Ознакомительная версия.
Интересно, что об отце Иринархе снова заговорили в Кимрах сразу же после того, как его приемный сын уехал в августе 1938 года в археологическую партию под Ташауз и в городе стало известно о надеждах, которые на него возлагаются. За первой волной известий, вполне обычных: номер и местонахождение лагеря, где он отбывает срок, — без перерыва пошла, вторая, наполненная бездной фантастических и чудесных подробностей. Может быть, и вправду, как я слышал от одного неглупого человека, это просто была длинная-предлинная восточная сказка, так необходимая людям в те горькие дни — новый вариант «Тысячи и одной ночи». Она оказалась очень популярна, сумела даже, причем будто и не заметив ее, перевалить начало войны и затухла лишь осенью сорок второго года.
Главным, собственно, и единственным героем этой истории был священник, отец Иринарх, который, что, наверное, естественно, словно две капли воды походил на того Крауса, пророка и революционера, которого они столь хорошо знали. Он не изменился совсем, просто судьба перенесла его в другое место, в другой мир, но и там, постепенно привыкая и обживаясь, он однажды, как и в Кимрах, вдруг понимал, что так продолжаться больше не может. И тогда он поднимал или людей, или скотов и вел их той дорогой, которую считал правильной и справедливой.
Ясно, что повторять здесь одну за другой новеллы об отце Иринархе я не собираюсь, но изложить их фабулу можно довольно коротко, и я не думаю, что это чему-то помешает.
После суда и приговора отец Иринарх был отправлен этапом в огромный лагерь с несколькими десятками тысяч заключенных, находившийся недалеко от Джезказгана в Приаральских степях, где возводился большой медеплавильный комбинат. В этом лагере он за год сделал совершенно удивительную карьеру особенно для зэка с его статьей и сроком — стал правой рукой его начальника Кириллова. Он вел все лагерное делопроизводство, он вообще в подобных вещах отличался редкой аккуратностью, честностью, а главное, редкой работоспособностью. И вот, когда жизнь в лагере стала совсем невыносимой (это случилось весной сорокового года), в марте, впервые за то время, что он здесь был, прошли обильные дожди и сухое русло (по-восточному «вади»), огибавшее зону, вдруг буквально в час сделалось полноводной рекой, которая смыла несколько вышек, десяток бараков и склад с продовольствием, последним продовольствием, что у них еще оставалось.
Они и так уже второй месяц получали почти карцерный паек, теперь начался форменный голод. Обессилев, люди умирали один за другим. Кириллов беспрерывно передавал в Джезказган отчаянные телефонограммы, но еду никто и не думал везти. Впрочем, Кириллов был далеко не ангел — малейшие случаи протеста подавлялись им абсолютно безжалостно. Скоро московский звонок из Главного управления исправительными учреждениями страны дал знать лагерному начальству, что дополнительного продовольствия нет и не будет. Им посоветовали выкручиваться самим. Эта рекомендация была понята однозначно: чем больше людей они расстреляют, тем лучше.
Как человек приближенный, отец Иринарх был, естественно, во все посвящен, и иллюзий на счет того, какая часть зэков переживет нынешний год, не питал. В этой ситуации Краус не нашел ничего лучшего, как начать пугать Кириллова. Он говорил ему, что отчаяние зэков столь сильно, что они вот-вот восстанут, и самое главное, даже если Кириллову удастся подавить бунт в зародыше, все равно люди так изнурены, что через неделю никто уже не сможет работать. Тогда сколько ни приписывай, что полугодовой план лагерь завалил, — от Москвы не скроешь. Он говорил Кириллову, что почему бы тому немного не ослабить вожжи, не
отправить две-три бригады на ближний Арал. Деньги в кассе есть, надо купить у рыбаков лодки, сети, начать рыбачить и хоть как-то подкормить людей. Но Кириллов ничего слушать не хотел, лишь требовал, чтобы всех, кто еще ходит, гнали на общие работы, и каждый вечер сам с, линейкой обмерял, смотрел, насколько за день подросли заводские стены.
Увидев, что вразумить Кириллова словами не удается, отец Иринарх, подобно Моисею, молился Господу, и Тот сделал так, что река, в которой было еще много воды, стала красной. Но Кириллов на это только рассмеялся, сказал, что вода просто размыла пласт красной глины. Через два же дня, когда река приняла свой обычный цвет, он, по совету опера, выше по течению расстрелял три десятка зэков, и вода опять сделалась красной.
Тогда отец Иринарх снова помолился Господу, и Тот напустил на лагерь мириады москитов, комаров, блох, вшей, скорпионов, их было столько, что не помогали никакие марлевые сетки, причем нападали они лишь на вохру да лагерное начальство, ни один же зэк ими укушен не был. Но Кириллов и на этот раз ему не поверил, сказал, что чуда здесь нет, просто зэки исхудали, кожа их стала прочной, как пергамент, и ее не прокусишь. Кроме того, он сказал отцу Иринарху, что еще удвоит нормы, поскольку зэкам сделалось облегчение, и тому пришлось приказать насекомым удалиться. Больше просить о чем-либо Господа отец Иринарх не решался.
