Выскочила я на улицу, а возле гостиницы остановка автобуса, который идет к университету, и автобус как раз вот-вот отойдет. Тут меня как что-то подтолкнуло: влетела я в него, когда двери уже закрывались. А ладно, один раз в жизни можно и зайцем!
Еду я, ничего не вижу ни вокруг, ни в окне — вся в себя ушла, в страхи свои. И вдруг, не доезжая одну остановку до университета, вижу я, что в автобус с передней площадки входит мой старик. Прямой, как палка, лицо на утреннем свете серое, ни улыбки, ни живинки в глазах. Входит и садится на переднее сиденье, лицом прямо ко мне, а меня не видит — я в другом конце автобуса. Сижу и думаю: подойти или нет? А потом решила, что не стоит, раз он меня не замечает. Лучше явиться в кабинет, как договорились.
И тут я с ужасом вижу, что вместе с ним, со стариком моим, в автобус вошла контролерша, базарного типа баба, и начала проверять билеты. Все, это уже окончательная катастрофа! Сижу и чувствую, как рушится мир вокруг меня. Дура я, дура! Ну что бы вчера хоть пятачок оставить на дорогу? Сейчас контролерша дойдет до меня и поднимет крик, начнет позорить: «А еще в очках!» или что-нибудь в этом роде. И что он подумает обо мне? Что я авантюристка какая-нибудь? Ни диссертации, ни работ, ну ничегошеньки — так еще и контролер в автобусе без билета поймал… Чувствую, что вот сейчас немедленно разревусь. Сдерживаюсь только потому, что делу это не поможет. А она все ближе, ближе проверяет, а остановка длинная — не выскочить, некуда деться.
И тут я взмолилась: «Господи! Неведомая мирообразующая сила! Пошли ты мне спасение не ради меня, а во имя науки. Ведь говорили у нас и писали, что признать генетику — значит признать существование Твое. Во имя этого хотя бы, Создатель ген и хромосом, пошли пятачок!»
Но поздно, поздно… Неотвратимо, как танк, движется на меня контролерша. В панике я отвернулась и уставилась в окно. И тут я вижу, за резинкой, которой крепится стекло, заткнут пятачок. Живой, медненький, темненький! Я его — хвать! — вскакиваю с места, быстро опускаю в кассу-автомат и отрываю себе билет. И тут меня отпустило, почувствовала я, будто тьма какая-то от меня отошла, отступила — и я спокойно двинулась по проходу навстречу контролеру к передней площадке, где сидит мой кумир. И он на меня смотрит — заметил. Мимо контролерши я проплыла, как облачко мимо утеса, небрежно сунув ей билет на ходу. А тут и остановка.
Вышли мы со стариком из автобуса вместе, он даже раньше вышел и руку мне подал — поддержал. Идем по улице к университету, а он вдруг и спрашивает:
— Скажите-ка по совести, а почему вы пятачок в последнюю минуту в кассу опустили, когда контролер вас чуть не застукал? Всегда так экономите?
Тут я ему всю правду и выложила. Очень он хохотал над моей молитвой «неведомой мирообразующей силе», но сказал, что в этом несомненно что-то есть, какое-то зерно истины — иначе откуда бы пятачку взяться? Я и не ожидала, что он способен так веселиться. Словом, в его лабораторию мы пришли уже друзьями. Остается добавить, что он и по сей день руководитель всех моих работ, хотя из дыры своей так и не выехал. Я к нему езжу.
И могу сказать вам совершенно откровенно, что никогда я так не страдала из-за денег, как тогда, и никогда я больше так не радовалась случайным деньгам, как тому пятачку.
— Ну, вот мы и еще кое-что про тебя узнали, Лариса! — улыбнулась Эмма, когда рассказ был окончен.
— Да, ты уж, Ларочка, не отделывайся больше анекдотами, — поддержала ее Альбина. — Чего тебе от нас броней закрываться? Мы не опасные.
Кто-кто, а я твою самостоятельность очень уважаю. Я тебе, если хочешь, даже завидую.
— Ну, завидовать погоди. Наш Декамерон еще не окончен — мало ли что еще от меня услышите… А теперь давайте послушаем Зину. Зинуля, ты была в лагере. Вот где, наверное, полно страшных преступников из-за денег?
— Хватает, — махнула рукой Зина.
— Вот и расскажи историю пострашнее.
— Ладна, попробую.
рассказанная бичихой Зиной, которую сама она считала самой страшной изо всех, услышанных в лагере
Сидели у нас на зоне мать и дочь, одной восемнадцать, другой тридцать шесть лет, обеих, пока они сидели, лечили от алкоголя — принудительно, конечно. А сидели они за убийство, и обе друг дружку в том убийстве взаимно обвиняли. Держали их в разных отрядах, потому как если они сходились, то пух и перья летели. Очень они здорово дрались. Рассказали мне зэчки их историю, а история вот какая. Жили они в рабочем поселке, где народ весь был приезжий и непросыхающий: пили все и пили всё. Мать с мужиками крутилась, спилась с молодых юных лет и дочку по пьянке родила, сама не ведая от кого. Когда ж эта история с ними приключилась, был у них один сожитель на двоих, мать уже чуть не до белой горячки допилась, и дочь за нею по пятам шла.
