Я получил пистолеты и немедленно отнес их в полицию.
— Чисто сработано! — одобрили полицейские, и это было последнее, что я услыхал по поводу пресловутого “огнестрела”. Ни благодарственной грамоты от полицейского управления, ни ордера на арест и наказания за этим не последовало.
Словом, так или иначе, а мы с Кан-тяном крепко сдружились, были, как говорится, “не разлей вода” и во время работы в мастерских постоянно шушукались. Видимо, мы зашли слишком далеко, наша постоянная болтовня вывела из себя охранников, и мы угодили в серьезную передрягу.
За день до этого происшествия выпало много снега, а у тамошнего климата есть интересная особенность — день сразу после снегопада всегда гораздо холоднее обычных дней. По ночам в камерах было особенно промозгло, так что заключенные постоянно простужались. Едва успеешь задремать, как кто-нибудь начинает громко кашлять, и так всю ночь — только один перестает кашлять, так другой начинает. В ту памятную ночь мне удалось задремать лишь перед самым рассветом, но я мгновенно проснулся от внезапного окрика охранника.
— Что вам от меня надо посреди ночи? — огрызнулся я.
— Выходи! — заорал охранник, а едва я оказался на площадке перед камерой, как у меня на руках защелкнулись наручники.
— За что? — во все горло возмущался я. — Я ничего не сделал!
Но вместо ответа второй охранник ударил меня по лицу. Выяснилось, что все мое преступление состоит в бесконтрольном общении с другим заключенным — проще говоря, я болтал с Кан-тяном за спиной у охранников.
Меня грубо схватили под локти и потащили по коридорам в пустую комнату с цементными стенами. По пути к нам присоединился Кан-тян, его затолкали в ту же камеру.
С потолка свешивалась единственная лампочка на длинном проводе, а в центре камеры находился небольшой бассейн.
— Прыгай туда! — приказал мне охранник.
— Быстрее! — заорал на меня второй.
Я был скован наручниками и не мог оказать ни малейшего сопротивления, а ночь была такой промозглой, что холод буквально до костей пробирал, и купание в таких условиях могло стоить мне жизни. Я бросил взгляд в сторону Кан-тяна, а он, в свою очередь, глянул на меня. Но тут охранник толкнул меня в грудь, и я очутился под водой раньше, чем успел закричать.
Бассейн не был глубоким, но его дно оказалось скользким от ила, и устоять на нем оказалось довольно сложно. Мои руки были скованы наручниками, так что я с головой ушел под воду и наглотался этой мерзкой жижи. Охранники сгребли цепь от наручников, выволокли меня на поверхность и прижали голову к бортику бассейна, так что я смог глотнуть воздуха. Я замерз почти до смерти и был на грани обморока…
— Ну как? Теперь будешь выполнять наши приказы? — орали на меня охранники и давили мне на голову все сильнее и сильнее. В таком положении я был совершенно беспомощен, но больше всего мне хотелось выругаться во всю глотку, губы сами собой прошептали:
— Мать вашу! — Я тут же получил мощную зуботычину, и моя голова снова оказалась под водой. Меня подняли на поверхность во второй раз, я снова услышал голос охранника:
— Будешь выполнять приказы? — Физически я был уже не в состоянии ничего ответить, даже дышать не мог, и меня наконец выволокли из воды. Тело закоченело так, будто его в ледяную броню заковали. Вода ручьями стекала с подола кимоно, а мои ощущения менялись самым забавным образом — меня вдруг охватил такой жар, вроде всю кожу огнем жгут! Зато когда я вернулся в камеру и замотался в поношенное одеяло, меня стала бить крупная дрожь. Мое измученное тело трясло и колотило, а разум никак не мог остановить эту тряску привычным усилием воли. Я сам до сих пор удивляюсь, как можно было пройти через это, не заболеть и остаться в живых! Кан-тян слег и неделю метался в жару…
Холод и дрожь были для заключенных обыденной реальностью, особенно когда мы возвращались в камеры с работы. Мы прозвали эту дрожь “кисельная трясучка”. Она охватывала каждого, когда он выходил из рабочего помещения и оказывался в раздевалке. Раздевалкой служила небольшая комната между мастерскими и тюремным блоком, в котором содержались заключенные. Здесь заключенные стаскивали рабочие робы и переодевались в обычную униформу. Окна в раздевалке всегда держали открытыми нараспашку, поэтому по помещению гулял не просто сквозняк, а самый настоящий ледяной ветер, и в этом холоде мы вынуждены были раздеваться догола!
