Чем ответить на это, если не благодарностью? И я искренне благодарен. Но моя искренность равна моей решимости, и она это видит. Поджав губы, она качает головой, обещает передать мою просьбу по назначению и удаляется.
На часах полпервого ночи. Я иду в дом, чтобы поспать хоть несколько часов, до возвращения Коринны. Заслышав звук тормозов ее машины перед домом, я спускаюсь в сад, ей навстречу, и в присутствии старого кедра и тоненького мертвого ясеня, вросшего в его ствол, прошу ее выйти за меня замуж.
Она щурится, стараясь уклониться от солнечного луча, который мешает ей разглядеть выражение моего лица.
— Почему вдруг?
Честно говоря, я ожидал другого ответа. Хотя… Коринна молчит, давая мне возможность высказаться совсем откровенно.
— Потому что Гийом женится на Изабо. И чтобы в корне изменить их прошлое, я должен преобразить свое будущее. Не повторять больше неудачи Гийома. А сейчас я терплю неудачи — с тобой, с тех пор, как люблю тебя. Я не помог тебе осуществить твои мечты, отказался от своих собственных, словом, «довольствуюсь малым», как ты сказала мне однажды.
Она глядит на меня с грустной проницательностью, омрачающей ее усталое лицо.
— И что это изменит, если мы с тобой сходим в мэрию? Разве только легализуем наше сожительство, уменьшим налоги и поставим точку?
— О том, чтобы «поставить точку», не может быть и речи. А вот начать жизнь с начала — да! Я прекрасно понимаю, что брак — худшее воспоминание в твоей жизни, и тебе будет трудно найти в себе достаточно доверия, чтобы согласиться на новое замужество. Так вот, я тебя прошу именно об этом — о доверии. С ним тебе удастся изменить все. Уехать на край света, как ты мечтала в двадцать лет, стать медсестрой «без границ», спасать детей, пока я буду спасать леса, и Жюльен уедет вместе с нами, раз он считает, что здесь у него нет будущего; мы покажем ему, что на земле есть другие места, где мечтать не стыдно, а еще мы родим ему сестренку, если тебе хочется этого так же, как мне… И все станет возможно, и все двери откроются перед нами, стоит только решиться. Сегодня я чувствую в себе эту решимость, эту энергию, мне только нужно освободиться от Гийома — или избавить его от себя. Он больше не будет мертвым грузом, я больше не буду живым упреком. Ты согласна?
Ее чуть заметная улыбка обезоруживает меня, делает смешным мой приподнятый лирический тон, что ж, тем хуже, придется пережить и это. С вызывающим цинизмом прирожденного неудачника покончено навсегда. Она гладит меня по щеке с нежным сочувствием, которое заставляет опасаться самого худшего. Я так боюсь, что она уклонится от ответа, начнет разубеждать… а мне хочется, чтобы она наконец поверила в меня.
Она шепчет:
— Жан-Люк… Я… я тоже буду откровенной с тобой. Я никогда в него не верила — в твоего возрожденного странствующего рыцаря. Но я отвечу: да. Потому что я обожаю мужчину, которым ты стал благодаря ему.
Я выдерживаю ее взгляд. Уж не знаю, как мне быть со своими сомнениями, но в глубине души я с ней согласен: эта история еще прекраснее оттого, что она — всего лишь история. Страстная мечта, бескорыстный порыв к соучастию, свободный выбор. К чему морочить себя доказательствами, пусть даже более или менее убедительными, которые все равно, рано или поздно, подчинятся каким-нибудь доводам разума. Мне не требуется быть средневековым Гийомом, чтобы дать ему еще один шанс. Пускай его душа возрождается в моей памяти, или где-то еще, или вовсе нигде, — важен лишь результат. Коринна права: именно оттого, что я прошел вспять по времени путем другого человека, я обрел наконец самого себя.
Застигнутые врасплох моим предложением, информаторы Мориса Пикара были вынуждены обратиться к вышестоящим инстанциям в своей иерархии, которые в итоге дали разрешение на «спасительный союз» между двумя душами — той, что вот уже шесть веков пребывала бестелесной, и той, что достигла частичной инкарнации в моей физической оболочке. Кандидатура отца Бенуа Жонкера, выбранного мной для отправления службы, также была принята благосклонно, — правда, мне понадобилось целых двадцать минут телефонных переговоров, чтобы убедить намеченное лицо совершить эту психомагическую церемонию.
Потусторонние законодатели, работавшие, по словам Мориса, вслепую над обоснованием юридической стороны дела, попросили меня срочно очистить, притом самым кардинальным образом, сущность Жан-Люка от влияния Гийома. Для этой цели я должен был изобразить, взяв за основу первую букву его имени, большой инициал, включающий в себя символический герб, дабы выступить только в роли посредника рыцаря, когда он произнесет брачную клятву моими устами.