И вот как-то является их сожитель с получкой. По этому случаю затевается большая пьянка, приглашаются друзья-подружки, дым коромыслом. Тут же пьют, тут же и спят кто с кем попало. К вечеру на следующий день водка и деньги кончились, гости разошлись, мать с дочерью на преждевременную опохмелку потянуло. И тут кто-то из них вспомнил, что у их сожителя должна была быть тринадцатая зарплата. Стали к нему приставать: «Где тринадцатая? Давай, выкладывай!» А он ни в какую: «Не выдавали еще тринадцатую». Повернулся на бок и дальше спит или вид делает.
Тут мать посылает дочку к соседу, что с ним вместе работал. Спроси, мол, была ли тринадцатая? Та мигом обернулась, возвращается: «Была!»
Начали они мужика донимать: «Где деньги? Чего прячешь-то?» Стащили его с кровати, обыскали и, ничего не нашедши, начали его вдвоем бить. А он только мычит. Тут одна из них, только не знаем которая, и предложила узнать у него пытками, куда он деньги спрятал? В зоне-то у них из-за этого и спор был, кто это дело надумал. Каждая на другую валила.
Связали они мужика и начали его пытать. Сначала его же ремнем беднягу избивали. Он очухался и озверел от злости: «Не получите вы моих денег, хоть огнем жгите!» Эти чертовки и огнем начали его жечь — папиросами горящими. Он все равно не говорит, куда деньги спрятал. Тогда они ему и говорят: «Коли не отдашь деньги, так мы тебе начнем ноги пилить и начисто отпилим». Этот дурак тоже в раж вошел: «Пилите у меня отец партизан был так вот и я пыток не боюсь! Несите вашу пилу!».
Принесли они из сарая пилу двуручную, койку с сожителем вытащили на середину комнаты, встали по сторонам да и начали. Может, поначалу просто пугали, а потом уж озверели — не знаю, врать не стану. А только он и вправду молчал, как партизан, пока они ему обе ноги напрочь не отпилили. Тут он сознание потерял, а они видят, что толку с него уже нет, что навряд ли заговорит — и бросили его. Накрыли одеялом, а на ноги набросали подушки, чтобы кровь впитывалась. Сами же бросились шарить, деньги искать. Нашли. Накупили еще водки. А пока дочка за водкой бегала, мать сожителя сволокла на балкон и там накрыла его одеялами, как узел какой. И забыла про него, будто его и не было. Дочь приходит с водкой, видит, что сожителя нет. Спрашивает: «Где он?» А мать отвечает: «Не знаю, ушел, должно быть…» У дочки еще разума в голове чуток оставалось: «Как же ушел? У него ж ноги отпиленные». — «А не знаю как. Он ведь хитрый, изловчился и ушел». Тут они вдвоем замыли кровь, нажарили картошки и опять гостей созвали. Гуляют день, гуляют другой. Про сожителя кто спросит — отвечают, что ушел совсем от них, надоел. Дело житейское, никто особливо и не допытывается. С работы раз-другой прибегали, видят, что люди гуляют, ну и отстают ни с чем.
Случилось так, что одну бабу затошнило с перепою, а туалет занят был. Она и вышла на балкон поблевать. Перекинулась через перила, сделала свое дело прямо на улицу и стоит, в себя приходит. Тут видит она, что в углу балкона ворох какого-то тряпья под снегом, а с краю чуток виднеется хороший мужской ботинок. «Что это у них ботинки почти новые на балконе под снегом валяются?» — подумала баба да и потянула к себе ботинок, а с ним выволокла обрубок ноги. Мигом она протрезвела. Видно, не совсем еще пьянь пропащая была. Вернулась в комнату, никому ничего не сказала, скоренько распрощалась и будто домой пошла. А сама в милицию.
Взяли их, и труп того «партизана» увезли. Экспертиза потом сказала, что сожитель жил еще несколько часов, а потом уж истек кровью и замерз.
Вот на что две бабы решились и что один мужик вытерпел из-за денег.
Дикая эта история особенно взволновала Ольгу.
— Как пьет народ, как пьет! И чего только по пьянке не творят, пересказать невозможно. Так вот еще лет десять мужики наши попьют, да и вымрут. Одни мы, бабы, останемся.
— Разве женщины не пьют? — спросила Валентина, и сама же ответила: — Пьют, еще и как С каждым годом растет женский алкоголизм. Одних женских вытрезвителей сколько стало, а я еще помню время, когда был один на всю страну, в Мурманске. В других городах тогда с ужасом об этом говорили. А теперь что? В каждом приличном городе, да еще и не один, а несколько.
