И уже через пару минут — вполне оживленный разговор, параллельно с которым я составляю очередную выжимку для записи: Дима. Русский. 26 лет. Из Краснодара. Работает на стройке — столяр, плиточник и, если надо, сантехник. 1000 баксов в месяц. «Вроде как большие деньги, но здесь и траты большие. Только за квартиру 280. Дома получаешь меньше, но и тратишь меньше. Так на так получается». «Но, пока молоды, надо мир посмотреть», — вступает жена Таня. Ей 21, и видно, что мир она намерена смотреть еще долго. Ребенку скоро годик. Мальчик. Таня, естественно, не работает, она — при ребенке.
— Нет, ну в общем-то здесь нормально, не жалуемся, — продолжает отец семейства. — Полиция в нашу сторону вообще не смотрит. Русские здесь — люди законопослушные. В основном. И если закон не нарушаешь, а просто работаешь, то и на здоровье. У некоторых нелегалов дети даже в школу ходят испанскую. У родителей никаких испанских документов, а дети учатся. Недавно испанцы даже закон приняли, по которому все нелегалы, имевшие тогда работу, получали вид на жительство. Мы к тому закону не успели. Подождем следующего.
— Ну а вообще, как это делается? Как становятся нелегалом?
— Элементарно. Можно через агентство по трудоустройству. Можно через знакомых, которые здесь уже освоились. Или на свой страх и риск: покупаешь тур на неделю, дня три-четыре жируешь в отеле, а потом шмотки собираешь и идешь в сквер. Там тебя устроят. Сквер-то знаете где?
— Это в центре, недалеко от собора. Да знаете наверняка. Там туристы всегда толкутся.
Сквер я нашел в следующий свой приезд через несколько дней. Оказалось, тот самый старинный сквер у порта, в центре Малаги, с запахами конского навоза (там стоят пролетки для туристов), через который я уже пару раз проходил, но ничего особенного не замечал. Не туда смотрел потому что. Уже на входе в сквер, на небольшой площадке, тихо гудела деловая русско- и украиноязычная тусовка, вызвавшая воспоминания о московских уличных собраниях прогоревших вкладчиков. Особенно если посмотреть на тесно сидящих на скамейке людей, заполняющих какие-то анкеты. Люди стоят в сквере небольшими кучками, по трое-четверо, все они как бы порознь, и при этом чувствуется, что все они здесь — вместе. Я медленно прошелся сквозь толпу, выбрал полупустую скамейку с краю. На скамейке сидела женщина лет пятидесяти и две помоложе.
— Вы не подскажете, как отсюда до вокзала добраться? — обратился я к старшей с уже проверенной фразой.
— Из России?
— Да.
— Отдыхаете или как?
— Отдыхаю. А вы?
— А я работаю.
— И как устроились?
— Хорошо.
Опрятно одетая, спокойная украинка. Пятьдесят два года. В Испании полтора года. Из Львова. Тридцать лет простояла у конвейера на заводе «Электрон». «Кончился завод. Все порушили, даже будинок разломали. Работа во Львове есть, но за нее заплатить надо много». Языков не знает, осваивает на месте — испанский и английский. Работает домоправительницей. Испанцы для такой работы предпочитают выбирать славянок среднего и старше возраста. Дом прибрать, еду приготовить, в садике цветы полить и газон, «малых» из школы и детсада забрать. Пятьсот баксов в месяц, плюс проживание, еда и проездной документ на электричку. Работает «интерно», то есть круглосуточно, а бывает еще — «экстерно», это которые приходящие, почасовики. Раз в неделю приезжает в сквер со знакомыми повидаться и по делам: «Чоловика своего хочу сюда привести. Но у него профессии нет, он шофер. Такому только с нашими бандитами работать. А я не хочу. Я хочу, чтоб он на стройку пошел. Тут один мужчина, Володя из Дубны, обещал помочь, он на стройке работает, но прихожу уже третий раз, и нет его».
— Как вы можете это есть? — вдруг спрашивает она меня.
Я ем жареные каштаны, их продают тут же, у сквера, в кульках, свернутых из желтой хозяйственной бумаги. Каштаны я купил не только из-за голода. Был еще и интерес, так сказать, общекультурный: в художественной литературе жареные каштаны присутствуют как обязательный атрибут жизни европейской богемы. Захотелось попробовать. Попробовал. Ничего. Съедобно. На печеную картошку похоже. И дешево. Очень дешево. И, возможно, потому происходящее уже начало смахивать на литературу: кулечек с каштанами спровоцировал не только вопрос моей соседки — к нашей скамеечке подходит мужчина.
— Добрий день, — аккуратно обращается он ко мне.
— Добрый день.
— Работу ищете?
— Да нет. Просто интересуюсь, — говорю я также аккуратно.
