Таким образом, несмотря ни на что, 1762 год оказался хорошим годом для англичан в Париже (городе, который, по словам Стерна, выглядит лучше, чем пахнет). Дэвид Юм, похожий на толстого цистерцианца, состоял в штате нового британского посольства. Эдвард Гиббон — человек, писавший великую книгу об империи, о которой грезил на ступенях римского Капитолия, — проводил время в приятных экскурсиях по Парижу. Здесь же находился и актер Дэвид Гаррик, добрый друг Стерна. Слава Стерна обгоняла его, и вскоре он уже «обшендил» все салоны в своем темно-коричневом костюме. Он встречался с учеными докторами из Сорбонны, флиртовал с благородными дамами, подружился с атеистом Гольбахом (другом Дидро) и называл его «великим профессором остроумия». В скором времени он уже обратил парижан в новую философию «шендизма». Он дал Гаррику прочесть пьесу Дидро, чтобы тот решил, ставить ли ее в Лондоне. Но Гаррик нашел пьесу слишком французской. «Вся эта любовь, любовь, любовь без конца, а персонажей не отличить друг от друга», — остроумно заметил он. С другой стороны, Стерн побудил Дидро изучать актерское мастерство Гаррика, благодаря чему французский философ написал очень важный трактат по этому вопросу. (Ларс: «Знаю, знаю, это „Парадокс комедианта“…»)
Но в один прекрасный день его звездный час подошел к концу. В британском посольстве освящали новую часовню. В последний момент Стерна пригласили туда читать проповедь. Это был, несомненно, великолепный случай выступить перед принцами, придворными, послами, епископами и священниками. Среди публики хватало и философов. Здесь был Юм, служивший в посольстве, а также и друзья Стерна — Гольбах и Дидро. К несчастью, Стерн решил прочитать проповедь, которая проповедью, собственно, не являлась. (Бу: «Вот как, теперь понятно…») В качестве темы он выбрал очень древний текст из рассказов о царе Езекии — «несчастливый текст», как он признавал впоследствии. Он касался одного довольно примечательного чуда: однажды Езекия вывел напоказ всех своих наложниц, и вид их заставил стрелку солнечных часов скакнуть вверх сразу через десять делений — словно под действием виагры. Принцы и священники были шокированы и сочли, что такие речи не годятся для освящения официальной парижской молельни, пусть даже и протестантской. (Андерс: «А по-моему, тема просто идеальная…») Философы, конечно же, были в восторге. Среди них добрая половина в прошлом были иезуитами. По их мнению, ради возможности произнести такую проповедь стоило даже в Бога уверовать.
И Дидро, почувствовавший в Стерне родственную душу, вдруг решил написать роман в духе «Тристрама Шенди», используя ту же самую литературную технику. (Бу: «Перекрестный зигзаг?») Он говорил, что эта книга — идеальный творческий продукт, созданный «посредством опыта, такта, вкуса, инстинкта, вдохновения; посредством пути долгого и трудного, поисков на ощупь, с тайным смыслом аналогии, извлеченной из бесконечных наблюдений, память о которых уже стерлась, но следы от которых еще остались». Особенно ему нравилась одна деликатная деталь — рана в паху у дядюшки Тоби, мешавшая ему заниматься любовью. Из-за этой раны Тоби вынужден все объяснять, проводя аналогии с осадой Намюра во всех ее энциклопедических подробностях; и действительно, Стерн взял эти сведения из «Чемберса», крупнейшей британской энциклопедии тех времен, которую пытался переводить Дидро. (Бу: «С этого и началась „Энциклопедия“…») Эта странная сексуальная шутка, возможно, стала источником нового способа рассказывания историй (первым подхватил эстафету Дидро). Для Стерна же она была всего лишь парадоксом — он сам толком не понимал, в чем его смысл. Правомерно предположить, что он поставил перед собой цель — закончить «Тристрама Шенди» смертью автора. «Ну вот и готово», — сказал он напоследок; и кое-кто полагает, что подразумевалась именно эта книга. Но она не была готова. Продолжение начал писать Дидро и занимался этим еще много лет после смерти Стерна.
Но Дени есть Дени, и книга, начатая подобным образом, превратилась в нечто совсем иное. А раненый дядюшка Тоби — в слугу-фаталиста, у которого хватило смелости сказать хозяину, что упоминания в книге тот удостоился лишь постольку, поскольку заполучил такого знаменитого слугу. (Биргитта: «О, я знаю, о чем это. „Жак-фаталист и его Хозяин…“») Этот слуга впоследствии стал весьма злободневным персонажем… (Биргитта: «Это Фигаро! Я же вам говорила».) Таким образом, можно сказать, что Стерн перевоплотился в Дидро, который, в свою очередь, перевоплотился в Бомарше, который перевоплотился в Моцарта, который перевоплотился в Россини. Кроме того, он перевоплотился в Пруста и Джойса, Беккета и Набокова и, таким образом, в существенную часть нашей собственной литературы. Вместо того чтобы написать книгу, обреченную на забвение, — ведь тот же доктор Джонсон говорил, что такие странные книги долго не живут, — он положил начало целой серии романов, пьес, опер. И это классический случай постмортемизма.
