«Надо что-нибудь такое срочно спросить, – подумал Степа, – чтобы перевести разговор в дружеское русло…»
– Слушай, Жор, может, не по теме. Я тебя все спросить хотел – что это у тебя за цифры на плече? Триста шестьдесят шесть?
– Число здорового зверя.
– Ага. А что такое семь центов?
– Пока что ты еще не такой близкий мне человек, – ответил Сракандаев. – Позже расскажу. Может, сегодня вечером. Ты дорогу помнишь?
– Да.
– Тогда двигай ко мне прямо сейчас, пока я добрый. Делов-то немного – звонок сделать да код ввести. Потом пошалим, если время останется… Нет, Степка. Сперва пошалим. А потом дела.
«Ты смотри, Карнеги-то работает, – подумал Степа. – А люди не верят…»
– Когда на Багамах полночь? – спросил он, глядя на часы.
– Приедешь, покажу, – хихикнул Сракандаев. – Давай, жми на газ, а я пока подготовлюсь к встрече. Только рясу эту с бородой не надевай, ладно? Один раз классно было, ну и хватит.
– Понял, – сказал Степа.
– И вот еще. Тебе от меня пакет приходил, ты прочел?
– Тут гора бумаг, меня долго в офисе не было.
– Короче, найди там пакет от меня и прочти по дороге. Это важно. Жду.
– Уже еду, – сказал Степа.
Бросив трубку, он еще раз посмотрел на часы, сгреб в портфель всю корреспонденцию со стола и нажал кнопку селектора:
– Срочно машину!
Пакет, о котором говорил Сракандаев, был большим желтым конвертом без почтовых штемпелей – его тоже доставил курьер. Он был легким – похоже, внутри лежал небольшой предмет вроде зажигалки или флакона духов.
Отъехав от банка, Степа на всякий случай передвинулся за спину шофера – кто его знает, что прислал ослик, – и оторвал перфорированный край. Ему на колени выпал баллончик спрея, густо покрытый маленькими иероглифами. Кроме иероглифов, баллончик был украшен портретом сурового пожилого китайца в круглых очках. Степа повертел флакончик в руках – ни одного понятного слова или даже символа на нем не нашлось. Тогда он еще раз заглянул в конверт. Оказалось, там была записка:
Пика,
Есть вещи, которые надо обсудить один раз, чтобы потом навсегда забыть. В тот раз в Питере все было дивно. Если не считать того, что от боли я чуть не заехал копытом тебе в лоб. Карамба! Разве ты не знаешь, какое это чувствительное место – анал? Ты что, хочешь отправить ослика на тот свет? Зачем тебе это дилдо? Вещица, конечно, неплоха. Но лучше танцевать без костылей, особенно танго.
Поэтому рискну сделать одно предположение. Если мимо, сразу забудь. Может быть, у тебя проблемы с эрекцией и ты боишься меня разочаровать? Глупый. Для меня в отношениях это совсем не главное! Но на всякий случай вот тебе спрей. Эта штучка будет посильнее виагры – правда, чуть пощипывает. Если Танечка думает, что знает об эрекции все, она будет очень удивлена. Спрысни головку члена за полчаса до action, и мы спокойно облетим с тобой все небо, мой электрический зверь.
Снизу был подрисован знакомый ослик. Сейчас он показался Степе добрым, умным и удивительно милым животным. Под осликом было добавление:
P.S Ясное дело, двум джентльменам совершенно не обязательно поднимать эту тему в разговоре.
«Надо запомнить, – подумал Степа, – не ляпнуть ему чего про „Астон-Мартин“… А это еще что такое?»
Он повертел в руках флакончик. Сегодня Сракандаева нужно было слушаться, как маму в детстве. Степа поднял глаза на спину шофера. Увидит? Или не увидит? Лучше было не рисковать.
– Сколько ехать еще? – спросил Степа.
– Если пробок не будет, минут двадцать. А с пробками весь час.
– Тормозни где-нибудь, – сказал Степа. – У кафе или ресторана. Мне выйти на пять минут. Отлить.
Шофер остановился возле небольшого кафе под названием «Прелюдия» – очень подходит, подумал Степа, выходя из машины.
Туалет внутри, к счастью, нашелся. Степа брезгливо проделал требуемую процедуру, и сразу почувствовал жжение, которое с каждой секундой делалось все сильнее. Вернувшись в зал, он заказал чашку кофе и выпил ее у стойки, разглядывая артефакт советских времен – огромную чеканку, изображающую грустного витязя с луком в руке и поверженную стрелой лань.
– Чего так морщитесь? – спросила буфетчица. – Кофе наше не нравится? Или картина?
– Зуб болит, – соврал Степа.
Ставя чашечку на блюдце, он заметил, что у него дрожат пальцы.
«Нервы ни к черту», – подумал он.