— Работа есть. Нужен сварщик, нужны бульдозеристы для работы в горах. Если нет рабочей профессии, можем устроить на плантации. Жилье, питание будет. Присматривайтесь. Если надумаете, подходите.
Действительно, все просто.
После разговора на скамейке я еще прошелся в глубь сквера, посмотрел на эту русско-украинскую тусовку издали — отличный кадр мог бы получиться: затененная аллея, на переднем плане силуэты двух мужчин на скамейке, подчеркивающие безлюдность аллеи, а вдали, под затененными деревьями на фоне белой, прокаленной солнцем площади, чёрно-белая графика: множество фигурок в выразительнейших позах. Готовая композиция. Я полез в сумку за фотоаппаратом и тут же почувствовал, как напряглись те двое на скамейке. Один прикрыл папку с бумагами, которые они рассматривали, другой поднял голову и глянул на меня. Взгляд вполне наш, московский: «Ой, не то делаешь, мужик! Вокруг, конечно, Испания, но здесь-то, в этой тихой глухой аллейке, ты — на нашей территории. И если что, не обижайся!» И я, вполне мотивированно, как пишут в шпионских романах, вытащил до конца свой тяжелый «Зенит», потом — завалившуюся как бы на дно сумки бутылку с водой, нерасчехленный аппарат уложил назад и начал отворачивать крышку бутылки. Мужики одобрительно расслабились, типа, приятно иметь дело с соотечественником.
Нет, от ностальгии здесь не загнешься!
На последний вопрос, который я задал тогда женщине из Львова, как же вы потом домой-то возвращаться будете, она махнула рукой — пустое! «Гроши все роблять. Я знаю, в каком кабинете, кому и сколько нужно дать, чтоб выправили документ. Это легко».
Как это «легко» на самом деле, я наблюдал через несколько дней в аэропорту Малаги при прохождении паспортного контроля. В стеклянной будочке впереди сидел пожилой благодушный испанец. Он лениво брал паспорта, листал неторопливо, глядел задумчиво, и очередь вокруг меня злилась, потому как время уходит и лучше бы по ихнему испанскому дьюти-фри пройтись, чем томиться в неподвижной очереди: «Это невозможно! Чего они все чухаются — два часа убили на регистрации, теперь — здесь… Совок, честное слово. Совок стопроцентный!» Не участвовала в этом клокотании молодая женщина, стоявшая передо мной. Она как будто вообще ни в чем не участвовала. За руку ее теребила четырех- или пятилетняя дочка, и женщина как будто с усилием, откуда-то издалека, наклонялась к девочке, выслушивала и снова замирала. Первое, что мне пришло в голову, — люди на вокзалах, сорвавшиеся в дорогу «по телеграмме». Но непохоже. Видно, например, что в дорогу они собирались без спешки, тщательно и сосредоточенно. И при этом в их багаже никакого сувенирно-туристского мусора. Нет, это напряжение не от горестного потрясения, это… это страх. Просто страх. Ошибиться трудно. И когда от окошка таможенника отошел наконец последний разделявший женщину и таможенника, она судорожно, даже как-то со всхлипом вздохнула и двинулась вперед. Таможенник взял ее паспорт с тем же благодушно-сонным лицом, листнул, глянул на фото, потом — на нее, на монитор компьютера и, наконец, потянулся рукой за штампиком, чтобы клацнуть им на соответствующей странице, и вдруг застыл. Он смотрел в паспорт, как бы не веря своим глазам. Изумление показалось мне чуть наигранным. Я уже понимал, что он там увидел: разрыв — и, надо полагать, более чем приличный — между датами въезда и сроками действия визы. Лица женщины я, естественно, не видел. Видел только спину с опустившимися плечами и слушал тихое скуление ребенка, нывшего уже не столько от усталости, сколько от передавшегося ей невыносимого напряжения матери. Таможенник вздохнул, глянул на девочку, глянул на женщину, с отеческой почти укоризной «Ну как же так?», сокрушенно покачал головой и резко клацнул своим аппаратиком, как бы отмахиваясь: сгинь с глаз моих, пускай с тобой, дурочка, дома разбираются. И протянул ей паспорт. Женщина качнула головой, и я как будто услышал тихое: «Грация, сеньор».
Вот чего я не могу представить, так это повторения подобной сцены в Шереметьеве. Будем надеяться, что женщина та знает, как вести себя и дальше.
Я вообще мало чего знаю, только то, что видел. И не только я. Нелегалы — они потому и нелегалы, что прячутся от всех, от статистики в первую очередь. Но какие-то, пусть приблизительные цифры есть. После Испании я завел себе папочку, куда скачиваю подвернувшуюся в Интернете информацию про нелегалов.