Но Дидро не был бы Дидро, если бы не внес в свою книгу много нового. Стерн поставил множество литературных вопросов, и за это мы его любим. Но Дидро поставил их гораздо больше. Он ввел в обиход оригинальные приемы, постмодернистские диверсии и разнообразные писательско-читательские игры. Он обогатил повествование мистификациями и драматургическими хитростями — например, такими, как рассказ мстительной мадам де Помере. Но одна деталь, несомненно, взята у Стерна. Как и «Тристрам Шенди», «Жак-фаталист» не окончен. Никто ничего не получает, никто ни на ком не женится, никто ничего не раскрывает. В конце концов, как говорит сам Жак, единственная законченная история записана в небесной Книге Судеб, и кто может знать, чем она кончится?
Дидро рекомендовал нам закончить эту историю самостоятельно. Но если мы исследуем его рукописи, мы найдем там целых три варианта концовки. Одна из них просто «слизана» с «Тристрама Шенди». Плагиат? Не исключено. Он и сам говорит: «…если только беседа Жака-фаталиста и его Хозяина не написана раньше этого произведения, чему я не верю ввиду исключительного уважения, питаемого мной к мистеру Стерну, которого я выделяю из большинства литераторов его нации, усвоивших обычай обкрадывать нас и при этом еще осыпать ругательствами». (Это обвинение я должен немедленно опровергнуть. Я никогда не крал. Я только интертекстуализировал.)
Рассказанная Дидро неоконченная история должна закончиться — как и все на свете — где-нибудь в другом месте. Это верно и для романа Стерна, и для него самого, и для меня. Вот и все, что я хотел сказать в своем докладе, который не является докладом. Но я забыл упомянуть еще один факт. Когда Стерн собирался в Париж, он попросил своего лондонского книготорговца выслать во Францию несколько книг английских авторов (Чосера, Попа, Сиббера, Локка) «за мой счет, но по другому адресу, поскольку они предназначаются для подарка». Эти книги были подарены Дидро; они переплыли через Ла-Манш и заняли место в его библиотеке. Но библиотека Дидро как раз в тот момент находилась в процессе продажи русской императрице Екатерине. И когда в 1784 году (как написано во всех энциклопедиях) Дидро подвергся неизбежной Смерти Автора, все его книги, включая и те, что подарил Стерн, отправились в Россию и попали в библиотеку Эрмитажа, которую, как я полагаю, мы будем иметь честь осмотреть и, возможно, вскоре их там увидим… (Бу: «Как знать…»)
Насколько понимаю, в Россию переехали многие рукописи Дидро. Включая великолепного «Племянника Рамо» (Биргитта: «Ну, это ваше личное мнение…») и так и не законченный текст «Жака». Позднее рукописи, не публиковавшиеся при жизни Дидро, откуда-то выплыли и появились в Германии и Франции. Они начали издаваться, но очень небрежно. Кое-кто подозревает, что в России хранится еще много рукописей (Бу: «Только не я…»), и, возможно, добравшись до Петербурга, мы узнаем гораздо больше о продолжении этой, не законченной в свое время истории… (Андерс: «А вы сегодня смотрели новости?»)
Ну вот и все… хотя нужно еще кое-что добавить. Книги Стерна отправились в Россию, но что же случилось с ответным подарком Дидро Стерну — его собственными работами по философии и искусствоведению? Они отправились в Англию и заняли свое место в Шенди-холле, под коксуолдским «философским колпаком» Стерна. Но после его смерти в этом доме жил приходской священник. Потом дом был заброшен и пустовал, а затем его нашел и отреставрировал Кеннет Монкман. Он же начал восстанавливать и потерянную библиотеку Стерна. Там-то я и увидел некоторые из этих книг, хотя большинство до сих пор не найдено. Это случилось в 1968-м, в год Смерти Автора, который также стал годом моего визита в Шенди-холл и участия в литературных похоронах, на которых не оказалось покойника.
Итак, Бу, мне очень жаль, но это все, что я могу предложить в качестве концовки, и это все, что я смог предложить в качестве лекции. Мне очень жаль, но первый по вашему списку доклад на самом деле не является докладом…