Сверившись с лунным календарем, шефы астрального протокола назначили бракосочетание Гийома и Изабо на 7 июля, а мою собственную свадьбу месяцем позже, — за это время часовню успеют очистить от средневековых флюидов.
Создание герба Гийома стало для меня тяжелой проблемой. Поначалу я решил изобразить на нем донжон, царственного оленя и мольберт, — увы, от той уверенности, с которой я некогда запечатлел черной шариковой ручкой сцену любви в зарослях крапивы не осталось и следа. Нынешние результаты были плачевны — напыщенная безвкусица — и тщетно я корпел над листами бумаги, которая вздувалась от моей акварельной мазни. Жюльен потешался вовсю, оценивая масштаб моих неудач, и предлагал воспользоваться его фотошопом. В ответ я отсылал его туда же, разрисовывать конверты для свадебных приглашений.
Как-то ночью он заглянул ко мне и застал в полном отчаянии: я стоял перед картиной Лидианы Ланж, стараясь почерпнуть в чужом таланте недоступное мне вдохновение.
— А почему ты ей не позвонишь?
Я не понял его вопроса. Он разъяснил: если ему когда-нибудь придется вступать в брак, он первым делом позовет на свадьбу тех девчонок, по которым страдал прежде: это позволит проверить правильность выбора невесты и избежать последующих сожалений. Зрелое благоразумие этого совета поразило меня не меньше, чем проницательность вывода. Я ведь никогда не рассказывал ему о художнице, никогда не говорил, что она изобразила на холсте себя, сидящую напротив меня. Правда, он заблуждался по поводу наших отношений: между нами никогда ничего не было, и я не слышал о Лидиане с тех пор, как проверял ее доходы, а это произошло пять лет назад. Однако едва я услышал его предложение, как мне безумно захотелось встретиться с ней, и это доказывало, что чувства мои не утратили своей силы.
— Пойдем, я тебе покажу одну штуку.
Я поплелся следом за Жюльеном в его комнату. Он достал папку, положил ее на стол между компьютером и принтером, раскрыл и продемонстрировал мне большой многоцветный герб на мелованной бумаге. Красота, четкость и экспрессия готического «G» лишили меня дара речи. На рисунке было всё — донжон, единорог, мольберт; Жюльен изобразил внутри инициала герб Гийома именно таким, каким он виделся мне, но с легким уклоном в мангу,[56] сообщив ему беззаботную легкость, радость возвращения к жизни, словом, то, что я сам безуспешно пытался выразить на бумаге.
— Как по-твоему, это не слишком допотопно? — спросил он с робостью, совершенно несвойственной его обычному брюзгливому тону.
Я даже не нашел в себе сил ответить. Меня потрясло сознание того, что этому мальчику, рожденному от другого мужчины, удалось так точно реализовать мои замыслы, зажечь факел, который никак не желал гореть в моих руках. Жюльен добавил так, словно извинялся:
— Не знаю, ты меня, что ли, заразил своей возней с древними книжками, но я от этого такой кайф ловлю!..
Взяв его лупу, я восхищенно разглядывал фантастически сложную, кропотливую работу — крохотного единорога, заключенного в саламандру, уместившуюся в изгибе буквы «G». Яркая цветовая гамма, на мой взгляд, вполне могла соперничать своей дерзостью с Библией Гуттенберга, чей факсимильный экземпляр занимает почетное место в моей библиотеке.
— Как тебе удалось это сделать, Жюльен?
— Да я вообще люблю все маленькое.
— Послушай, но ведь у тебя потрясающий талант. Ты с чего-нибудь это копировал?
— Ну-у-у… я заглядывал в твои книжки, и еще нашел в Интернете миниатюры монахов. Сперва-то я делал рисунок в компе, а потом мне захотелось раскрасить его по-настоящему. Я закупил краски, только втихаря, а то мама все долбит, что я ни фига не делаю. Так как, сойдет для Гийома?
Я ответил, что буду теперь вдохновляться его манерой, но что в символическом плане должен создать герб своими руками. Он протянул мне рисунок.
— Оставь его все-таки себе: это мой свадебный подарок.
Внезапно я похолодел от жуткого сознания своей ответственности: что если это «автоматическая» живопись? Однако скрупулезная проработка изображения, количество потраченных часов и необходимых рисовальных принадлежностей опровергали эту гипотезу. А потом, даже если и так… Я чувствовал, что он защищен куда лучше моего и способен обратить себе на пользу любое постороннее воздействие, не поддавшись ему всерьез. В любом случае, я буду бдительно следить, чтобы с ним ничего не случилось. А если, не дай бог, возникнет такая опасность, то стану для него надежным щитом.