Сперва проводили перекличку: заключенному, номер которого называли, следовало стащить одежду, затем медленно поднять руки, сложить их на затылке и стоять смирно, широко расставив ноги, пока охранники ходили кругом и проверяли — не утаил ли заключенный запрещенных или посторонних предметов. Только когда проверка завершалась, заключенный мог напялить на себя обычную униформу. Это была самая мерзкая часть ежедневного ритуала, и вот почему — хотя время от времени заключенные стирали одежду, мыла для стирки не полагалось, и за годы носки униформа так засалилась от пота и грязи, что, пролежав на морозе целый день, покрывалась тонкой ледяной корочкой, и, когда эта корочка соприкасалась с телом, человек начинал сотрясаться от дрожи, унять которую было невозможно. Зубы стучали, лицо передергивалось, кожа покрывалась мурашками, трясся каждый сустав, каждая косточка, все внутренности в животе, руки и ноги — все, из чего состоит человеческое существо, абсолютно все сотрясалось от дрожи. Знаете, есть такая присказка: “Холодно так, что зубов не сцепишь”,- вот эта фраза очень точно подходит. Челюсти ходуном ходили, невозможно было и слова сказать членораздельно.
Я заметил интересную вещь насчет этой дрожи. Такую дрожь невозможно было остановить волевым усилием. Я долго пытался совладать с ней, хотя бы виду не подавать, что я чувствую, но все было бесполезно! Даже самые крепкие парни не выдерживали и тряслись как студень, поэтому заключенные прозвали это явление “кисельной трясучкой”.
В те старые времена в тюрьмах еще не было стеклянных окон. Казематы строили и делили раздвижными дверями-ширмами, забранными частыми решетками, а створки дверей оклеивали бумагой на манер сёдзи[21]. За долгие годы бумага пожелтела, покрылась трещинами, и сквозняки могли свободно гулять по тюремным коридорам. Тюрьму Маэбаси выстроили еще в 1888 году, если мне не изменяет память, а я попал туда в 1938-м, когда там все уже изрядно обветшало. Такие же раздвижные деревянные двери отделяли камеры от общего коридора. Я думаю, это было частью традиционного японского стиля — в старину везде использовали деревянные решетки.
Камеру со мной делили еще четверо заключенных. Дольше всех среди них в тюрьме просидел человек по имени Тояма, в прежней жизни он промышлял ремонтом зонтиков. А другим моим сокамерником был высокий, статный молодой человек — оптовый торговец спичками. Настоящий красавец! Он носил небольшие усики и считал себя вылитым Гарри Купером. Увы, его имя уже стерлось из моей памяти.
Тояма попал в тюрьму за убийство собственной жены. Он прибил неверную супругу за то, что она сбежала к другому. В тюрьме почти все заключенные имеют угрюмый вид и смотрят исподлобья. Но даже на этом мрачном фоне Тояма выглядел совершено потерянным. Лицо у него круглое, маленький нос торчал на нем как шляпка от гвоздя, а довершали картину печальные глаза. Он был очень застенчивым человеком и вечно пресмыкался перед охраной. Не думаю, что он стал таким в тюрьме, скорее всего, и на воле был тихим и затюканным.
Жили Тояма с женой скромно, много лет снимали дешевую комнатушку за лавкой, в которой торгуют кониной. Но тогда выдался на редкость скверный год, работы у мастера Тоямы не появилось даже в сезон дождей. Надо заметить, что и в лучшие времена у мастера по ремонту зонтиков заказов не слишком много, и я уверен, что супруги едва сводили концы с концами. Поэтому они подрядились помогать в магазине, стали ездить по округе и закупать конину.
Как я понял, парень, который увел у Тоямы жену, тоже был своего рода уличным мастеровым. Бродил по улицам, таскал за собой передвижной столик на колесах и предлагал свои услуги — он чистил тонкие глиняные трубки, в которых курят табак. Однажды Тояма вернулся из очередной поездки на закупки конины и обнаружил, что его супруга еще не вернулась. Она не пришла ни на следующий день, ни через день, ни потом… Тояма провел в ожидании еще некоторое время и уже отчаялся снова увидеть жену, когда однажды неподалеку раздался призывный звук дудочки. В те времена все чистильщики курительных трубок пользовались такими забавными дудочками, чтобы известить обитателей района о своем приходе. Так сложилось, что именно в тот день Тояме принесли в ремонт зонтик, он сидел за работой, когда услышал дудочку. В этом звуке ему почудились тревожные нотки, он всполошился и решил пойти взглянуть на чистильщика трубок. Он распахнул двери и увидел, что по улицам потоками несется дождевая вода. Ручьи разбегались и текли по обеим сторонам дороги, а между ними образовался островок липкой грязи. Чистильщик трубок пристроил свой столик на этом островке и вовсю дудел в свой потешный рожок. За его плечом стояла женщина.