Когда он вернулся в машину, внутри играло радио. Боря Маросеев пел английскую версию стратегического хита «Тату», чуть приспособленную под его хриплый баритон: «All the thing he has running through my ass…»[41] Его голос был полон боли и тоски по несбыточному – выходило грустно и как-то по особому проникновенно. Отметив, что переделка не вполне грамотная (правильнее было бы «the whole thing he has», Мюс поправляла его, когда он делал похожую ошибку), Степа вдруг вспомнил, что у слова «ass» в английском есть два значения – «осел» и «жопа».
– У-у-у! – промычал он и хлопнул себя ладонью по лбу. – Так это жопа семь центов! Вот как ларчик открывается!
– А? – испуганно повернулся к нему шофер.
Степа прокашлялся и сделал серьезное лицо.
– Ты чего радио включил? – спросил он.
– А сейчас из банка звонили, Степан Аркадьевич. В общем, им там тоже кто-то позвонил, я не понял, вроде из «Дельта-кредита», куда мы едем. Короче, просили включить «Авторадио» – сказали, там сейчас сюрприз для вас будет.
– Сюрприз? Для меня?
– Ну да.
– И чего?
– Вот играет, – водитель кивнул головой на светящийся синим щиток магнитолы. – Но сюрприза пока не было.
– Ну и поезжай спокойно, – сказал Степа, – послушаем по дороге.
После Бори запел неизвестный Степе исполнитель – у него был низкий, как у Воланда, голос, а текст был таким замысловатым, что Степа перестал слушать и погрузился в раздумья.
«Даже и не только „осел“ и „жопа“. Кажется, там еще одно значение есть – человеческая личность в ее сексуальном аспекте… I want some ass tonight… Kick some ass… Уж больно глубоко выходит. Интересно, сам он до такого додумался или какого-нибудь Малюту нанял? Сейчас ведь что квартиру обставить, что душу – со всем помогут, был бы лавандос… Так, секундочку… Но ведь душа – это вроде ты и есть? Для кого же ее тогда обставляют, раз становишься просто табуреткой? Наверно, для того, кто на табуретке сидит. А кто это? Зюзя говорит, кто-то невидимый, но с очень тяжелой жопой. А Чубайка надеется, что эта жопа – он сам… Господи, всюду жопа… А еду-то куда? Нет, лучше не думать, не то из бизнеса уходить придется. А мы еще повоюем за место под солнцем, нас так просто не возьмешь…»
Песня доиграла только до середины – когда низкий голос пропел слова: «And then you slip into a masterpiece», далекая рука убрала звук. Напористо затараторил диск-жокей, стараясь втиснуть как можно больше болтовни в дорогие эфирные секунды:
– Какая глыба, какой матерый человечище! Это был Леонард Коэн, который вляпался в очередной шедевр – примерно так можно перевести слова прозвучавшей песни. А сейчас для тех, кто в дороге, мы хотим передать маленький привет от осла Жоры. Только что порадовавший нас Леонард Коэн в свое время посвятил нашей следующей исполнительнице такие слова: «giving me head on the unmade bed», что в дословном переводе значит: «ты давала мне голову на неубранной кровати». На досуге подумайте сами, что делали на этой кровати Джанис Джоплин и Леонард Коэн! А для тех, кто уже понял, – бессмертный хит «Me and Bobby McGee» в исполнении той самой Джанис Джоплин! Леонард Коэн, выходит, был в ее жизни не первым кавалером. Итак, «Me and Bobby McGee» по заказу осла Жоры для тех, кто в дороге… В дороге куда? К сожалению, уже поздно спрашивать об этом осла Жору. Поэтому напомним дорогим слушателям, что на этот счет существуют разные мнения. По одному, все дороги ведут в Рим. По другому – все они ведут в никуда… Противоречие здесь только кажущееся, если вспомнить, что место, где мы находимся, дорогие радиослушатели, и есть третий Рим!
Последние слова диск-жокея утонули в музыке.
Заиграла одна из тех бесчисленных американских песен, которые не вызывали в Степиной душе никакого эмоционального отклика – наверно, надо было иметь за спиной иное детство и юность, чтобы ощутить хоть какой-то резонанс. Сначала он разбирал только отдельные словосочетания-штамповки: «everything we done», «secrets of my soul» и что-то в том же роде, а затем стала повторяться строка, в которой, несомненно, было заключено все послание:
«Freedom's just another word for nothing left to lose»[42].
Эти слова женский голос выводил отчетливо, так, что ошибиться было нельзя. Но было еще одно слово, которое Степа ясно понимал. Куда более важное и значительное слово, чем все, что волновало Джанис Джоплин. Это было само имя «McGee». Его певца выкрикивала, как глагол в повелительном наклонении: «Моги! Моги! Моги-и-и», отчего в песне появлялось что-то ницшеанское.
