большая, что любую шапку ему приходилось сзади надрезать ножницами и закалывать английской булавкой. Передовой рабочий вышел из бытовки, выплевывая кусочки зельца, которые застряли у него в дырявых зубах, и зашагал по настилу вдоль корыт, проходя сквозь зеленоватые испарения. И когда он миновал склад бутылей, его штаны и спецовку лизали зеленоватые язычки, огоньки пара.
Рельсы как раз переходили председатель завкома, профорг и человек в английском костюме, который успел уже надеть кепку.
— Это секретарь ЦК профсоюза, — представил его председатель завкома.
— Такой занятой человек, а выкроил время, чтобы встретиться с вами, — сообщил профорг.
— Послушайте, я с огорчением узнал, что вы не согласны с решением о том, чтобы приблизиться к социализму, — проговорил секретарь и жестом, подсмотренным им в «Великом гражданине», надвинул кепку пониже на лоб. — Если бы об этом узнал автор «Алого зарева над Кладно», то что бы он сказал?
— Вот как? — отозвался Молочник и поднял пустую кружку. — Что бы он сказал, когда вы тут нас заставляете выполнять нормы, которые с нами в надлежащем порядке не обсуждались? Тонда был бы на нашей стороне! Я был еще мальчишкой, когда он играл на гармошке вместе с моим отцом, а по вечерам учил рабочих никогда не сдаваться!
Секретарь отвернулся, сделал два шага, опустил руку в воду аквариума и смочил ею, как святой водой, себе виски. А потом спросил зачарованно:
— На какой еще гармошке?
— На аккордеоне, — ответил Молочник, — он с моим отцом любил пропустить в кабаке по рюмочке. Потому что Тонда был и остается живым человеком.
Секретарь вытащил из пальцев Священника карту, посмотрел на нее и сказал:
— Так нельзя говорить, этим вы подыгрываете агрессорам. Я слышал, как вы правильно сказали, когда снимались в кино, что истекающая кровью Корея нуждается в нашем оружии… но что я слышу теперь?
— То же самое, — загремел Молочник, — что слышали профорг и вот еще председатель завкома. Вы обращаетесь с нами, как с маленькими мальчиками, а это нарушение партийной морали! Куда же мы идем? — кричал Молочник и колотил кружкой по болванке.
Секретарь глянул на своих сопровождающих, потом опять шагнул вперед, оперся на аквариум, с интересом осмотрел красных и золотых рыбок, обернулся и произнес устало:
— Такое поведение недопустимо, вы не имеете права перечить и не подчиняться решениям правительства.
— Знаешь что, товарищ, обратись-ка ты с этим к товарищам Кроснаржу[16] и Запотоцкому, они всегда учили, что те, кто наверху, должны слушать нас, тех, кто внизу. Лицом к массам, так ведь, да? — сказал Молочник, размахивая рукой и поворачиваясь за подтверждением своих слов ко всем шлифовщикам по очереди.
Советник юстиции вскочил на край корыта, сжимая в руках четыре кабеля от подъемника; аккуратно переставляя белые ноги, которые торчали из оборванных штанин комбинезона, он шагал следом за зеленой бутылью с соляной кислотой, бутыль в сетчатой железной люльке возносилась высоко-высоко и походила на зеленую луну. Когда он увидел передового рабочего, то качнулся на краю корыта, точно канатоходец, однако же продолжил свой путь… и нажал на кнопку, и подъемник остановился.