Спустя три дня на пятом лагпункте он сам, без помощи Господа уговорил зэков восстать. Потеряв всего несколько человек, они разоружили охрану и, взяв себе автоматы, под его водительством пошли к Аралу, где он надеялся, что в плавнях, в бесконечных камышовых зарослях погоня скоро потеряет их след. В лагере, как и в Кимрах, многие из-за близости к начальству считали его провокатором, в итоге за ним пошла едва ли треть ОЛПа, остальные вернулись в бараки. Это никого не спасло: позже, по приказу Кириллова, все возвратившиеся были расстреляны. Добраться до Арала отряд отца Иринарха сумел, но он, очевидно, ошибся в расчетах, и там, где они вышли к воде, был ровный песчаный берег, лишь на горизонте виднелась пара островков. Здесь вохровцы их и настигли.
Оставив пять человек, по числу автоматов, прикрывать отход, отец Иринарх повел зэков прямо в воду. Впереди беглецов, хотя было полное безветрие, двигался неведомо откуда взявшийся смерч, так что шли они посуху, вокруг же стеной стояла вода. Быстро смяв прикрытие, охрана, которой командовал лагерный кум, с энтузиазмом бросилась за зэками; между ними не осталось и сотни метров, когда смерч, доведя людей отца Иринарха до первого из островов, вдруг, будто его и не было, растаял в воздухе, и НКВД-отряд разом захлестнуло многометровым слоем воды. Смерть солдат была мгновенна, никто даже не успел понять, что произошло. Позже почти все трупы вохровцев прибило к берегу, их подобрали и, не найдя признаков насильственной смерти, решили, что отряд, как и зэков, погребла неожиданно пришедшая нагонная волна. Подобные вещи здесь случались. Других следов не было, и дальше искать кого бы то ни было Кириллову в голову не пришло.
Зэки видели смерть вохровцев и были потрясены ею. Они поняли, что это самое настоящее чудо, поняли, что спасены, и будто кто их научил, как один, опустились на колени и вознесли Богу благодарственную молитву. Впрочем, спустя несколько дней настроение их изменилось: вконец оголодав, они начали подступать к отцу Иринарху, ругая его непотребными словами. В лагере, откуда он их увел, говорили они, им было лучше: там каждого хоть худо, но кормили. Сделавшись словно звери, они хватали его за ватник, кляли на чем свет, грозились убить. С трудом от них отбившись, он ушел на другую сторону острова, густо заросшую саксаулом и акацией. Оставшись в одиночестве, он встал на колени и долго молился Господу. Он просил Бога помочь тем, кого он привел, иначе зачем Ему было проводить их через эти воды, если они все равно должны погибнуть?
Рядом с тем местом, где молился, он устроился и на ночлег, наутро же, вернувшись к зэкам, застал их, собирающих на песке манну небесную, которую никто в этих краях никогда прежде не встречал. С тех пор повелось: шесть дней они собирали манну, причем в шестой с неба ее выпадало вдвое против остальных, седьмой же день — воскресенье — так им было привычнее — был днем полного отдыха. Впрочем, и в воскресенье они все равно делали свои маленькие зэчьи дела; шили, штопали, мастерили… Отец Иринарх смотрел на это сквозь пальцы.
Позже они перебрались на соседний остров, где нашли заброшенный рыбачий поселок. Здесь еще сохранитесь несколько старых саманных домов, сараи с рассохшимися лодками, которые все же удалось починить и пустить в ход. Нашли и остатки сетей, их связали, залатали дыры и теперь каждый день выходили в море ловить рыбу. Вообще жили они так: вставали по-лагерному, на рассвете, потому что позже, когда солнце поднималось выше, манна таяла и собрать ее было невозможно. Насытившись, грели кости, зарывшись в уже горячий песок, досыпали.
Через полгода они оправились и, словно лагеря никогда в их жизни не было, день напролет играли, резвились как дети, купались, ныряли, сталкивали друг дружку в воду, наперегонки гонялись на лодках. Зэки постарше делали себе из булавок крючки, из сетей же и шмотков верблюжьей шерсти ссучивали леску и ловили рыбу. Среди тех, кого привел сюда отец Иринарх, нашелся даже археолог; окрепнув, он на месяц-другой увлек чуть ли не всех раскопками небольшого кургана, бывшего на острове. Правда, золота в нем не оказалось: или его вообще не было, или, как говорил археолог, курган разграбили, еще в древности — и зэки, сразу разочаровавшись в его науке, бросили археолога копать одного.
Ознакомительная версия.
